И снова был он счастлив в этом розовом раю, хотя нет-нет да и мелькала мысль: а как там, в Шайтанке? Остался там верный раб Алешка, но ведь и он только раб. Никому нельзя верить, в том числе самым близким слугам. Случись что — предадут и продадут.
Лежа на перине, полупьяный, он вдруг нащупал под подушкой листок бумаги. Поднялся с кровати, зажег свечу и прочитал начальные строки:
«Любезная моя сударушка! Сердечное мое сокровище! Ангел мой и купидон со стрелами! Жажду твоих поцелуев…»
Ефим Алексеевич побагровел от ярости, подошел к постели, где безмятежно спала Амальхен, и схватил ее за волосы.
— Кто писал? — прохрипел он, потрясая письмом.
Та спросонок ничего не могла понять.
— Молчишь, сука?
Он ударил ее по щеке.
— Не смеешь бить! — кричала Амальхен, — Ти не в Шайтанке. Вон отсюда!
Ефим Алексеевич посмотрел на нее с изумлением. «Вот как заговорила проклятая!»
Задыхаясь от злобы, он подошел к стеклянной горке, где стоял дорогой сервиз саксонского фарфора, купленный для нее прошлым летом, и чашку за чашкой начал бросать на пол. С легким звоном разбивались они и вместе с ними искусно намалеванные на них пастушки, так похожие на розовую Амальхен.
— Мишка! Запрягай лошадей! Поехали в Разгуляй.
С того дня началась какая-то сумасшедшая карусель. Пасхальную неделю Ефим Алексеевич провел у сестры. Каждый день кончался пирушкой. Даже Софья Алексеевна начала беспокоиться за брата.
— Смотри, братец, как бы тебе без денег не остаться. Город у нас веселый.
— Не бойся, сестра. Нет денег — будут. Работные люди в Шайтанке день и ночь мне богатство куют.
Он пил без просыпу, стараясь заглушить тоску, пил со злости на Амальхен, которая так подло его обманула, пил потому, что не хотелось ехать в Шайтанку.
Дни бежали незаметно среди гульбы и утех. Последний день Ефим Алексеевич вспоминал как тяжелый кошмар. Очнувшись в гостиной на диване, он увидел распластанный ножом ковер на стене, пустые бутылки под ногами и сброшенную с пьедестала статую Амура.
Потирая седеющие виски, Ефим Алексеевич пытался восстановить минувшую ночь.
Да, много было шума. Софья пригласила горных инженеров с женами. Лучше бы пригласила веселых женок с Разгуляя, тогда не случилось бы такого скандала… Тьфу, мерзость! Кто-то дал ему пощечину… Говорят, дворянин… За что? Ведь он обещал его жене серьги с изумрудами… Нет, он больше ни часу не останется в этом доме.
— Мишка! Запрягай лошадей! Едем в Шайтанку.
Молчание. Пришлось встать. Мишка валялся в передней с лицом, опухшим от пьянства. Только полновесный удар ямщичьим кнутом вернул ему сознание.
Когда Андрей получил отказ принять его на сплав, он стал советоваться с друзьями, как быть, что делать дальше.
— Свет не клином сошелся: рядом Билимбай, Ревда. Ревдинские караваны изо всех набольшие, — говорил Кочнев.
— Говорят, лучше всего в Билимбае, — сказал Никифор.
— Все одно, — отозвался Мясников, — была бы работа.
Решили идти наниматься в Билимбай.
— Ну, тогда и я с вами, — согласился Кочнев.
— Думаешь, тебя, сухопарого, возьмут на барку? — насмешливо спросил Никифор.
— Зато я хваткий да верткий. Где силой не возьму, там ловкостью достигну.
— Будем держаться вместе, — сказал Андрей. — Завтра выступаем в поход.
Ему хотелось в этот день побывать в Талице, повидаться с Балдиным.
Так он и сделал. Тот оказался дома и тотчас же спросил про Блоху.
— Похоронил я своего дружка в лесу, когда мы уходили от воинской команды. Умер от раны.
— Эх, жаль мужика. С богатой душой был человек, хоть и нищим жил. К таким людям, как на огонек, идут… Отчего же вы в такое злоключение попали?
— Вольными людьми мы себя называли, не давали спуску начальству, за бедный народ стояли — ну и начальство не дремало. На Чусовой пришлось неравный бой принять. Чуть не все мои товарищи там головы сложили… Страшно и вспомнить.
