Какая-нибудь разысканная под снегом траншея служила в такие ночи убежищем для рот и для батальонов, — предельно усталые и промерзшие люди наваливались в них друг на друга, чтобы хоть чуть обогреться в невероятной давке. По утрам, когда солнце смягчало крепкий мороз, я порой раздевался на снегу догола, чтобы вытрясти из одежды иззудивших все тело мое насекомых, от которых избавления никому не было. Но то, что я стремился увидеть, услышать, запечатлеть в своих полевых тетрадях и в своей памяти, представлялось мне таким нужным, важным, необходимым для всех грядущих времен истории, что, ни с чем не считаясь, я длил и длил дни этих своих блужданий, не в силах оторваться от всего волнующего меня, что встречалось ежечасно на моем запутанном, казалось, нескончаемом пути.
Как великая милость судьбы, выпадали мне иной раз ночевки на полу в переполненных людьми избах или на грудах хвороста у армейских костров… Из того многого, что мне удалось записать в этом месяце, я публикую сейчас только очень малую часть.
29 февраля
Я в пути, — «голосуя», пересаживаясь на что придется.
Дорога на Псков — прямое, широкое, асфальтированное, заваленное сейчас разрыхленным, грязным снегом шоссе. Как принимает притоки большая река, так это шоссе принимает в себя множество узких проселочных дорог и тропинок, выходящих из глуби дремучих лесов. Там, в лесных деревнях и селах, хозяевами уже давно были партизаны.
Сила лесных жителей с каждым днем росла. И наконец, под напором Красной Армии, истребляемые партизанами, немцы побежали к шоссе, потекли по нему вспять, к Пскову, сплошным разношерстным потоком. Их бомбила с воздуха советская авиация, их настигали наши танки и артиллерия, их изничтожали с флангов соединяющиеся в лесах с партизанами наши армейские лыжники и пехотинцы.
Обреченные на погибель «завоеватели» жгли дотла деревни, сжигали в избах не успевших укрыться в лесу крестьян. Взрывали мосты, закладывали под полотно шоссе фугасы, уничтожали линии связи, насыщали минами каждый метр оставляемого ими пространства. Почти все деревни и села, стоявшие на самом шоссе, исчезли. Вдоль обочин шоссе чернеют обломки машин и замерзшие, закостенелые трупы гитлеровцев…
Сожженное до основания Милютино…
Цветущим было это большое село Милютино. Издали кажется: цело оно и сейчас. На высоких березах покачиваются скворечни. Сквозистые плетни делят село на ровные прямоугольники. Тонкие журавли поднимаются над колодцами. По задам села стоят бани. Но въезжаешь в село — ужасаешься: в нем нет основного, в нем нет ни одного дома. На их месте — квадратные пепелища, груды рассыпанных кирпичей. Жить негде. Зона пустыни!
Березовая аллея на Большие Льзи. На объезде впереди застряла машина. Ее облепили, как муравьи, вытащили, вынесли на руках. А я пока разговаривал с девушками. Они — скрывавшиеся в лесах жительницы деревень Большие Льзи и Малые Льзи. «Правда ли, что у вас сожжены живьем люди?» — «Правда! Сто тридцать человек, семьями в обеих деревнях. Даже кошек на заборы вешали, обрубали хвосты, расстреливали!.. А мы чудом живы!»
…Николаевка — ни одного дома, разоренная церковь, дорога на Уторгош.
Щирск — сожжен совершенно. Теребуни сожжены. Хрезино тоже. Вот — река, пробка, пушки. Переправа. Деревня Заплюсье. Из сорока трех домов сожжено сорок. Карательный отряд действовал две ночи, на рождество. Угнали в Германию девушек и ребят.
Везде следы боев, взорванные мосты, объезды — по фугасным воронкам.
Разбитые танки и орудия. Собранные лыжи. Надписи: «С дороги не сходить, мины!» Остатки автомашин. Идущие к фронту наши тягачи с огромными (202-миллиметровыми) пушками — их много. Бегущие грузовики…
Область сплошных пепелищ… Та часть населения, которая уцелела в лесах, возвращается, — тянутся в одиночку по дороге, со скарбом за спиной.
Тянутся пешком и красноармейцы. Но большие участки дороги — пустынны, безлюдны…
Плюсса — полуразрушенная, полусожженная. Взорванный мост. Поиски дороги, среди руин и пепелищ. Нет людей, кто указал бы. Хожу взад и вперед, ища. Разрушенные, прогорелые каменные дома. Безлюдно везде. Одинокий старик, роющийся в ломе. Указал дорогу. Иду, отчаиваясь от усталости, в одиночестве — по мертвой дороге. До совхоза «Курск» — пять километров.
