И снова был он счастлив в этом розовом раю, хотя нет-нет да и мелькала мысль: а как там, в Шайтанке? Остался там верный раб Алешка, но ведь и он только раб. Никому нельзя верить, в том числе самым близким слугам. Случись что — предадут и продадут.

Лежа на перине, полупьяный, он вдруг нащупал под подушкой листок бумаги. Поднялся с кровати, зажег свечу и прочитал начальные строки:

«Любезная моя сударушка! Сердечное мое сокровище! Ангел мой и купидон со стрелами! Жажду твоих поцелуев…»

Ефим Алексеевич побагровел от ярости, подошел к постели, где безмятежно спала Амальхен, и схватил ее за волосы.

— Кто писал? — прохрипел он, потрясая письмом.

Та спросонок ничего не могла понять.

— Молчишь, сука?

Он ударил ее по щеке.

— Не смеешь бить! — кричала Амальхен, — Ти не в Шайтанке. Вон отсюда!

Ефим Алексеевич посмотрел на нее с изумлением. «Вот как заговорила проклятая!»

Задыхаясь от злобы, он подошел к стеклянной горке, где стоял дорогой сервиз саксонского фарфора, купленный для нее прошлым летом, и чашку за чашкой начал бросать на пол. С легким звоном разбивались они и вместе с ними искусно намалеванные на них пастушки, так похожие на розовую Амальхен.

— Мишка! Запрягай лошадей! Поехали в Разгуляй.

С того дня началась какая-то сумасшедшая карусель. Пасхальную неделю Ефим Алексеевич провел у сестры. Каждый день кончался пирушкой. Даже Софья Алексеевна начала беспокоиться за брата.

— Смотри, братец, как бы тебе без денег не остаться. Город у нас веселый.

— Не бойся, сестра. Нет денег — будут. Работные люди в Шайтанке день и ночь мне богатство куют.

Он пил без просыпу, стараясь заглушить тоску, пил со злости на Амальхен, которая так подло его обманула, пил потому, что не хотелось ехать в Шайтанку.

Дни бежали незаметно среди гульбы и утех. Последний день Ефим Алексеевич вспоминал как тяжелый кошмар. Очнувшись в гостиной на диване, он увидел распластанный ножом ковер на стене, пустые бутылки под ногами и сброшенную с пьедестала статую Амура.

Потирая седеющие виски, Ефим Алексеевич пытался восстановить минувшую ночь.

Да, много было шума. Софья пригласила горных инженеров с женами. Лучше бы пригласила веселых женок с Разгуляя, тогда не случилось бы такого скандала… Тьфу, мерзость! Кто-то дал ему пощечину… Говорят, дворянин… За что? Ведь он обещал его жене серьги с изумрудами… Нет, он больше ни часу не останется в этом доме.

— Мишка! Запрягай лошадей! Едем в Шайтанку.

Молчание. Пришлось встать. Мишка валялся в передней с лицом, опухшим от пьянства. Только полновесный удар ямщичьим кнутом вернул ему сознание.

Когда Андрей получил отказ принять его на сплав, он стал советоваться с друзьями, как быть, что делать дальше.

— Свет не клином сошелся: рядом Билимбай, Ревда. Ревдинские караваны изо всех набольшие, — говорил Кочнев.

— Говорят, лучше всего в Билимбае, — сказал Никифор.

— Все одно, — отозвался Мясников, — была бы работа.

Решили идти наниматься в Билимбай.

— Ну, тогда и я с вами, — согласился Кочнев.

— Думаешь, тебя, сухопарого, возьмут на барку? — насмешливо спросил Никифор.

— Зато я хваткий да верткий. Где силой не возьму, там ловкостью достигну.

— Будем держаться вместе, — сказал Андрей. — Завтра выступаем в поход.

Ему хотелось в этот день побывать в Талице, повидаться с Балдиным.

Так он и сделал. Тот оказался дома и тотчас же спросил про Блоху.

— Похоронил я своего дружка в лесу, когда мы уходили от воинской команды. Умер от раны.

— Эх, жаль мужика. С богатой душой был человек, хоть и нищим жил. К таким людям, как на огонек, идут… Отчего же вы в такое злоключение попали?

— Вольными людьми мы себя называли, не давали спуску начальству, за бедный народ стояли — ну и начальство не дремало. На Чусовой пришлось неравный бой принять. Чуть не все мои товарищи там головы сложили… Страшно и вспомнить.

