— Первый бой наш расчет повел пятого апреля, под Макарьевской пустынью.

Наша батарея стояла готовая на огневой позиции, впереди. Миномет был уже стодвадцатка. Мы под огнем блиндаж делали. Снег растаял, мокро. Александр навел, я было стал тут теряться, но ничего, сразу пять мин — и подавили станковый пулемет, — он из лесочка, за километр бил… А уж в мае, в Малиновке, когда немец (человек восемьсот) шел в наступление и пробил брешь в соседней дивизии, нас бросили в эту брешь. С ходу мы развернулись, сделали все как надо и дали ему жару. Он опять в атаку пошел, силами до полка, мы срубики сделали над минометами широкие, не так, как другие расчеты узкие амбразурки делали, и открыли огонь! Всего три дня канитель была, мин пятьсот бросили, подходяще. Принесут суп, не успеешь ложки хлебнуть — по местам!

…Ночью они бомбили здорово, жаром охватывало, деревом накрыло, Ивана отбросило, — это была тополевая роща, тополи толстые. Мы все лежали за лесиной, за корнями, срубчики — пустяковые, укрыться некуда… А они пикируют, с ревунами, — вот крепко было!..

И от боя к бою шли неторопливые рассказы Василия, Ивана, Луки.

Александр больше помалкивал, а командир батареи и два его заместителя уточняли: где именно, когда и при какой общей обстановке происходило то или иное. И когда я поинтересовался секретами успеха Шумовых в этих боях, то сказали мне братья, что главной причиной успеха была приобретенная ими точность и скорострельность стрельбы. Когда расчет Шумовых делает пристрелку, то по их миномету и другие расчеты батареи открывают огонь: Шумовы не ошибаются.

— Конечно, и сила тут!.. Когда, допустим, осечка, нужно силенку, чтоб сгрести за казенник машинку и мину вытряхнуть, Александр с Лукой, а то и один Лука сгребет! Для его ручищ пудовая мина — что огурец. А осечки бывают, особенно ежели чужие мины собираешь: ящики, бывает, несут, мины повыкладывают, а мы тут как тут, собираем их, раз штук двести собрали.

Капсюль отсыреет — осечку дает, или шляпка от патрона остается в стволе.

Миномет переворачиваешь, вытряхиваешь. Лука часто один вытряхивал, — ну, у него ж и рост!.. А все ж дело не только в силе: скорострельность необходима!

Значит — внимательность. По уставу в минуту полагается выпустить десять мин, практически другие расчеты дают семь-восемь. А у Василия скорострельность достигает пятнадцати, а то и семнадцати мин. И бывали случаи — в январских боях по прорыву блокады, — до восемнадцати мин «висело в воздухе». Это значит: когда первая мина, достигнув цели, взрывается, братья опускают в ствол миномета двадцатую, — а восемнадцать выпущенных летят одна за другой, приближаясь к цели. А когда затем разрывы чередой следуют один за другим, получается впечатление, будто Заработала «катюша». Каждые три секунды — мина!

А точность работы расчета Шумовых характеризует хотя бы такой случай, рассказанный мне старшим лейтенантом Плаксиным.

Недавно — 18 апреля — на минометную батарею пришел полковник, заговорил о точности стрельбы, и командир батареи предложил ему самолично убедиться в том, насколько точна стрельба расчета братьев Шумовых.

Впереди виднелся немецкий блиндаж, и полковник спросил: сколько мин потребуется Шумовым, чтобы пристреляться к этому блиндажу, а затем перейти на поражение?

Командир расчета, Александр Шумов, уверенно ответил:

— Три! А четвертую, товарищ полковник, пустим на поражение!

Такая уверенность показалась полковнику бахвальством. Но командир батареи Цивликов знал, что Шумовы его не подведут, и попросил разрешения самому отправиться на передовой корректировочный пункт вместо всегдашнего разведчика-наблюдателя старшего сержанта Фролова. Полковник разрешил Цивликову быть корректировщиком-наблюдателем и приказал командовать старшему лейтенанту Плаксину.

Весь расчет помнит команды этой стрельбы.

— По блиндажу противника, — скомандовал Плаксин, — осколочно-фугасная мина, взрыватель замедленный: заряд 1, буссоль 1, 92, прицел 5, 23 — первому, одна мина, огонь!

По донесению корректировщика, мина легла точно на линии блиндажа, но чуть-чуть левее, и он дал поправку:

— Правее, 0, 55… Огонь!

