Сары словно сыпал горячую золу за пазуху Хална-зару. Бай понял, что эти слова относятся прежде всего к нему, и гневно взглянул на дейханина:

— Сары-мираб, ты думай, что говоришь! Понадобятся царю ахалтекинцы, — баи не будут прятать коней. Кто давал по сотне рублей на раненых воинов?

Нобат-бай прекратил спор, пренебрежительно бросив:

— Пхэй, о чем спорят! Например, с каждого широкого арыка по две лошади... А ну, мирза, бери перо, пиши!

Мирза подвинул чернильницу, положил на колено бумагу и, взяв тростниковую ручку, приготовился писать. Халназар приложился к трубке чилима, неторопливо выпустил дым изо рта и сказал:

— От моего арыка запиши: Артык, сын Бабалы...

Когда был составлен поименный список всех, кто должен поставить коней, началось угощение. Разговор перешел на войну. Говорили о том, как туркменские джигиты взяли в плен австрийского генерала, разбив его конницу; как храбры русские солдаты и как страшны пушки немцев. Один из стариков, недавно получивший письмо с фронта от сына, рассказал о каких-то чувалах, которыми немцы стреляют из огромных пушек: эти чувалы, когда летят, ревут, как коровы, а падая, грохочут, подобно небесному грому. Слышалось чавканье ртов, все торопливо жевали сочное мясо годовалого барашка.

Халназар, то и дело расправляя ладонями усы, с жадностью обгладывал жирные ребрышки, глотал, как удав, нежную грудинку, куски печенки и легких и все это запивал густым и крепким наваром, который черпал деревянной ложкой на длинном черенке. Слуга, сидевший у порога, прислонившись спиной к двери, не мог отвести глаз от Халназара, рот у него переполнялся слюной, и он судорожно глотал ее. Вдруг он услышал конский топот и выскочил за дверь, чтобы встретить нового гостя.

Не прошло и минуты, как в сопровождении слуги в кибитку вошел бравый джигит в красном шелковом халате, при сабле и в погонах. Щелкнув каблуками, он отдал честь, затем вынул из сумки пакет и подал его старшине. Халназар, видя, как статный джигит вытянулся перед старшиной, подумал: «Значит, Бабахан у начальства в почете». Смуглое лицо арчина просияло от гордости: такой почет ему оказывали при уважаемых людях аула! Обтерев о штанину запачканные жиром руки, он принял пакет и, заметив, что гонец снова приложил руку к папахе, обратился к нему:

— Что ж так торопишься? Выпил бы чаю!

— Спасибо, арчин-ага! — ответил джигит. — Сегодня я должен успеть развезти всем арчинам вот эти пакеты,— таково распоряжение господина волостного.

— А ответа на бумагу разве не будешь ждать?

— Ответ вы доставите самому волостному начальнику, — ответил бравый джигит и, снова отдав честь, повернулся и вышел.

Неграмотный старшина, не знавший даже начертания букв, неторопливо вскрыл пакет и, вынув из него бумагу, передал мирзе. Тот взял в обе руки и стал читать вслух:

«Приказ арчину аула Гоша

Наши доблестные джигиты, говорят, прославились на войне. Неприятель, завидев туркменскую папаху, сразу падает духом. Согласно просьбе генерала и по требованию полковника, прошу тебя послать почетных людей аула в народ и собрать папахи для войска. В течение недели ты должен собрать двести папах. Извести меня, как пойдет дело.

Волостной управитель Ходжамурад».

Сары потемнел. Вены на шее у него вздулись, тонкие губы вздрагивали. Бабахан сильно потянул из чилима, выпустил из-под черных, закрученных кверху усов сероватый дым и, не слушая болтовни Покги, спросил:

— Ну, люди, слышали?

И опять Покги Вала выскочил вперед раньше всех:

— Папахи!.. Этого добра у нас сколько хочешь!

Нобат-бай присоединился к нему:

— Если враг бежит от папахи, например, тогда баи откажутся от всего годового приплода барашков. Не так ли, Халназар-бай?

— Так, Нобат-бай, — проговорил вдруг ослабевшим голосом Халназар, а про себя подумал: «Отдай коней, отдай ярочек, пусти хозяйство по ветру и иди в племя ходжей-попрошаек побираться. Как бы не так!». И, подумав немного, ответил двусмысленно:

— Эх, если б шапками можно было отогнать врага, разве все мы не отдали бы последней папахи с головы?