— Так не тебя ли атаманом Золотым прозвали?
— Меня. Только ты об этом пока — никому ни слова.
Мастеровой посмотрел на него с уважением.
— Доброе дело делал.
— Делал, да что толку. Столько людей погибло…
Они сидели друг против друга, охваченные оба мыслями о минувшем и настоящем.
Андрей поднялся со скамьи.
— Прощай, в Билимбай отчаливаю.
Пахом тоже встал и сказал проникновенно:
— Не уходи в Билимбай: большое дело на череду.
— Какое?
— Покуда не скажу. Видишь, вон вода в котле закипает, так и у нас. Оставайся. Не от себя прошу, от всех мастеровых.
В избе Ивана Никешева шел большой разговор. Начался он с пустого.
— Что ты левой рукой за все берешься? Левша, что ли? — спросил Никифор.
Иван ответил.
— Барин тростью благословил.
— За что?
— За погляд.
— Что ж, на него и взглянуть нельзя?
— То-то и есть, что на нашего барина никак не уноровишь: не глядишь — бьет и глядишь — бьет. Такого зверя еще на свет не родилось.
— Ты бы, Иван, попридержал язык, — вмешалась мать.
— Ничего, бабушка, мы такие же, как вы: тоже из крепостных, — успокоил Андрей и стал расспрашивать дальше.
— Я не первый раз в Шайтанке и слышал о ваших порядках много худого.
— Господин Ширяев такие порядки завел, что, знать-то, по всей Сибири не видано. У нас, как приходит пора свадьбы играть, так девки и парни прячутся кто где, лишь бы барин не прознал. Разве можно это терпеть? Поневоле будешь глядеть на него волком.
— Так вы и терпите, стало быть?
— Куда денешься? Кабы наша воля, давно бы его в пруд спихнули да еще бы гирю к ногам привязали, чтобы не всплыл.
— Не пытались жаловаться на злодея?
— Как не пытались? Писали жалобы. Ванюшку Протопопова, хотя он в этом деле и неповинен был, плетьми стегали до полусмерти. Всех заводских грамотеев исхлестали по подозрению, а толку от жалоб никакого не добились… Такую гадюку надо своеручно удавить…
Иван поглядел на свои могучие кулаки, нахмурился и замолчал.
Вечером пришли соседи: надзиратель Нарбутовских, мастер Чеканов, Василий Карпов, подошло еще несколько человек.
— Позавчера сестру мою господин Ширяев едва не погубил, — сказал Нарбутовских.
— Кто привел ее к барину? Наверно, Алешка?
— Кто больше. Три верных пса у барина: Кублинский, Шагин да Мишка Харлов… Теперь самого-то нет. В Екатеринбург угнал кутить.
— Вот вам бы и согласиться меж собой, пока барина нет, — посоветовал Андрей. — Поодиночке он с любым из вас сладит, а как все заодно будете, это уж сила.
— Кабы нашелся добрый человек, избавил бы нас от этого лютого зверя, весь народ бы ему в ножки поклонился.
Андрей почувствовал, что разговор подходит к роковой грани.
— Все в нашем заводе от мала до велика ненавидят хозяина. Мы слыхали, что по Чусовой назад тому года два гулял атаман Золотой, барки наших заводчиков топил, а бурлаков отпускал на все четыре стороны. Сговаривались мы тогда просить его побывать у нас в Шайтанке и казнить нашего злодея да опоздали: слух дошел, будто воинская команда побила атамана и его людей, будто никого из них и в живых не осталось.
Пожилой мастеровой с выжженным глазом резко ответил:
— Не таковский Золотой, чтобы воинской команде поддаться. Он заговорен и от стрел и от пуль.
Андрей слушал, расстроганный и изумленный. Мастеровой продолжал:
— Он девушку одну от позора спас, заступился за нее. А девица оказалась не простая. Дала она ему колечко в благодарность за спасение и говорит: «С этим колечком тебе никакие беды не страшны, через все стены пройдешь, все двери перед тобой отворятся. И будешь ты через это колечко цел и невредим…» Вот оно как, а ты говоришь: воинская команда. Он кольцо повернул бы — и команде той конец.
— Знали бы мы, что атаман Золотой поблизости, мы бы от мира доверенных к нему послали: приходи, выручи, — сказал Нарбутовских, испытующе глядя на Андрея.