Калашников напряженно всматривался в экран и выкрикивал в телефонную трубку донесения. Телефонист тихо стонал. А за продырявленными фанерными стенками фургона бойцы боролись с огнем, латали маскировку… Что можно было еще сделать! Натужно крутилась антенна.
Из журнала «Вперед!»:
«…Подвиг «Редута-4», расчет которого, оказавшийся под обстрелом, не покинул боевой пост и продолжал вести наблюдение за воздухом, с быстротой молнии облетел все «дозоры». Мы гордимся нашими боевыми товарищами!.. Месть сжигает наши сердца. Нет, врагу нас не сломить!
Старшина Г. Субботкин».
Глава V
«Совершенно секретно. Соловьев — Лобастову. Последние бои показали, что противник создает искусственные помехи нашим радиотехническим средствам воздушной разведки. Отсюда следует вывод, что он в какой-то мере осведомлен о «Редутах». Полученная информация от товарищей из особого отдела подтверждает мысль и о возможной попытке противника обезвредить установки проведением разведывательно-диверсионных акций. Приняты соответствующие меры, направленные на усиление бдительности личного состава, обеспечение сохранности радиоулавливателей самолетов, их действий в глубокой тайне. Прошу ваших указаний и рекомендаций по использованию рабочих режимов техники в создавшейся обстановке, более скрытному и эффективному ее применению».
«Совершенно секретно. Лобастов — Соловьеву… Есть решение об эвакуации радиозавода. Последняя изготовленная партия — две установки РУС-2 на днях будут переданы в распоряжение вашего радиобатальона. Разработчики считают, что для повышения помехоустойчивости «Редутов», скрытности их работы необходимо шире использовать имеющийся диапазон радиочастот, своевременное и четкое комбинирование ими. Схему прилагаю…»
Мухин проснулся от резкого толчка в плечо. Встрепенулся, сел на нарах, спросонья ошалело озираясь. Тьма и спертый воздух — точно находишься в погребе. Но, услышав частое, свистящее дыхание, понял, кто стоит рядом. «Опять падла астматическая, змея ползучая», — выругался он про себя и заныл:
— Ну сколько можно, господин Заманский? Ведь я все рассказал!..
— Нэ скулы, щенок, корешей побудышь, — зашипел астматик. — Шеф зовет, быстро одевайсь!
Он зашаркал к выходу, в приоткрывшуюся дверь ворвался сноп света, будто там, за ней, включили кинопроектор, в лучах которого фигура надзирателя запрыгала бесформенной тенью. Дверь глухо прикрылась, снова навалилась темень. «Чертова мышеловка, — тоскливо подумал Мухин, отыскивая наощупь брюки, гимнастерку и натягивая их на себя. — Вот ведь влип — ни днем ни ночью нет покоя. Что им, курвам, от меня надо?»
Идя за Заманским по выложенному белым кафелем коридору, он невольно сжимался от гулкого буханья сапог. Его мутило: «Лишь бы обошлось без пыток. На все соглашусь! Только бы не видеть красные раскаленные клещи. От одного запаха, который исходит от них, дурно становится, ноги подкашиваются. За что ж такие муки!»
А поначалу Мухин представлял, что все будет иначе. Не зря же он выкрал из НИИ чертежи, выполняя инструкции Анатолия Моисеевича? Не зря сел за решетку?! И потом, после амнистии, разве не рисковал он, когда роту, в которую был зачислен «для искупления вины», бросили в бой и он сдался в плен? До сих пор поджилки трясутся, когда вспоминается этот кошмар. Запросто мог отдать концы, и жрали бы его сейчас черви на этом чертовом Лужском рубеже. Это счастье, что легко отделался, а затрещина, которую ему влепил рыжий немец, когда он дрожал перед ним с поднятыми вверх руками, — не в счет…
«А Анатолий Моисеевич?.. — в который раз обеспокоен-но подумал Мухин. — Сука, ведь представился-то как: «Зовите меня просто Адольф». Ясно, на что намекал! Науськивал: «Если случится самое худшее, сидеть вам недолго — вот-вот наступят новые порядки, и тогда почет, слава, деньги — все, что хотите!» Только где ты теперь, гусь носатый? Почему тебя здесь никто не знает? А вместо обещанного суют под нос щипцы из жаровни с угрозой: «Говори правду. Ты русский разведчик?» С ума сойти можно… А эта змея астматическая еще насмехается: «Ну, корешок, нравится в нашем профылактории? Хы-хы-хы…»— Мухин уставился на выпуклый яйцеобразный затылок шаркающего впереди него «опекуна». — Замухрышка. В другом месте я б тебе, падле, одним щелчком желток выпустил!» Надзиратель передернул плечами, задвигал немощной, сутуловатой спиной. Резко обернулся и прошипел:
— Ты шельмовые мыслишки выкинь! Учти, разговор сейчас будет последний. И не бычься. Начнешь снова щебетать, как птычку поджарю на вертеле. Иды! — кивнул он, ощерившись и пропуская вперед Мухина к железной двери.
