«Войти легко, — подумал Абдукаххар, — а как выйти? Зубы, которые могут свободно перекусить горло, находятся именно здесь, у входа».

Двери распахнулись, и гости очутились в михманхане. Несмотря на морозный день, в комнате было удивительно тепло. Помещение было похоже на шкатулку, обитую внутри плюшем и шелком. Со стен глядели чудесные маргиланские сюзане, пол из конца в конец устилали пушистые гератские ковры. Ноги Абдукаххара тонули в глубоком ворсе, и он с трудом передвигал их.

Среди обилия пестрых шелков выделялось своим особым тоном и яркостью зеленое знамя, стоявшее в углу. Оно было чуть раскинуто, и в глаза бросались вышитые серебристыми нитками звезда и полумесяц.

Едва делегаты переступили порог, как Мадамин-бек, до этого сидевший по древнему обычаю монгольских ханов ка белой кошме, поднялся навстречу гостям. Сподвижники его тоже встали. Ишан тотчас скрестил руки на груди и принялся лепетать молитву. Несколько минут все, кто находились в михманхане, потупив глаза, слушали старца и делали вид, будто беседуют с богом. Когда ишан смолк, зазвучали приветствия. И гости и хозяева не скупились на всяческие пожелания тишины, добра, благополучия. Затем бек жестом пригласил всех сесть и сам опустился на свою «ханскую» кошму. Рядом с ним расположились советники: Ненсберг — бывший скобелевский адвокат, выполнявший в «мадаминовском правительстве» обязанности министра внутренних дел и юстиции, курбаши Байтуманходжа, Ишмат-байбача и Дехкан-байбача.

Здесь же, чуть поодаль, на текинском ковре, поджав по-восточному ноги, сидел начальник штаба армии Мадамин-бека, известный под кличкой Белкин, данному ему, казалось, в шутку, чтобы подчеркнуть его смуглую дочерна внешность.

Настоящая фамилия его была Корнилов, это был полковник старой армии, брат известного белогвардейского генерала, на которого он был очень похож сухим злым лицом калмыцкого типа.

Белкину приписывались хлопоты перед Колчаком о даровании Мадамин-беку чипа полковника и инициатива в переговорах с английским командованием в Кашгаре.

Абдукаххар приготовился к долгим и скучным церемониям. Сегодня они казались ему ненужными — бек и его приближенные могли тешить себя непринужденной беседой, а каково делегатам: они сидят как на угольях, прислушиваются к каждому шороху за спиной. Не так-то весело слушать шутки, находясь в пасти тигра. За дверью — два телохранителя с саблями наголо, а в передней — десяток головорезов из личной сотни бека. Да и сам бек то и дело, будто невзначай, поправляет на поясе кобуру нагана. До зубов вооружены и его курбаши. А делегаты явились, как говорится, с голыми руками. Их жизнь зависит от прихоти басмаческого главаря.

Мадамин-беку было в то время около тридцати лет. Он родился в семье торговца мануфактурой в кишлаке Сокчилик, расположенном в одной версте от крупного районного центра бывшего Маргиланского уезда селения Ташлак, и в молодости помогал отцу, много путешествуя по его делам. За убийство женщины, совершенное при невыясненных обстоятельствах, Мадамин был сослан па каторгу в Нерчинск, откуда вернулся по амнистии в конце 1917 года и поступил в Старо-Маргиланскую милицию. Вскоре он был назначен начальником отряда милиции, во главе которого принимал участие в борьбе с басмачами. Но Мадамин подготовлял предательство, и наконец летом 1918 года он изменил Советской власти, перейдя к басмачам со всем своим отрядом.

Пока что Мадамин подчеркивал свое дружеское отношение к членам делегации. Перед ними на серебряных подносах появились фрукты, миндаль в сахаре, белые лепёшки. Слуги внесли кумган — медный чайник для омовения рук — и сверкающий чистотой тазик. Следом появился и душистый чай.

