Пока мы летим над Ладожским озером, станция в Петрозаводске успела связаться с нами, и мы узнали, что на севере, у берегов Ледовитого океана, погода хорошая, но что в полосе, близкой к Ленинграду, дуют резкие ветры и возможен шторм.
У нашей каюты нет крыши. Из каюты можно попасть в длинный коридор, который идет от носа к корме в самой нижней части дирижабля. Над коридором и над каютой нависли огромные желтые шары с плоским дном, плотно приплюснутые друг к другу, сделанные из толстой и прочной материи. Этих шаров всего двадцать. Двадцать отдельных воздушных шаров. Они-то я заключают в себе легкий газ, при помощи которого дирижабль поднимается в воздух.
Конечно, можно было бы иметь один такой шар. Но тогда порча оболочки шара повлекла бы за собой необходимость спуска, а может быть, и гибели корабля. Если же испортится один из двадцати воздушных шаров, то дело еще не так плохо.
Длинный коридор, внизу узкий, кверху расходится и сливается с массой дирижабля. Вместо пола от носа к корме, обегая с двух сторон каюту, тянется узкая — шесть вершков ширины — дорожка из легкого, но крепкого металла дуралюминия. Дорожка делится на куски, аршинов пять длиной каждый. Там, где два куска соединяются, к дорожке прикреплены две фермочки, тоже из дуралюминия. Фермочки идут кверху, расходясь в стороны, и наверху соединяются с основными металлическими частями дирижабля. Фермочки похожи на маленькие Эйфелевы башни, перевернутые широкой частью кверху. Коридор тянется на расстоянии семидесяти сажен, и таких фермочек очень много. Если смотреть вдоль коридора, то кажется, что стоит длинная аллея странных металлических деревьев.
Между каждыми двумя фермочками справа и слева висят большие металлические баки. В них заключается весь запас бензина, необходимый для моторов. По тонким трубкам постепенно из одного бака за другим вытекает бензин в моторы, и моторы могут работать, пока не выгорит весь запас горючего.
Справа и слева длинной дорожки тянутся тонкие металлические тросы. Когда капитан хочет повернуть руль направо или налево или руль глубины вверх или вниз, то он особым приспособлением натягивает те или другие тросы, и рули послушно выполняют его волю. Однако во время сильного ветра тросы могут не выдержать и лопнуть — и рули испортятся. Тогда корабль полетит по ветру, пока не будет исправлена порча.
Стены этого коридора, также, как и стены каюты, из простого холста. У дорожки нет перил ни справа, ни слева.
Если на одну минуту снять холст, то оказалось бы, что все люди в каюте и в коридоре бегают на страшной высоте по узеньким досочкам, отделенные от воздуха со всех сторон только тонкой материей.
Странно, что люди в дирижабле стоят спокойно в каюте, уверенно шагают по узкой дорожке, упираются друг в друга в тесном проходе, для того чтобы разойтись, и вместе упираются в стену, сделанную из холста, и при этом не боятся упасть вниз, прорвав тонкую оболочку корабля тяжестью тела.
Можно даже сказать, что на дирижабле люди чувствуют себя гораздо спокойнее, чем на аэроплане.
Аэроплан кажется маленькой песчинкой, затерянной в воздушном океане. Гулко стучит мотор, и весь аэроплан содрогается от ударов машин.
На дирижабле дело иное — кажется, что находишься на огромном судне: над головой воздушные шары с газом, длинный коридор на десятки сажен — можно забыть о том, что находишься в воздухе на высоте версты над землей. Мягким гулом стучат где-то далеко моторы. Совсем так, как на волжских пароходах. Можно разговаривать друг с другом, тогда как на аэроплане приходится переписываться. Все кажется таким основательным, крепким, солидным. Нетрудно забыть, что летишь в воздушном море на огромной высоте.
Пока я осмотрелся вокруг, впереди показались восточные берега Ладожского озера, и опять начался полет над землей.
Шторм в воздушном океане
Я сидел, как птица, на перекладине, свесив ноги в каюту, в тяжелой эскимосской шубе, и вдруг заметил, что дирижабль перестал плавно нестись в воздухе, нос его ушел куда-то вверх, и пол каюты потерял горизонтальное положение. Долго-долго задиралась куда-то кверху передняя часть корабля, потом, наоборот, пошла куда-то вверх корма, нос опустился.
