— В самый раз к нам угадали: у нас один занемог, так вот вас двое вместо него. Отведете нас к логову косоглазых, а там мы их вдребезги расчихвостим, ни один не уйдет.

Беглецы на это ничего не ответили и жрали так, что противно было глядеть. Потом улеглись за кустом и сразу же захрапели. Снова поднялся ветер, костер погас, и всю ночь во тьме гнулась ольха, шелестя листвой над спящими.

Чуть свет всех разбудила яростная ругань Сусурова Клава. Вне себя от гнева, он прибежал к Мартыню и закричал, размахивая руками:

— Эти сволочи удрали! Только нашего хлеба с мясом натрескались, чертово семя!

И впрямь беглецов нигде не было, верно, вчера же с вечера похрапели для виду и тихонько убрались кустами. Мартынь рассвирепел, как и все остальные.

— Только одно и знают — убегать. Все леса скоро будут ими забиты, а тут зима на носу. Да пусть уж лучше калмыки их на месте пришибут! Пускай бегут, как наши болотненские — от трусов вред один.

Но люди не могли так быстро успокоиться, кулаки то и дело взлетали, стучали приклады мушкетов, место привала долгое время клокотало, как бурлящий котел. И вдруг все замолкли — в середину ворвалась Инта с растрепанными волосами и, вскинув руки, сердито крикнула:

— Да уймитесь, полоумные! Дайте покой усопшему!

Краукст скончался. Он лежал на спине, вытянувшись, точно в самое последнее мгновение успел пересилить боль, которая вчера целый день скрючивала его в три погибели. Щетинистое лицо, серое, как земля, скулы выдались, остекленевшие глаза глядели куда-то в холодную пустоту небосвода. Этот невидящий взгляд был так страшен, что ратники невольно отпрянули, руки их сами собой сдернули шапки.

Над кустами ольховника возвышалась одна-единственная стройная плакучая березка с поникшими ветвями, под нею и вырыли могилу. Это было нелегким делом — ковыряли и скребли мечами и на скорую руку изготовленными деревянными лопатами, покамест в глинистой земле не появилась яма в девять локтей. Когда холмик был насыпан и гладко прибит, Клав подошел к нему вплотную и прочитал молитву. Губы его еле шевелились, сквозь зубы с трудом протискивались слова, в них слышалась не покорность судьбе, не набожность, а скорее обвинение и угроза кому-то невидимому, кого все чуяли вблизи. Коренастая плечистая фигура его держалась на слегка искривленных ногах, узловатые пальцы комкали шапку, будто она была во всем виновата. Без команды вожака ратники выстроились по четыре в ряд и тихо ушли, оставив за собою в траве ровно примятый след. Время от времени то один, то другой оглядывался и вновь устремлял горящие гневом глаза в синеющую даль.

2

После полудня полоса болотистого леса под прямым углом круто повернула к северу. За широкой расселиной на сухой возвышенности краснел густой сосновый бор — сплошь стройные стволы с серовато-синими хвойными макушками, не видать ни одного лиственного дерева. Из березовой рощи на взгорье воины Мартыня долго и внимательно разглядывали лощину, по которой узкой блестящей полоской извивалась поросшая ветлой речушка с мельницей. Край крыши мельничного сруба не то обвалился, не то обгорел. Вместо поставов зияла черная дыра, от запруды осталась лишь небольшая лужа. Чуть поодаль к бору — сарай с красной черепичной крышей; некоторые уверяли, что видать даже отверстие, выломанное беглецами. По обе стороны ручья кучка крытых лубом строений, только на самом краю у леса три или четыре дома сожжены, остальные казались опустевшими и в то же время какими-то подозрительными, хотя снаружи ничего опасного незаметно. Белевший большак выползал из лесу, огибая ровную дугу, и скрывался среди хуторских домиков, а потом с другой стороны, у отвесной кручи, вновь вползал под нависшие ветви лиственного леса.

Мартынь разделил свою рать на части. Сам он с большей направится прямо к лесу, через мельничный ручей, пересекая дорогу, — по ней, верно, калмыки к вечеру возвращаются из набегов. Клаву с меньшей дружиной приказано было идти дальше по косогору, укрываясь за рощами и кустарником, и добраться к той же самой дороге в бору, где косоглазые, верно, выслеживают заблудившихся беженцев из дальних мест. Расстояние между дружинами не должно превышать полверсты, в нужный момент одна сможет быстро прийти на помощь другой.