Березовая разбитая дорога, лесистые бугры и холмы, живописная местность. В совхозе та же полная неопределенность: где, кто, что… Группа красноармейцев, офицер. Узнаю: 67-я армия идет в обход Пскова с левого фланга, занимать Псков должна 42-я. Но где КП и как туда добираться, никто не знает. Ближайший, 116-й корпускилометров за пятьдесят, в совхозе «КИМ».
Приехавший оттуда рассказывает: вчера, 28 февраля, в семи километрах от совхоза разорвавшейся бомбой уничтожена редакция газеты 224-й дивизии.
Передовые подразделения уже в двух десятках километров от Пскова. Противник еще позавчера оторвался. Он на всем участке фронта нашей армии оторвался.
Это — сквернейший признак. Пленные плетут все то же: «Гитлер приказал — 27-го к вечеру всем отойти на Псков». Так и сделали.
…Вот у совхоза «КИМ» место гибели редакции: искореженные автомашины, вдребезги разбитый печатный станок. Кругом валяются книги, газеты, лежит окровавленный тюк бумаги. А вокруг еще фашистские листовки. Вчера, часов в шесть вечера, налетело двадцать пять самолетов, человек сто двадцать ранено, несколько десятков убито… В пути все деревни сожжены. И давно уже: с октября, с ноября… В Городце осталась только церковь. 23 февраля поп первый вернулся из леса в церковь со звонарем: «Сегодня день Красной Армии, нас освободила Красная Армия, давай, звони сильнее!» И закричал красноармейцам: «Теперь я в Красной Армии?» — «Да!» — «Тогда фронтовую норму — сто грамм давай, полагается и мне!» — «Нельзя без приказа АХО». — «Ну если АХО, приказы, то идите без всяких АХО ко мне!» Раздобыл запрятанный самогон, налил всем.
2 марта. Деревня Гривцово
Сижу в попутном грузовике, — куда едет, не знаю: «Вперед!» Только уехать бы… Жители, детвора стоят, слушают гармонь, песню: «Ты ждешь, Лизавета, от друга привета…» С каким чувством они глядят на нас! Еще недавно отсюда уходили немцы. Сейчас провожают нас, своих, Красную Армию, слушая родные песни, которых не слыхали два с половиной года!
…Еду на «большак» Луга — Псков. Еду не по прямому направлению, а так — куда есть оказия!
В пути читаем на ходу армейскую газету, узнаем новости. Сообщение Информбюро о форсировании реки Нарвы (значит, там была неудача и это — второе форсирование?) и о пересечении нами железной дороги Псков — Идрица…
Позже узнаем о переговорах с Финляндией, обсуждаем на ходу…
Здесь сейчас новости таковы: передовые части 67-й армии уже южнее Пскова, задача — сегодня перерезать железную дорогу Псков — Остров — выполняется. 42-я армия — в шести километрах от Пскова.
67-я армия не встречает сопротивления — только заслоны. Стремительно продвигаясь, части 67-й вчера и сегодня начали встречать огонь сопротивления (в Юдино и пр.), при подходе к железной дороге Псков — Остров, зайдя южнее Пскова уже километров на тридцать пять.
8-я армия, по сведениям только что приехавшего оттуда офицера, уже форсировала пролив между Чудским и Псковским озерами и идет на Тарту. Псков окажется окруженным, если сильное сопротивление, которое ожидается у реки Великой, будет быстро сломлено. Сегодня-завтра должна пасть Нарва. Она уже обойдена.
События стремительны. Здесь на дорогах полная неразбериха, все течет, все в движении…
Местность по пути сюда — бугры, холмы, леса, поля, болота, все перемежается. Живописно!
Вокруг ряд деревень сожжен еще осенью. По пути сюда от шоссе Псков — Луга мы свернули от Новоселья влево на Порховскую дорогу и сразу попали в сплошной поток машин — движется 67-я армия. Тягачи со 152-миллиметровками и прочими тяжелыми системами идут десятками, дорога узка, пробки, остановки, наезды, объезды… Провалившаяся пушка у деревни Хрезино. Эта деревня уничтожена. У Поддубья — следы боя, длившегося весь день, воронки, трупы немцев и прочее… Сворачиваем на дорогу к Заболотью…