Вскоре мы узнали, что по указанию Советского правительства летчики М. Т. Слепнев и В. А. Галышев немедленно приступили к поискам пропавших. Позже, уже в середине февраля, нам сообщили, что удалось найти останки летчика Эйельсона и бортмеханика Борланда, которые были доставлены на Аляску.

В эти же дни получили вторую печальную весть. Со станции Юшар сообщили, что один из зимовщиков заболел цингой и находится в тяжелом состоянии. Это удручающе подействовало на товарищей, и в адрес Управления по обеспечению безопасности кораблевождения на Севере, в распоряжении которого находился ряд береговых станций, было сказано много нелестных слов: там ежегодно болели и гибли зимовщики, но руководство никаких мер не принимало.

Нам стало известно также, что на Ляховском острове архипелага Новая Сибирь станция консервировалась и зимовщики, как мы поняли, должны были добираться до Якутска на собаках.

Последнее известие всех нас удивило. Начальника зимовки Николая Васильевича Пинегина мы знали как участника седовской экспедиции 1913 года и не могли понять, как он, опытный полярник, находясь сравнительно недалеко от населенных пунктов Казачье, Булун, допустил консервацию зимовки. В крайнем случае он мог затребовать нужные продукты, и их бы доставили на собаках или оленях. Но, видимо, положение было таким тяжелым, что Якутская комиссия Академии наук, в ведении которой находилась эта станция, распорядилась зимовку не продолжать.

С продуктами и у нас дело обстояло неважно. К 15 декабря почти кончились лук и чеснок. Только на экстренный случай начальник зимовки оставил несколько головок того и другого. Картофель тоже был на исходе. Естественно, поводов к размышлениям было больше чем достаточно, хотя мы по-прежнему были оптимистично настроены. Однажды, шутки ради, Кренкель задал доктору вопрос:

— Эскулап! Ты когда устроишь партсобрание по текущему вопросу?

А надо сказать, что доктор был единственным среди нас членом партии и представлял собой самую северную в мире партийную ячейку.

— На бюро еще не решали этого вопроса,— ответил Георгиевский.

— Нужно собрание, Некоторые товарищи сбили сон и даже за тарелкой зевают, а ночью мучаются от бессонницы, бродят по дому, мешают спать другим, — заметил кок, подавая обед.

(Вскоре собрание состоялось. Единственными насущными вопросами были: как противостоять влиянию ночи? Как бороться с цингой?

Был зачитан список рекомендаций:

1) неуклонно придерживаться режима дня, который кое-кто стал нарушать;

2) днем вести борьбу со сном. Во всякую погоду ходить на лыжах не менее двух часов. Если погода не позволяет, гулять без лыж;

3) перед сном гулять еще не меньше часа;

4) чаще ходить на охоту. Если нет луны, брать с собой фонари;

5) пить горячую медвежью кровь и принимать ежедневно по сто граммов свежего медвежьего мяса;

6) если у кого появится плохое настроение, не выходить из своей каюты и не портить настроение другим;

7) ночью тем, кто не может спать, не мешать спящим товарищам;

8) свет в доме гасить в 23 часа.

Тут же доктор вывесил в кают-компании громадный плакат с надписью: «Пролетарии! На лыжи!!!»

Однако при обсуждении рекомендаций возникли разногласия. Некоторые товарищи стали доказывать, что Нансен во время зимовки на Земле Франца-Иосифа не соблюдал никаких режимов и спал чуть ли не целыми сутками.

— Да, он не соблюдал режима, но для этого надо быть Нансеном, — ответил Борис Дмитриевич.

Мы знали, как воспитывался Нансен. Девятилетним мальчишкой он был определен в школу, находившуюся в 3 километрах от его дома, и, следовательно, каждый день проходил 6 километров. Затем мать отдала Фритьофа в школу плавания. Это добавило еще 6 километров к его ежедневному моциону. Зато двадцатилетний Нансен был атлетом необычайной силы, чемпионом по конькам, замечательным лыжником, взявшим всенорвежскнй приз. Потом он впервые в истории пересек Гренландию на лыжах.

Мы не были воспитаны, как Фритьоф Нансен, Чтобы быть здоровыми и работоспособными, нам следовало придерживаться режима, поэтому мы согласились со всеми рекомендациями врача.