Казалось, мы взбираемся на гребни высоких волн и сползаем вниз; только таких больших волн никогда не выдает, даже в открытом океане в бурю.
Я прислушался. Казалось, вместо трех моторов заработало двадцать — тридцать. Дирижабль стал походить на гигантскую поющую флейту. Резкий ветер пел в каждом отверстии, играл на тросах, как на длинных струнах. Прежнего спокойствия как не бывало, и даже команда забегала быстрей и беспокойней.
Я видел, как Нобиле и Ларсен засуетились в каюте управления, быстро перебегая от прибора к прибору. Мы шли низко, и можно было видеть по земле, как бросает нас из стороны в сторону и с каким трудом удается Нобиле вести дирижабль туда, куда ему нужно, не давая поднявшемуся шторму увлечь нас далеко в глубь Финляндии.
Долго, целые часы продолжался шторм. Ветер со страшной силой ударял в борт дирижабля. Весь корабль дрожал и извивался; казалось, вот-вот порыв шторма сорвет с него, как листки бумаги, холщовые полотнища, и мы полетим дальше на страшном, уродливом алюминиевом скелете корабля.
У аэропланов есть возможность уйти от бури, спустившись на первом удобном месте, и даже спуск тем легче, чем сильнее ветер.
Для дирижабля это невозможно. Вообще спуск дирижабля невозможен при сильном ветре. Кроме того, для спуска нужна мачта или эллинг, нужна команда в сто-двести человек, команда, которая умеет обращаться с кораблем. Где же взять все это в пустынной Карелии?
Дирижаблю остается отдаться на волю стихии или искать таких слоев воздуха, где ветер тише. Однако для «Норвегии» и это трудно было сделать, так как для подъема на значительную высоту ему нужно было бы выпустить много горючего, вылить на землю драгоценный груз бензина и тем лишить моторы возможности работать положенное количество часов.
Шторм всегда страшен для дирижабля. Маленький, крепко сколоченный аэроплан без труда выносит бурю, но огромный и неповоротливый дирижабль может быть переломан на несколько частей.
Так погиб в прошлом году принадлежавший Америке гигантский дирижабль «Шенандоа», гораздо больших размеров, чем «Норвегия». Он совершал полет над Соединенными Штатами, когда внезапно налетел шквал. Метеорологические станции не успели предупредить дирижабль о приближении бури. И вот случилась страшная катастрофа. Шквал переломил корабль на три части, и все три куска упали на землю в нескольких километрах друг от друга. Все находившиеся в тяжелых моторных гондолах погибли, и только наиболее легкая часть корабля так плавно опустилась на землю, что четырнадцать человек, бывших на этом куске воздушного корабля, остались живы.
Такая же участь могла постигнуть и «Норвегию» над лесистыми долинами Карелии.
Нобиле и Ларсен говорили нам в Вадзе, что шторм, налетевший на нас между Ладожским и Онежским озером, был сильнее шквала, сломавшего «Шенандоа». Почему же «Норвегия», с таким упорством четыре часа боровшаяся со штормом, все-таки победила и прорвалась из штормовой области в более спокойную северную полосу?
Нобиле думает, что «Норвегию» спасла ее конструкция. «Шенандоа» — твердый, металлический дирижабль. Он сломался в воздухе, как жестяная игрушка.
А «Норвегия» принадлежала к системе полужестких дирижаблей. Все ее части соединены шарнирами, и она может гнуться без опасности поломки.
Весьма вероятно, что это объяснение справедливо, и тогда, значит, система Нобиле доказала свою разумность. Позже, пролетая великую полярную область, «Норвегия» выдержала еще одну не менее страшную метель, но и из нее вышла с честью.
Над лесами Карелии
Нам нужно было лететь от берегов Ладожского озера по направлению к Мурманской железной дороге, к рельсовому пути, который мчится прямо на север и показывает воздушному кораблю дорогу. Днем серая змея рельс хорошо видна на фоне полей и лесов, ночью белыми светляками зажгутся электрические фонари станций и полустанков.