— Гобрий — сын вождя одного из могущественнейших родов племени, — объяснил Навак, — к нему очень привязалась маленькая Зарина, и Гобрий платит ей за дружбу безграничной верностью.

Когда Гобрию сказали, что пленный эллин будет обучать его юную подругу воинскому искусству, он несколько раз обошел вокруг Диона, шевеля ноздрями, как бы принюхиваясь к нему. Судя по всему, старый воин произвел на уродца хорошее впечатление. Он издал довольное урчание и куда-то умчался, очевидно, к Зарине.

Потом он появился снова во главе группы молодых воинов, которым Томирия поручила устройство жилища для нового члена свободной семьи сираков. Дион не должен был чувствовать себя чужестранцем. Гобрий сам выбрал место Для постройки на краю агоры-нихаса, то есть в самом центре крепости, в непосредственной близости от жилища Томирии и ее семьи.

Уродец наметил с помощью кола и веревки довольно большой круг. Часть воинов отправилась в прибрежные заросли Ахардея, где они принялись рубить мечами и топориками лозу и камыш. Другие таскали пучки, искусно переплетали прутья между вкопанными в землю жердями, возводили из камыша свод крыши. Воины работали ловко и споро, строительство подвигалось быстро. К вечеру стены хижины обмазали глиной, вылепили кувшинообразную печь — тундыр.

Потом пришли девушки. Острыми палочками они нанесли на наружные стенки тундыра диковинные рисунки: различные части растений и животных, незаметно переходя друг в друга, сплелись в фантастический узор, достойный резца лучшего мастера. Печь стала нарядной, как невеста, но достаточно было легкого прикосновения, чтобы поранить нежную поверхность сырой глины.

В печи зажгли огонь. Стенки ее сначала подсохли, а потом стали раскаляться. И тут на глазах Диона произошло чудо, которое никогда не переставало его удивлять. Разрушающую силу огня знают все племена и народы земли, но на глину эта сила не действует, наоборот, глиняные изделия выходят из жарких объятий пламени закаленными, звонкими, по прочности не уступающими металлу. Вот так окаменела и печь в хижине Диона.

На раскалившихся стенках тундыра строители хижины стали печь лепешки Из просяной муки. Они замесили на молоке и крови из голенных жил лошади тесто, раскатывали и резали его небольшими кусочками. Сирак снимал испеченную лепешку острой палочкой, когда она, как спелый плод, уже готова была упасть.

Ложе Диону приготовили из камня-дикаря, склеивая его жидкой глиной, — извести сираки не знали. Боковые стороны кладки выбелили мелом. Сверху настелили камыш, накрыв его волчьими шкурами и положив расшитую фигурками зверей подушку. Гобрий притащил оберег — бараний череп с круто завитыми рогами — и укрепил над входом, чтобы он охранял хижину и ее обитателя от дурного глаза.

Уже в сумерках Томирия в знак глубокого уважения к иноземцу сама внесла в хижину четырехногий каменный алтарь и разожгла огонь, который будет гореть, не угасая, пока жив хозяин хижины. Верховная жрица бросила в пламя зерна какого-то растения, и ноздри защекотал приятный, пряный запах.

— Входи, брат Дион, в дом свой, пусть вечно сопутствует тебе счастье, — широким жестом пригласила эллина Томирия.

Эллин и со своей стороны позаботился о том, чтобы защитить дом от нечистой силы. Прежде чем войти в хижину, он незаметно перекрестился.

Уставший после длительного похода Дион устроился на каменном ложе и мгновенно уснул. Он — не слышал, как к нему в хижину вошел Гобрий, потоптался, разглядывая в тусклом, неверном свете безмятежно-спокойное, с разгладившимися морщинами лицо бывшего эллинарха, потрогал его разметавшиеся по подушке седые волосы, хмыкнул. Потом он внес какую-то статуэтку, поставил ее рядом с алтарем и улегся прямо на сырой глиняный пол у порога, точно верный сторожевой пес. Жертвенное пламя светильника скупо освещало мраморную статую Великой Богини — матери богов и людей с проросшими ветвями вместо рук. Обнаженное тело ее удивительно напоминало другую могущественную небожительницу — Афродиту Апатуру, покровительницу путешественников и мореходов. Пусть сама Папануа охраняет покой избранника судьбы!

