Мой каурый Икбал, кажется, единственный из лошадей не обращал никакого внимания на непогоду. Гордо изогнув шею, он грыз удила и резко дергал поводья, готовый в любую минуту перейти на рысь. Я сдерживал его, поглядывая на товарищей и с радостью замечал: они завидуют мне, такого скакуна нет ни у кого.
Наш небольшой отряд миновал западные ворота города и звонко застучал' копытами по острым камням мостовой Бала-Хиябана — одной из главных мешхедских улиц. Пробив плотную завесу облаков, косые лучи заходящего солнца скользнули вдоль прямого, как стрела, проспекта, широкого мутного арыка, осветили уставшие лица всадников, мокрые гривы лошадей, виднеющиеся вдали минареты...
А потом очень быстро на Мешхед опустились густые, южные сумерки. Бала-Хиябан зажег керосиновые лампы уличного освещения. Мутные, желтые пятна их покачивались в сыром и плотном мраке.
— В таком виде нам только в Медресе-навваб, — шутит Ахмед поравнявшись со мной.— Обрадуем Арефа.
— Учитель нам будет рад всегда,— самоуверенно отвечаю я друзьям.
Приходим к единодушному мнению: учителя сегодня не беспокоить, а заночевать в караван-сарае.
— Отдохнем, отогреемся,— размечтался Ахмед,— сходим в баню.
Караван-сараев в Мешхеде великое множество, но отыскать ночлег здесь заезжему человеку не так-то легко. Со всех концов стекаются в Мешхед на поклонение «святым местам» паломники, до отказа забивают все гостиницы и постоялые дворы.
Мы долго блуждаем по лабиринту темных мешхедских улиц и в конце концов находим чайхану.
— Лошадям место найдется,— сказал нам, гостеприимно распахивая ворота, хозяин, мужчина могучего телосложения.— И вас, господа, обеспечим всем, чем пожелаете!..
Великан многозначительно подмигнул, захихикал. Ахмеду пришелся по душе намек, и он весело крякнул, но, заметив мой неодобряющий взгляд, осекся.
...После сытного ужина мы расположились на отдых. Лежим на пестрых, дорогих персидских коврах, говорим о всякой всячине, беззлобно подтруниваем друг над другом.
Мне почему-то вдруг вспомнилась Парвин, наша последняя встреча с ней, кажется, она была нежнее и ласковее прежнего. И эта пунцовая родинка у правого уха Пар-вин...
— Готов с кем угодно держать пари, — возвращает меня к действительности голос Ахмеда,— что Гусо сейчас далек от Мешхеда!
Ребята встречают его слова дружным смехом. Я пытаюсь изобразить на лице подобие обиды или оскорбления, но безуспешно. Смеюсь вместе со всеми.
Постепенно разговор иссяк, за день мы адски устали, и здесь, в теплой чайхане быстро одолевает сон.
Засыпая я слышу за тонкой фанерной перегородкой разговор двух мужчин:
— Не-ет, что ни говори, — заикаясь говорит первый,— но наверняка он попадет в рай. Он чест-тно жил...
— Честно шкуру драл с нас, — возражает ему второй.
— Не-ет, он торговал чи-истым терьяком. И да-аже в кредит давал.
— Это так, но усопший никогда ни о чем кроме денег не думал. А девятый стих шестьдесят третьей суры «Ко-рана»гласит: «Не давайте своему имуществу отвлекать вас от поминания Аллаха!..»
— О, всемогущий Аллах! — громко, так, чтобы слышали за стеною, говорит Аббас.— Возьми этого прохвоста-торгаша к себе в рай и дай нам спокойно уснуть сегодня.
Мы хохочем, а за стеною с минуту еще о чем-то шепчутся, но вскоре и там воцаряется тишина.
Рано утром, оставив в чайхане Аббаса и Рамо сторожить лошадей, мы с Ахмедом отправляемся к Арефу. Встретили его у ворот университета Медресе-навваб. Учитель куда-то торопился, но увидев нас, несказанно обрадовался и отложил все свои дела. Широко раскинув руки, Ареф пошел нам навстречу.
— Если зрение мне не изменяет... Здравствуйте, богатыри! Каким чудом?! Почему знать не дали о себе? Где остановились?
Ареф засыпал нас вопросами.
Первое, что бросилось нам в глаза — аккуратная черная бородка Арефа. Сорок дней назад, когда я в последний раз его видел, ее не было.
— Вы вдвоем?
— Нет,— отвечаем мы в один голос.— С нами Аббас и Рамо.
— А где они?
