— Сегодня это все, что остается вам думать.

— Я упустил из виду еще кое-кого, — сказал Эйб. — Томаса Баннистера. В тот вечер, когда вы решили разделить со мной ответственность, вы не думали о себе. Но разве не была эта ситуация подобна пистолету, выстрел которого мог бы лишить английский народ такого премьер-министра, как вы?

— Ах это. Ну, кто-то же должен поступать так, как он считает верным.

— Но почему? Почему, Кельно решил возбудить это дело? Конечно, я понимаю, он считал себя крупной акулой в окружении мелких рыбешек. Он жил сознанием собственного превосходства, потому что всегда старался оказаться в положении, когда может главенствовать над окружающими. В Сараваке, в Ядвиге, в клинике для рабочего люда в Лондоне.

— Кельно? Трагическая фигура, — сказал Баннистер. — Он типичный параноик, и в этом качестве он совершенно не в состоянии объективно оценить себя и свои действия, отличить плохое от хорошего.

— Что заставило его стать таким?

— Может быть, это результат той жестокости, которую ему пришлось испытать на себе в детстве. В Польше он проникся антисемитизмом. И в конце концов очутился там, где его заболевание нашло выход. Знаете ли, Кэди, — хирурги довольно странные люди, и порой они берут скальпель лишь в стремлении удовлетворить свою жажду крови. Пока Адам Кельно находился в цивилизованном обществе, его искусство хирурга служило людям Но поместите такого человека туда, где все общественные и моральные законы рушатся, — и перед вами предстанет чудовище. А затем, когда ему довелось снова вернуться в цивилизованное общество, он опять стал отличным хирургом, который не испытывал никакого чувства вины за свои деяния.

— После того, что мне довелось услышать в зале суда, — сказал Эйб, — увидев, что люди могут сделать с такими же людьми и что вот-вот может разразиться новый холокауст, я прихожу к выводу, что, несмотря на все наше желание спастись, мы продолжаем разрушать свой собственный мир. Мы залили дерьмом нашу планету, и живущие на ней люди тонут в отходах. Я думаю, что мы потеряли всякое представление о времени и пространстве и вопрос уже не стоит так: если случится непоправимое; речь идет о том, когда это случится. И учитывая наше поведение, я думаю, Богу ненадолго хватит терпения.

— Ну, Бог достаточно терпелив, — сказал Томас Баннистер — Видите ли, мы, смертные, преисполнены такого самомнения, что уверены — во всем бесконечном пространстве космоса мы единственные, кто обогащен уникальным человеческим опытом. Я же никогда не сомневался, что все это уже было раньше, в древние-древние времена.

— Каким образом?

— Ну, для Бога ничего не значит несколько миллионов лет туда или сюда. Может быть, за прошедшие миллионы лет возникали и исчезали десятки человеческих цивилизаций, о которых мы ничего не знаем И после того, как они уничтожили себя, появились мы, и нас ждет та же судьба. Пройдет несколько сот тысяч лет, и планета полностью очистится от наших следов. И в конце концов какая-то цивилизация, которая возникнет, скажем, через пять миллионов лет, будет существовать вечно, потому что люди научатся относиться друг к другу так, как они того заслуживают.

Их беседу прервал телефонный звонок. На лице Эйба появилось выражение сосредоточенности. Он записал адрес и сказал, что будет примерно через час. Положив трубку, он с удивленным видом откинулся на спинку кресла.

— Это Терренс Кемпбелл. Он хочет видеть меня.

— Что меня не удивляет. Видите ли, если нам доведется еще пожить на свете, мы убедимся, что им все станет ясно — и ему, и сыну Кельно, и вашему сыну и дочери. Ну, не буду вас больше задерживать. Сколько времени вы еще собираетесь тут пробыть?

— Через несколько дней лечу в Израиль. Возвращаюсь к тому, с чего начинал, к журналистике.

Они обменялись рукопожатием.

— Не берусь утверждать, что из всех моих клиентов вы были самым сдержанным, но все это было очень интересно, — сказал Баннистер, не в силах найти более подходящих слов, что случалось с ним в жизни исключительно редко. — Вы знаете, что я имею в виду.

— Знаю, Том.

— Удачи вам, Эйб.

По пути на встречу с Терренсом я попросил такси остановиться у здания суда. Что ж, меня можно понять. Я хотел попрощаться с днями, когда достойно вел себя, ввязавшись в эту драку.

Я не был особенно потрясен словами Баннистера, что существовало немало цивилизаций до нас и наш срок закончится, после чего придут другие цивилизации. Но если и суждено тому случиться, я буду очень сожалеть о Лондоне.

В некотором отдалении от здания суда стояла церковь Сент-Клемент-Дейнз. Церковь Королевских военно-воздушных сил, и во время войны мне довелось близко познакомиться с ней. Припоминаю, я даже написал о ней несколько колонок.

Сент-Клемент-Дейнз была живым подтверждением слов Баннистера. Она была возведена датчанами в 871 году или около того, когда король Альфред изгнал их за стены города, а потом разрушена Восстановленная Вильгельмом Завоевателем, она вновь была разрушена, снова отстроена в средние века и уничтожена пожаром 1666 года, опять восстановлена, разрушена в 1680 году и поднята из руин талантом Кристофера Врена; в этом виде она и стояла, пока ее не разбомбили немцы во время войны, но она уже снова восстановлена.

Черт побери, как звучит та колыбельная, что Саманта любила напевать детям?

«Кольца-ленты, кольца-ленты», —

Зазвенели у Клемента.

«Фартинг больше, чем полтина», —

Загудели у Мартина.

«Ты мне должен», — прозвенели

С колокольни Старой Бейли.

«Знаю, знаю, денег нет!» —

Пробасил Шордич в ответ.

Свечка осветит постель, куда лечь,

Сечка ссечет тебе голову с плеч.

«Тель-Авив, 6 июня, 1967 (Ассошиэйтед Пресс). Министр обороны Израиля объявил, что в ходе атаки, уничтожившей военно-воздушные силы арабов, понесены незначительные потери. Обращает на себя внимание, что среди погибших оказался капитан Бен Кэди, сын известного писателя».