Гобрий разбудил Диона, едва на востоке засерел небосвод. Он молча потянул эллина за руку из хижины. Тому пришлось подчиниться. В крепости не было видно ни одного человека, хотя двери везде раскрыты и пологи откинуты. Из шатров и хижин не раздавалось ни единого звука. Словно крепость была в спешке покинута обитателями при известии о внезапном приближении грозного противника.

Гобрий и Дион пересекли пустынный нихас и через распахнутые ворота вышли к реке. Дион различил на берегу какую-то темную, непрерывно движущуюся массу. Навстречу им неслись странные звуки, напоминавшие не то шорох волны у прибрежной гальки, не то густые и частые вздохи какого-то невидимого чудовища, выползшего из воды перед рассветом подышать свежим воздухом. И только подойдя ближе, он понял наконец, что перед ним — толпа.

У реки собралось все население степной крепости. Чуть в стороне пастухи охраняли стадо жертвенных животных — несколько овец, коров и лошадей. Молодые жрицы испытывали их, брызгая холодной водой. Овцы и коровы переносили утренний душ равнодушно. Встряхивались и фыркали только лошади. Значит, именно они угодны богу. Их сразу отделили от стада.

Ждали восхода солнца. И чем ближе придвигался этот момент, тем меньше движения было в толпе. Удивительная тишина разливалась вокруг. Смолкли ночные шумы степи, а дневные еще не успели возникнуть. Люди замерли, повернув головы на восток, только лица их смутно белели в предрассветной мгле. И люди, и степь, и река, и небо, казалось, ожидали чего-то таинственного, что должно было вот-вот родиться.

Диону невольно вспомнилось утро его крещения. Та же приподнятость настроения. Та же торжественность. То же ликование души. Так почему же истинные и ложные боги возбуждают одинаковые чувства? А может быть, дело тут вовсе и не в богах, а в самом человеке?..

Первые лучи, пробившиеся из-за неровной гряды холмов, окрасили в розовый цвет далекий небосвод. И вот выкатилось над горизонтом великое светило и обратило свой сияющий лик ко всему сущему на земле. Вопль ликования вырвался из людских глоток. Защебетали птицы. В реке что-то заурчало, забухало. Все живое, встречая новый день, славило солнце торжественным гимном.

Хор жриц во главе с Томирией обращается к божественному светилу с приветствием и просьбами:

— О лучезарная, непостижимая, вечная Папануа, пославшая нам свою дочь Солнце! Кланяемся тебе и Матери-Солнцу всем народом и проливаем кровь угодных сегодня вам лошадей!

Воины закалывают животных. Купая руки в дымящейся крови жертвы, жрицы наполняют до краев ритуальные кубки и несут к укрепленному рукоятью в земле мечу-акинаку. Они опрокидывают их над почерневшим лезвием. Темно-красная пенящаяся кровь стекает на землю. Так сираки одаривают еще и грозного бога Ахардея, покровителя воинов.

— Пошли, лучезарная, счастья в каждую хижину, урожай в поле, изобилие корма на пастбищах! Дай приплод скоту! Дай племени крепких младенцев — добрых воинов, красивых жен!

Начинается пир. Вареное мясо, кымыз-кулала и лепешки заготовлены еще с вечера. На только что разожженных кострах жарится мясо жертвенных коней. В воздухе висит запах густого дыма и свежей крови. Пламя костров отражается в металле мечей и воинских доспехов. Сираки пьют кымыз-кулалу. Ковши то и дело идут по кругу, наполняя опорожненные кубки. Почти у всех в руках большие куски мяса. В ход идут ножи и зубы. Жир течет по голым волосатым рукам, капает на подолы полотняных рубах, на землю.

Смех, звон доспехов, гром бубна и тимпанов. Веселый свист костяных свирелей. Неуклюже прыгают лохматые старики. Видимо, кымыз-кулала уже ударила в голову.

Приносят скатанный в трубку большой ковер. Музыка становится мелодичнее, протяжнее, нежнее, как дуновение утреннего ветерка. Почти не касаясь земли носками мягких сапожек, грациозно изгибаясь, кружатся вокруг ковра девушки в ярких пурпурных одеждах. Солнце искрится в золоте браслетов и диадем, в больших, мерно покачивающихся серьгах.