— Эх, атаман, атаман, — укоризненно покачал головой Чебак. — Еще кабы барского помету была девка, а то ведь своя сестра, крепостная!

— Пошел вон!

— Нет, мы этого так не оставим.

Прибытов глянул волком.

— Что же, судить меня задумали?

— Судить и будем, — строго сказал Андрей, заряжая пистолет.

— Кончай его, Рыжанко! — крикнул Блоха.

— Ах, вот вы как! Ну, я вам не дамся, рачий глаз…

Он не договорил: Андрей выстрелил ему в лоб. Прибытов сделал судорожный шаг вперед и ткнулся ничком.

Это так быстро произошло, что разбойники не успели опомниться и растерянно смотрели на Андрея, на дымящийся пистолет в его руке, на распростертое тело своего атамана.

— Ладно ты его, — проговорил Чебак.

— А теперь что? Без головы остались, — недовольно сказал Чиж.

— Атамана выбирать надо. Нельзя без атамана, — выкрикнул Юла. — Пускай Чиж будет атаманом.

— Нет, Юла, — ответил Чиж.

— Знаем мы вас, дружков, — усмехнулся Косая Пешня. — Вздернуть на осину — ни который не перетянет.

Поднялась разноголосица.

— Пускай Шкворень атаманит.

— Юла!

— Чиж!

— Юла!

Тогда раздался звонкий тенорок Блохи.

— Пусть Рыжанко будет атаманом. Он творил суд над Прибытовым — ему и власть.

Опять поднялся галдеж. Особенное недовольство выражали Юла и Чиж. Но Блоху поддержали Косая Пешня, Чебак, Шкворень, Заячья Губа — старшие по годам члены шайки, и Андрей стал атаманом.

— Похороните его, — распорядился он, кивнув на труп Прибытова.

Ничего не взял новый атаман в усадьбе.

— Видал, какого змея на шею посадили, — шептал Чиж Юле…

В последнюю минуту подошла Дуняша.

— Возьмите меня с собой.

— Куда же мы тебя, дурочка, возьмем? Ведь нам во всяких переделках доведется бывать.

— Не боюсь ничего, только бы с вами.

— Нет, Дуняша, оставайся…

Андрей уже сидел в лодке, а Дуняша по-прежнему стояла на берегу. Враз поднялись и опустились весла. Напряглись мускулы и, разрезая речную гладь, лодка птицей метнулась вперед. Девушка шла по берегу и прощально махала платком.

На Кленовском руднике рабочий день начинался рано, по Кичигам — часа в четыре утра.

Тяжелым сном спала казарма: рудничные вздрагивали во сне, храп прерывали стоны, всхлипыванья. Люди и ночью не отдыхали, переживая дневные муки. Больные тихо стонали — до аптеки было не меньше ста верст. Оставалось одно — умирать.

В эту душную летнюю ночь старший по казарме проснулся, как обычно, в положенный час, ожидая, что ударят в колокол, висевший возле рудничной конторы. Вот-вот послышатся знакомые звуки, и он крикнет:

«В добрый час, во святое времечко! На работу, детушки!»

И с нар, звеня цепями, поднимутся десятки людей. Они торопливо съедят по ломтю ржаного хлеба, круто посыпанного солью, и пойдут выполнять ненавистный урок.

Долго ждал старший сигнала к работе, да так и не дождался.

«Что за притча?» — подумал он и вышел из казармы. Край неба над горой уже светлел. Старший пошел к конторе. Возле нее стояло несколько человек с ружьями, такие же вооруженные сторожили кордегардию, где жила рудничная охрана.

— Скоро ли бить-то будут? — робко спросил старший у одного из вооруженных.

Тот оскалил белые зубы.

— Скоро будут бить ваших начальников.

Старший оторопел. Он еще больше изумился, когда увидел, как из конторы вышли в одном исподнем белье смотритель рудника и штейгер. За ними с пистолетами в руках шел незнакомый кудрявый детина, рядом с ним бородатый тощий мужик с саблей наголо.

— Собирайте к конторе рудничных!

Старший прибежал в казарму и не своим голосом завопил:

— Айдате к конторе! Невиданные дела творятся.

— Что случилось, Кузьмич?

— Сам не знаю, что. Ступайте скорей.

Вскоре возле конторы сгрудилась толпа рабочих.