У Мухина сжалось сердце. «Нутром чувствует, гадина», — подумал он с ужасом и плаксиво промямлил:
— Я с потрохами ваш, господин Заманский…
— Иды, иды, щенок!
Комната напоминала операционную. Мухину казалось, что он знает здесь все до мелочей. Горели две мощные, словно прожекторы, лампы: одна освещала покрытый простыней с рыжими пятнами «катафалк», на котором, как на витрине, были разложены всевозможные инструменты, отливающие вороненой сталью, другая — массивный овальный стол, за которым сидел шеф разведшколы. Напротив одиноко стоял табурет, предназначенный для него, Мухина. Как только он опустится на свое место, лампа будет направлена ему в лицо. Он так и не разглядит того, кто станет задавать вопросы, а злобное, свистящее дыхание Заманского, затаившегося сзади гюрзой, обессилит его вконец.
«Нет, это невыносимо, я ведь ни в чем не виноват!»— и Мухин рухнул, рыдая, на колени, больно ударившись о кафельный пол.
— Что с вами, господин Мухин, вы больны? — подскочил к нему юркий человек в штатском, неожиданно вынырнувший из затемненной половины комнаты, он помог Мухину подняться, сесть на табурет. Властно бросил Заманскому: — Воды!
На этот раз лампу не повернули в сторону Мухина, и он, стуча зубами о краешек стакана, всхлипывая, огляделся. Шеф школы — гауптман с утиным бледным лицом, прищурившись, наблюдал за ним. Мухин скосил глаза в сторону штатского. Тот улыбался, укоризненно покачивая головой. Что-то в нем было от Анатолия Моисеевича, приторно-сладкое. И эти прилизанные назад светлые волосы… «Лис, — заключил Мухин, — такая же хитрая бестия, как и много обещавший Адольф. Но лучше говорить с таким, чем с живодерами».
— Прежде всего, господин Мухин, я хочу передать вам благодарность нашего командования. Нет, нет, — поспешил добавить штатский, увидев, как встрепенулся Мухин, — не за чертежи магнетрона, которые вы продали кому-то другому, но только, к сожалению, не нам. А за любезную информацию о применении вашими соотечественниками средств воздушной радиоразведки. Мы ее оценили.
— Значит, убедились, что я не врал, — приободрился Мухин. — Что, обнаружили установку?
— Пока нет, милейший, хотя не скрою, такую цель мы имеем в виду, — «лис» потер руки, как бы отогревая их. Потом сказал — Но факт есть факт: мы теперь бомбим Ленинград, что раньше не удавалось, и скоро от него камня на камне не останется. Господин Геринг снабдил своих летчиков противоядием от русских радаров, как в свое время — от английских… Мы только не предполагали, что русские так далеко продвинулись в радиотехнике. Вы помогли…
— Каких радаров? Впервые слышу! — беспокойно заерзал Мухин.
— Неужели? — искренне удивился штатский. — Хотя это английские слова: радар, радиолокация. У вас, как вы изволите называть, улавливатели. Вы, русские, все время кого-то ловите или хотите поймать, к примеру, волшебную жар-птицу, именуемую коммунизмом. Нет так ли?
— Я не коммунист! Я ненавижу их! — вскочил Мухин. — Я же рассказывал, мой отец был расстрелян большевиками…
— Успокойтесь, милейший, мы вам верим. Сядьте, пожалуйста, — штатский мягко прикоснулся к плечу Мухина, подойдя вплотную, и Мухин напоролся на его жесткий, властный взгляд, от которого заныло сердце: «Такой прикончит сразу, без угроз и уговоров!»