— В чайхане. Мы приехали вчера поздно, устали.
— Ну, вот что, друзья! Идемте ко мне. Отдохнете, поговорим.
— Мы уже отдохнули, господин учитель. Всю ночь нежились в теплой чайхане.
— Нет, нет,— не слушает нас Ареф.— Зачем говорить пустое. Не начинать же нам разговора на улице...
И в самом деле, как это мы с Ахмедом не сообразили сразу: затеяли спор в самом центре Мешхеда.
Жил Ареф рядом с Медресе-навваб, в небольшой с низким потолком комнатушке. На полу старенькая, но чистая курдская кошма, у единственного в два стекла окошка, письменный стол. В углу, на кошме сложена и прикрыта покрывалом постель. Кровати нет, да и вряд ли вместилась бы она здесь.
— Я ждал вас,— сказал Ареф. Заметно по всему, что ему хочется принять нас как можно лучше.— Что нового в Миянабаде?
Мы рассказываем обо всем, что произошло там в его отсутствие, стараясь не упустить ничего. То и дело перебиваем друг друга.
— А где Мирза-Мамед?— спрашиваю я Арефа.
— Он скоро будет. Да вот и он! Легок на помине.
Вошел Мирза-Мамед. Стройный, высокий. Выражение лица суровое, левая рука в кармане брюк, правая — за бортом пиджака.
Мы приветствуем друг друга, усаживаемся тесным кружком на кошме.
— Друзья!— начинает Ареф.— Я очень рад, что мы снова вместе. Сейчас особенно нельзя терять ни минуты. События в мире развиваются так, что английская политика на Востоке по всем швам трещит. Заморских «благодетелей» сейчас бьют на Кавказе и по ту сторону Ко-пет-Дага. Да и у нас в Иране им не мед! На днях новый командующий войсками Хорасана генерал Мухаммед-Таги-хан-Песян предложил им покинуть пределы страны... Есть и еще одна новость: в ближайшее время намечено увеличить численность жандармерии. Уже объявлено о зачислении в армию добровольцев.
— Может быть и нам?..— робко начинает Ахмед.
— Вот именно. Ваше место, друзья, в жандармерии. Что делать дальше — обсудим. А пока... отдохните денек-другой, познакомьтесь поближе с Мешхедом и подавайте заявления,— сказал Ареф.
Меня удивляет и восхищает всегда хладнокровие и рассудительность этого человека. В любой обстановке Ареф может принять самое быстрое решение. А потом, спустя некоторое время убеждаешься: решение это было единственно правильным.
Есть люди, которые делают свое дело на первый взгляд без особой страсти, не торопясь, с прохладцей. А рядом работают другие, у них все кипит, горит под руками. Но проходит час, и видишь: у первых дело спорится, а у вторых — нет. Почему?
Присмотришься повнимательнее и все станет понятно — в работе не спешка нужна, а сноровка.
Ареф из тех людей, кто каждый шаг, каждое слово тщательно обдумывает, взвешивает. Вот почему он никогда не предается панике. Даже, казалось бы, из самого безвыходного положения всегда находит выход.
...Мешхед с трех сторон стиснут горами. И лишь на западе открытый простор: там — долина. Та самая, по которой мы вчера въехали в город. Узкой полосой она тянется от Мещхеда до самого Ширвана.
Отвесных скал, что подпирают небосвод, мешхедцам показалось мало, и они обнесли город твердокаменными стенами. Был Мешхед похожим на крепость.
Все двенадцать городских ворот зорко охраняются, и проникнуть в город даже одному человеку незамеченным почти невозможно.
Мирза-Мамед провел нас по главным улицам города Бала-Хиябан и Паин-Хиябан. Улицы эти показались нам такими большими и красивыми, что Ахмед воскликнул:
— Это не Миянабад!
А я вспомнил наш Киштан. И, не знаю почему, подумал: «А все-таки Мешхеду далеко до Киштана. Там етолько соловьев...» и тут же я усмехнулся своим мыслям.
Из восточных ворот в горы ведет неширокая каменистая дорога. По ней то и дело проносятся роскошные, большей частью крытые экипажи.
— Там дачи богатых,— поясняет Мирза-Мамед.— Бедняков туда не пускают.
В тот же день Мирза-Мамед показал нам другой Мешхед. Нищий, трудовой... Часами бродили мы по узким, грязным улочкам и переулкам с глинобитными домами без единого окна на улицу. Дома, дувалы, да и сами улицы были так похожи друг на друга, что нам показалось: Мирза-Мамед водит нас по кругу, по одним и тем же трущобам.