— Братья! — обратился к ним кудряш. — Сам я когда-то выматывал последние силы здесь, на рудничной работе. Я знаю, как вы страждете. Теперь вашим мукам пришел конец. Кто хочет, идите в родные места, кто не хочет, оставайтесь здесь. Начальство ваше — вот оно. Судите его сами. Доброе было — пусть живет, худое — казним.

— Казнить! Казнить! — заревела толпа.

— Таких кровопийцев земля не примет.

— На виселицу их!

К смотрителю и штейгеру протянулись десятки рук. Истощенные непосильным трудом и голодом люди точно враз обрели силу.

Часть рудничных с криками окружила караульню, где засели стражники.

— Сдавайтесь, шкуродеры!

Из окна вырвался огненный язычок, грянул выстрел, в толпе послышался стон и вслед за ним яростный вопль.

Атаман подошел к казарме.

— Бросайте ружья или сожжем вас.

Это подействовало.

— А убивать не будете?

— Получите, что заслужили. Народ вас судить будет.

В казарме наступило молчание.

— Тащите, братцы, соломы!

В окно протянулась длинная тяжелая фузея и брякнулась оземь.

— Ну, Блоха, — сказал атаман, обращаясь к своему неразлучному спутнику, — доброе мы дело сотворили, пора уходить, пока воинскую команду не выслали…

— Неплохо бы нам охотников здесь набрать, — предложил Блоха.

— И то верно.

— Кто с нами желает по вольной воле жить, злых господ кистенем глушить, подходи и товарища с собой веди! — звонко выкрикивал Блоха.

Подошло человек двадцать. Из них Блоха отобрал шестерых, более крепких и молодых.

— Нам лечиться негде и некогда.

Привел их к атаману. Тот поглядел и головой покачал.

— Да ты ладом смотри. Чем не богатыри?

— Уж больно тощи: кожа да кости.

— Были бы кости — мясо нарастет. Главное, чтобы сердце было ярое. Верно, ребята?

— Верно, верно, — загалдели все шестеро. — Возьми нас, атаман, не покаешься.

— Ну, уж так и быть — возьму.

Рудничные обрадовались и разобрали брошенные стражниками ружья.

Стражники, вышедшие из казармы, угрюмо ожидали решения своей участи и тоскливо поглядывали на ближнюю сосну, на сучьях которой в предсмертных судорогах извивались тела смотрителя и штейгера.

На Аят-Уфимский завод брели бесконечными дорогами, глотая пыль, тридцать семей. Шли они не своей волей, четверо стражников с приставом во главе сопровождали «переведенцев» до места назначения.

Впереди шли самые выносливые, в конце двигались подводы с больными и престарелыми, с домашним скарбом и провизией.

Пристав, почерневший от дорожной пыли, то и дело замахивался нагайкой.

— Скоро ли я от вас избавлюсь?.. Эй, ты, шагай!.. Гляди, исполосую…

Высокий смуглый мужик с суровым лицом, шагавший впереди, даже не обернулся на оклик, только туже сжал брови. Рядом с ним шли его жена и сноха с ребенком на руках.

— Терпите, родные, — говорил он вполголоса.

А они, хотя слышали эти слова уже много раз, все-таки отвечали.

— Не заботься о нас. Потерпим.

Люди с трудом передвигали смозоленные, натруженные ноги. Скрипели деревянные колеса телег.

В бесконечную даль тянулся великий Сибирский тракт. Ветер шевелил зеленые космы плакучих берез, посаженных вдоль дороги. Шли «переведенцы» мимо полей, где волнами колыхалась спелая рожь, шли мимо целин, до которых не касалась рука землероба. А земля была вся в цвету, и голову кружило от запаха трав.

Шедший впереди мужчина тоскующим взглядом глянул на пустоши: вот бы где приложить руки. Да и не один он поглядывал с тоской на землю, ждавшую человека.

— Стой! — послышался неожиданный окрик.

Обоз остановился. Передние видели, как пристав поворотил лошадь. Из-за придорожных кустов выходили незнакомые люди с фузеями, с копьями.

— Стой! — снова послышался крик, затем звонко хлопнул выстрел, и пристав, взмахнув руками, повалился с лошади. Из кустов вышел рослый парень. В руке он держал длинноствольный пистолет.

— Воля! — крикнул он. — Идите куда кто хочет. Злодейской власти нет больше. Жалую вас волей. Будьте счастливы!

— Будь счастлив и ты! — дружно отозвалась толпа.