Минуту-другую гости и хозяева молчали: этого требовал этикет. Бек прочел послание Советского командования. Лицо его при этом было спокойным, даже равнодушным, хотя Абдукаххар, все время следивший за ним, заметил, как радостно блеснули глаза Мадамина — он ждал переговоров, и условия почетной сдачи, видимо, его устраивали. Положение басмаческого «правительства» с каждым днем все ухудшалось. Оставил бека один из лучших военачальников Сулейман Кучуков; перешел на сторону Советской власти «военный министр» генерал Муханов; распалась так называемая крестьянская армия, являвшаяся одной из сильнейших и организованнейших частей воинства ислама. А сколько отрядов вместе со своими курбаши повернули оружие против «амир лашкар баши» — своего повелителя и верховного главнокомандующего. Все это не могло не тревожить бека, не могло не толкать на поиски выхода. Впереди бесславный конец. Неминуемый конец — силы Красной Армии растут, и первый же крупный бой станет началом полного разгрома басмачества. Невеселые мысли обуревали Мадамина, но он тщательно скрывал их. Он еще изображал главу «правительства», сидел на белой кошме «хана», гордо выпячивал грудь, перевитую портупеей, и кокетливо выставлял левую руку, украшенную огромным брильянтовым перстнем. И приближенные его рядились в богатые одежды и тоже пыжились, поддерживая авторитет своего «штаба».

Выдерживая избранную форму равнодушия, бек отложил послание и сказал неторопливо:

— Предложение заслуживает внимания. Мы обсудим его с моим штабом и ответ пошлем в Скобелев.

Абдукаххар легко разгадал тактику Мадамина. Не хотел «амри лашкар баши» так просто признать свое положение критическим и сразу ответить согласием на письмо штаба Ферганского фронта. Надо было показать окружающим, что бек еще силен и может решать вопрос о мире и войне не спеша.

Он нацедил в единственную пиалу густого чаю, отпил глоток, а затем передал пиалу Хаджимату. Тот не спеша, чинно выпил. Следующий, кто удостоился внимания хозяина, был Абдукаххар. Началось традиционное чаепитие, во время которого протекала беседа. Первым заговорил хорошо владевший узбекским языком советник Ненсберг.

— Командующий армией господин Мадамин-бек, — сказал он, — надеется на восстановление права собственности. Иначе говоря, па возвращение земли землевладельцам, а хлопковых заводов их хозяевам.

Это был вопрос, которого ждал Абдукаххар. Собственно, не вопрос, а условие, выдвигаемое беком. Лозунги мадаминовского «правительства» сводились к одному, в сущности, положению, выдвинутому еще «Кокандской автономией», — вернуть землю и заводы их прежним владельцам. Автоматически бек продолжал политику националистической буржуазии. В русло этой политики его толкали советники, типа Ненсберга, крупные баи, поддерживавшие басмачество. Толкали господа из-за рубежа, снабжавшие курбашей оружием и деньгами.

— Я не уполномочен дать такое обещание, — мягко, но определенно ответил комиссар.

Наступило неловкое молчание. Первая проба сил оказалась не в пользу бека. Второй вопрос задал Ишмат-байбача, известный богач и кутила.

— Правда ли, что Советская власть приказала снять с наших жен и сестер паранджу?

Курбаши беспокоился о своих многочисленных женах — по слухам, их было что-то около пятнадцати.

— Приказа такого нет, — возразил Абдукаххар. — Но в городах некоторые женщины с согласия родителей, мужей и братьев уже открылись.

Слушая ответы, бек пристально вглядывался в комиссара, будто изучал его.

Возможно, в эту минуту он думал: почему такой почтенный, когда-то богатый человек, настоящий мусульманин стал на сторону Советов. Не известна ли ему какая-нибудь тайна большевиков?

Пока бек раздумывал, его подручные продолжали испытывать комиссара.

— Возможно ли, уважаемый мулла Абдукаххар, уравнять всех людей, больших и малых, богатых и бедных, как хотят большевики? — Этот вопрос задал Байтуманходжа, до сих пор упорно молчавший.

Молодого курбаши, выдвинувшегося и разбогатевшего при Мадамине, интересовало будущее. — Вот рука человека! — Он протянул вперед правую руку. — На ней пять пальцев, и все они разные по величине, так создал бог.

Недавний противник в бою под Джида-Капе намеревался вступить в спор с Абдукаххаром и теперь уже наверняка выиграть сражение. Рука его с растопыренными пальцами требовала ответа.