Вторая мина легла на той же линии, чуть правее. Третья мина пошла по команде: «Левее… 0, 03… Огонь!»

— Ясно! — сказал Александр Шумов, услышав последнюю поправку: «левее 0, 05». — Разрешите пойти на поражение?

Четвертая мина попала точно в блиндаж, полковник приказал дать еще шесть штук беглым огнем, от блиндажа ничего не осталось, и на этом кончили стрелять.

Другой раз столь же точным огнем Шумовы успели накрыть вражеский грузовик с пехотой, который быстро пересекал открытую поляну и вот-вот должен был скрыться в лесу. Сами Шумовы результатов своих стрельб обычно не видят — их глазами давно стал корректировщик Фролов.

Только раз, в торфяниках под Гонтовой Липкой, довелось им самим наблюдать действие своих мин.

— Как мина упадет, — радостно рассказывает Василий, — так где клочки, где что летит — хорошо видать. Они подбегают, и мины их начинают крошить; которые сразу падают, которые обратно бегут, а мы по ним снова — «Не уйдешь!» — кричим. «Ну, братья, действительно попадаем!»

Были случаи, за день батарея выпускала больше тысячи мин, а однажды выпустила две тысячи.

По подсчетам Фролова, который уже год не расстается с расчетом Шумовых, на счету у братьев больше четырехсот немцев, одиннадцать пулеметов, четырнадцать минометов (только уничтоженных, не считая подавленных), девять дзотов, несколько автомашин с людьми и одна машина с боеприпасами. Эту последнюю машину накрыли вечером. В ней был и ящик с осветительными ракетами, и, когда ракеты стали рваться, освещая темные небеса разноцветным фейерверком, вся батарея, да и весь полк любовались работой Шумовых…

Этот полк недавно, после жестоких боев под Синявином, состоял всего из восемнадцати человек, — теперь он снова укомплектован полностью. А в расчете Шумовых за весь год потерь не было, если не считать тех ранений, о которых я уже упоминал, да убитых лошадей, которым почему-то особенно не везло.

— Черт его знает, — рассказывает Василий, — как лошадь возьмем, приведем на ОП, так прямое попадание в лошадь. А мы коней любим! Расскажи, Иван, как своего жеребчика встретил!

— В дивизии это было, — усмехается Иван, — в деревне Криваши, в августе сорок второго. Вижу, майор верхом едет, и узнал я своего коня издали — тот самый, которого на Туве сдал. Вот случай, думаю! Подошел, и по тавру удостоверился, и говорю: «Белик!» — «Ты что?» — глядит на меня майор. А я: «Товарищ майор, разрешите обратиться! С лошадкой охота повидаться!» — «Как так?» — «Я пожертвовал!» — И похлопал я по шее коня, и узнал он меня, баловник, и думаю: «Поездил бы на тебе!» — как раз задание выполнял, километров десять пешком. — «Вот бы сел на тебя!..»

Бывают же, в самом деле, случайности!

Мне сказали, что Василий в боях под Синявином действовал и как пулеметчик. Я расспросил его. Узнал, как он косил гитлеровцев с близкой дистанции, лежа в торфяниках. Братья ему завидовали, и из их отрывистых замечаний я понял, что каждому из них хотелось бы бить врагов не только из миномета, издали, а схватиться с фашистами врукопашную, — вот уж где они понаслаждались бы своей физической силищей! А то ведь, не обращая никакого внимания на огонь врага, воюют, как работают: спокойно, деловито, невозмутимо.

Приучили себя к выдержке и хладнокровию, а у каждого, вопреки внешнему суровому спокойствию, живет в крови русская удаль. «Эх, дотянулись бы вот эти руки!» — сдержанно произнес Лука и, подняв огромные свои кулаки, погрозил ими в воздухе: «Во!»

…Весь день и весь вечер меня грызут комары, мириады их поют в воздухе, спасения от них нет, и, пока я делал все эти записи, руки и лицо опухли, и невольно я расцарапал их…[5]

9 июля 1958 г. я прочел в «Комсомольской правде» заметку в четырнадцать строк. Она начиналась словами: «В суровые годы Отечественной войны по всему Ленинградскому фронту разнеслась слава о боевых делах отважных братьев Шумовых…» Вторая половина заметки состояла из таких строк: «…Но не всем братьям суждено было вернуться с поля брани, трое погибли смертью героев».