Сары, сидевший в глубоком раздумье, опять подал голос:

— Ох, люди! Немного времени прошло с тех пор, как мы отдали халаты со своих плеч и все, что получше, из одежды, чтобы уплатить налоги. Дейханину только и остается отдать последнюю папаху. Уж и теперь у него: нагнется — голый зад виден, выпрямится — живот просвечивает.

— Ах, Сары-мираб, — с упреком проговорил Покги Вала, — тебя послушать — так ложись и помирай. А все-то дело в одной старой папахе.

— Старых не возьмут, а новая не у каждого найдется, — возразил Сары.

— Да хоть бы и шкуру барашка пришлось отдать! — горячился Покги. — О чем ты тужишь, когда везде такая сила воды и люди ждут богатого урожая?.

Сары уже говорил, кому на пользу пойдет урожай и в чьи закрома посыплется зерно, и поэтому не стал повторяться.

— Покги-мираб, — сказал он, — конечно, баям и таким, как ты, тужить не о чем. Может быть, и я перебьюсь как-нибудь. Но большинство дейхан...

— Э-э, тебе бы все спорить!

- Покги-мираб, не все же так беззаботны, как ты!

Бабахан решил, наконец, прекратить эти разговоры. Он поднял палец и предостерегающе обратился к дейханину:

— Сары, язык твой болтает, а уши не слышат. Ты прикидываешься защитником народа, но твои слова не принесут народу ничего, кроме вреда. Не забывай, что бывает с теми, кто идет против белого падишаха!

Нобат-бай поддакнул старшине:

— Да, конечно, его величество белый падишах знает нужды народа лучше, чем ты и я. Мы его дети...

Сары поник головой. В нем поднималась злоба против всех этих баев, не желавших считаться с тяжелым положением дейхан. Ему хотелось вскочить на ноги и крикнуть им всем: «Ничего не дам — ни папах, ни коней!» Но он понимал, что никто из этих людей не поддержит его, а скрытая угроза старшины имела ясный смысл: на него могли донести в управление... И он сидел, низко опустив голову и не решаясь проронить хотя бы слово в ответ старшине. Халназар, видя, что мираб смирился, отказался от намерения обругать его.

С общего согласия сбор папах в ауле поручили Халназар-баю и Покги-мирабу, правильно рассчитав, что Халназар держит в руках половину аула и многие не посмеют отказать ему, а Покги Вала способен уговорить колеблющихся и не постесняется сорвать папаху даже с головы, если будет уверен, что его не побьют.

Когда эмины и мирабы сели на коней, было уже далеко за полдень. Сам арчин помог Халназар-баю сесть на иноходца. Пока бай, вдев ногу в стремя, висел всей своей тяжестью на луке седла, иноходец стоял смирно, но лишь только он уселся, конь, изогнув шею, стал грызть удила и рваться вперед. Подвернув под себя полу халата, Халназар сел в седле поудобнее и сказал:

— Ну, будь здоров, арчин-хан!

Конь вышел на дорогу и понесся вдоль канала легкой иноходью. Длинная с проседью борода Халназара мерно колыхалась, развеваясь по ветру.

Глава восьмая

Солнце коснулось подбородком земли и, краснея, опускалось все ниже, похожее на пшеничный чурек с отломленным краем. Ветер стих, неподвижный воздух был раскален. Над аулом висела пыль, поднятая стадом. Коровы, шагавшие к своим загонам, вопросительно мычали, и телята на привязи радостно отвечали им. Громко ржали кобылицы, возвращаясь с поля со своими жеребятами. С северной стороны, громогласно возвещая о себе, к аулу двигалось стадо верблюдов. На западной окраине аула, задрав хвосты и издавая трубный рев, бегали друг за другом ослы. Слышался посвист погонщиков, резкие окрики хозяев, поворачивавших скотину к своим загонам.

Густой дым от очагов постепенно сливался с темнеющим вечерним небом. У всех кибиток горели костры, на таганах стояли чугунные котлы и закопченные кувшины. Женщины суетились возле очагов. Со стороны мечети уже слышался призыв к вечерней молитве.