На другой день бурю сменила ясная морозная погода, и все мы отправились на лыжную прогулку.

В небе появилась полная луна с бесчисленной свитой звезд.

Мы шли по сияющей лунной дороге. Отражаясь во льдах и мириадах снежинок, вечно безмолвная, с задумчивым голубоватым светом, луна казалась таинственной. Воздух, лишенный микроорганизмов, пыли и испарений, делал ее ближе, крупнее. Луна, так гармонично сливалась с полярным ландшафтом, что представлялось, будто у нее нет и не может быть другого мира, кроме Арктики.

21 декабря снова завыла вьюга. Опять потянулись нудные дни в четырех стенах. Особенно было тяжело днем, когда надо было бороться со сном. Мы с Борисом Дмитриевичем пытались заниматься немецким языком, но на полуслове засыпали.

Петр Яковлевич почти ежедневно ходил проверять свои капканы. Долгое время ни один песец на приманку не шел. В последние дни повадился, видимо, какой-то хитрый песец, потому что несколько раз подряд приманка была съедена, а зверь не попался.

Нам это казалось невероятным, но однажды в доказательство начальник принес на станцию, клок шерсти, застрявший в капкане. Мы внимательно осмотрели его и готовы были согласиться с Илляшевичем, но Алексин долго тер клок пальцами, нюхал, а затем молча оделся и вышел из дома. Вскоре он вернулся и принес второй точно такой же клок шерсти. Оказалось, что виновен был не песец, а любимец доктора — пёс Сынок, которого мы звали «грозой медведей». Конечно, Сынка за его предприимчивость посадили на цепь.

Через несколько дней на капкан, поставленный Петром Яковлевичем, набрел медведь. Зверь поломал все сооружение Илляшевича. С тех пор песцовый промысел у нас прекратился. Вообще надо сказать, что на Земле Франца-Иосифа песцов было мало.

В эти дни из Института по изучению Севера пришло важное сообщение о готовящемся Фритьофом Нансеном полете на дирижабле «Граф Цеппелин», Экспедиция, возглавляемая знаменитым норвежцем, намеревалась исследовать никем до сих пор не изученную как следует атмосферу Арктики, посетить Северную Землю, оставшуюся белым пятном на карте, и, наконец, высадить сроком на два года на дрейфующий лед группу зимовщиков, устроив на льду радиостанцию.

В полете на дирижабле вместе с Нансеном собирались принять участие советские профессора В. Ю. Визе, П. А. Молчанов, В. Н. Розе.

Конечно, это сообщение в нашей бедной внешними событиями и однообразной жизни было воспринято с большим интересом, вызвало много разговоров, подняло настроение.

— Мне жаль, что я не могу принять участие в такой зимовке, — поделился со мной однажды Илляшевич. — Это вполне выполнимое дело.

Экспедиция вызывала у нас большой интерес еще и потому, что мы должны были кое в чем помочь участникам полета. В сообщении, которое мы получили, указывалось, что в успехе экспедиции решающую роль будут играть метеоданные, сообщаемые с Земли Франца-Иосифа. Для ускорения передачи сводок о погоде создавался специальный код.

Мы должны были также подготовить продовольственные базы на островах на случай аварии и вынужденной посадки дирижабля.

Теперь мы часто обсуждали, какой из воздушных аппаратов получит права гражданства в Арктике — дирижабль или аэроплан. Конечно, решить такой вопрос мы не могли: наши познания были, прямо скажем, слабоваты. Но в этих беседах всплыли всевозможные истории, связанные с пионерами арктического воздухоплавания.

Без глубокого волнения нельзя было вспоминать о первой шведской экспедиции к Северному полюсу на неуправляемом воздушном шаре.

11 июля 1897 года воздушный шар «Орел» с тремя воздухоплавателями — С. Андре, Н. Стриндбергом и К. Френкелем оторвался от земли и скрылся в небе. Исследователи не вернулись на родную землю. Спустя 33 года на острове Белом, недалеко от Шпицбергена, были найдены их останки.

В 1919 году Вальтер Брунс опубликовал проект трансарктического воздушного сообщения на дирижабле в течение трех суток по маршруту Амстердам — Ленинград — Архангельск — Северный полюс — Америка. Навигационной базой этой трассы на случай изменения метеорологических условий и заправки он намечал Мурманск и Землю Франца-Иосифа.