Из сосновцев предводитель, кроме Клава, выделил Марча, Юкума и хромого Гача, у которого рана распухла и никак не заживала. Кроме того, с ними пошли лиственец Ян, болотненский Букис и Инта с Пострелом.

Почему-то всем казалось, что сегодня снова не миновать стычки.

Отряду Мартыня нелегким путем пришлось идти по лесу. Топь была завалена буреломом, некоторые стволы черной ольхи, упавшие давно, уже иструхлявились, кора других еще обманчиво сохраняла округлую форму, но под тяжестью человека сразу же рассыпалась, и нога чуть не по колено проваливалась в чавкающую трясину. Меж корягами темнело тинистое месиво, и обойти его было невозможно. Чем ближе к речушке, тем заболоченнее становился лес. Ратники, чертыхаясь, ополоснули в ручье облепленные вязкой грязью ноги, но на той стороне было куда суше, вместо ольшаника пошел осинник с густыми, по пояс, купами можжевельника. Дорога на глубину человеческого роста уходила в слоистый песчаный холм, за которым клин леса отходил к северо-западу, огибая неровную, поросшую кустами ольхи равнину, где, очевидно, когда-то было глинище кирпичного завода.

Вожак расставил своих людей вдоль дороги, за можжевельником. Погода была ветреная, но небо ясное, солнце уже стояло за лесом, тень которого надежно укрывала ратников от тех, кто может выехать из ярко освещенного кустарника. Три человека, прячась вдоль обочины, пошли в разведку, остальные лежали тихо — в долгих речах нужды не было, каждый знал, что делать. Прошло, наверное, с час времени, любители поспать уже клевали носом, но тут прибежали запыхавшиеся разведчики. Косоглазые и впрямь приближаются — шесть всадников впереди, а вся орда следом. Передовых Мартынь решил пропустить, но так, чтобы и они не удрали. Эку, Тениса и Бертулиса-Пороха он послал укрыться на хуторе и обстрелять их там. Но понятно, что ежели у калмыков с собой псы и засаду сразу учуют, то придется тем шестерым сразу же всыпать. Мегис снял кафтан и завернул в него морду Медведя, который уже почуял врагов и никак не успокаивался.

Сначала сильный ветер донес оттуда знакомый запах, затем послышались гортанные возгласы, и, наконец, из кустов вынырнули шестеро конных по три в ряд. Воины Мартыня еле удерживали палец, такой соблазнительной была эта цель в узкой теснине дороги, сама на мушку садилась. Псов не видно, значит, они с ордой, следующей сзади, и уж как пить дать унюхают чужих еще издалека. Вожак наказал стрелять только вслед за ним, когда калмыки выедут из ольшаника; сам он укрылся за небольшим кустом куделевидного можжевельника, ветви которого не достигали земли — в эту щель дорога проглядывалась вся, как на ладони. И в основном отряде всадники ехали по трое в ряд, не предчувствуя ничего плохого, самозабвенно лопоча. Псы бежали впереди, встречный ветер относил запах. Но вот ищейки поравнялись с засадой, разом вскинули носы к косогору, подпрыгнули и дико зарычали. Ряды конных разом остановились, последние из них еще не выехали из кустарника, так что даже не прикинешь, сколько их всего. Да и времени не оставалось — вожак выпалил, за ним вразброд загрохотали мушкеты остальных. Пули щелкали, попадая в седла, в ноги калмыков, в конские ребра, картечь со свистом царапала кору ольхи и сбивала листья. Косоглазые страшно взвыли, словно в одно горло; кони вздыбились и ринулись назад; два всадника скатились в глинистую грязь, остальные, уносясь прочь, еще успели выстрелить через плечо; стрелы, вжикая над лежащими ратниками, либо впивались в ветви можжевельника, либо вонзались в землю шагах в двадцати позади. Только одна сбила шапку с Мартыня и в пяти шагах от него пригвоздила ее к земле. Кожу на темени содрало, но Мартыню некогда было вытереть струйку крови, стекающую прямо в глаз. Как и остальные, он в лихорадочной спешке перезарядил мушкет и выпалил вслед бегущим. Выстрел за выстрелом прогрохотали опять. Они еще больше напугали косоглазых, но урона им не нанесли.