— Так не тебя ли атаманом Золотым прозвали?

— Меня. Только ты об этом пока — никому ни слова.

Мастеровой посмотрел на него с уважением.

— Доброе дело делал.

— Делал, да что толку. Столько людей погибло…

Они сидели друг против друга, охваченные оба мыслями о минувшем и настоящем.

Андрей поднялся со скамьи.

— Прощай, в Билимбай отчаливаю.

Пахом тоже встал и сказал проникновенно:

— Не уходи в Билимбай: большое дело на череду.

— Какое?

— Покуда не скажу. Видишь, вон вода в котле закипает, так и у нас. Оставайся. Не от себя прошу, от всех мастеровых.

В избе Ивана Никешева шел большой разговор. Начался он с пустого.

— Что ты левой рукой за все берешься? Левша, что ли? — спросил Никифор.

Иван ответил.

— Барин тростью благословил.

— За что?

— За погляд.

— Что ж, на него и взглянуть нельзя?

— То-то и есть, что на нашего барина никак не уноровишь: не глядишь — бьет и глядишь — бьет. Такого зверя еще на свет не родилось.

— Ты бы, Иван, попридержал язык, — вмешалась мать.

— Ничего, бабушка, мы такие же, как вы: тоже из крепостных, — успокоил Андрей и стал расспрашивать дальше.

— Я не первый раз в Шайтанке и слышал о ваших порядках много худого.

— Господин Ширяев такие порядки завел, что, знать-то, по всей Сибири не видано. У нас, как приходит пора свадьбы играть, так девки и парни прячутся кто где, лишь бы барин не прознал. Разве можно это терпеть? Поневоле будешь глядеть на него волком.

— Так вы и терпите, стало быть?

— Куда денешься? Кабы наша воля, давно бы его в пруд спихнули да еще бы гирю к ногам привязали, чтобы не всплыл.

— Не пытались жаловаться на злодея?

— Как не пытались? Писали жалобы. Ванюшку Протопопова, хотя он в этом деле и неповинен был, плетьми стегали до полусмерти. Всех заводских грамотеев исхлестали по подозрению, а толку от жалоб никакого не добились… Такую гадюку надо своеручно удавить…

Иван поглядел на свои могучие кулаки, нахмурился и замолчал.

Вечером пришли соседи: надзиратель Нарбутовских, мастер Чеканов, Василий Карпов, подошло еще несколько человек.

— Позавчера сестру мою господин Ширяев едва не погубил, — сказал Нарбутовских.

— Кто привел ее к барину? Наверно, Алешка?

— Кто больше. Три верных пса у барина: Кублинский, Шагин да Мишка Харлов… Теперь самого-то нет. В Екатеринбург угнал кутить.

— Вот вам бы и согласиться меж собой, пока барина нет, — посоветовал Андрей. — Поодиночке он с любым из вас сладит, а как все заодно будете, это уж сила.

— Кабы нашелся добрый человек, избавил бы нас от этого лютого зверя, весь народ бы ему в ножки поклонился.

Андрей почувствовал, что разговор подходит к роковой грани.

— Все в нашем заводе от мала до велика ненавидят хозяина. Мы слыхали, что по Чусовой назад тому года два гулял атаман Золотой, барки наших заводчиков топил, а бурлаков отпускал на все четыре стороны. Сговаривались мы тогда просить его побывать у нас в Шайтанке и казнить нашего злодея да опоздали: слух дошел, будто воинская команда побила атамана и его людей, будто никого из них и в живых не осталось.

Пожилой мастеровой с выжженным глазом резко ответил:

— Не таковский Золотой, чтобы воинской команде поддаться. Он заговорен и от стрел и от пуль.

Андрей слушал, расстроганный и изумленный. Мастеровой продолжал:

— Он девушку одну от позора спас, заступился за нее. А девица оказалась не простая. Дала она ему колечко в благодарность за спасение и говорит: «С этим колечком тебе никакие беды не страшны, через все стены пройдешь, все двери перед тобой отворятся. И будешь ты через это колечко цел и невредим…» Вот оно как, а ты говоришь: воинская команда. Он кольцо повернул бы — и команде той конец.

— Знали бы мы, что атаман Золотой поблизости, мы бы от мира доверенных к нему послали: приходи, выручи, — сказал Нарбутовских, испытующе глядя на Андрея.