По мере развертывания событий все яснее становилось, что нездоровое соперничество, погоня за сенсацией, даже авантюризм отравляют дух некоторых зарубежных экспедиций.
Разлад между зарубежными экспедициями заставил финскую экспедицию вообще уйти со Шпицбергена и прекратить поиски итальянцев. Частная американская экспедиция, пригласившая норвежских летчиков, должна была лететь по телеграфным указаниям какого-то модного «предсказателя» из Нью-Йорка. Оказалось, что американские организаторы этой экспедиции не нашли ничего более остроумного, как в целях сенсации нанять шарлатана «предсказателя» специально для обслуживания экспедиции! К чести норвежцев надо сказать, что они отвергли услуги нью-йоркского шарлатана и отказались лететь по его указаниям.
Не благородное соревнование, а ничем не прикрытое откровенное соперничество существовало между многими иностранными летчиками, принимавшими участие в розысках. Лундборг, пожалуй, был откровеннее всех, когда называл спасение человека не более не менее как «добычей».
Мы недоумевали, когда до нас доходили вести об авантюризме в таком гуманном деле, как поиски и спасение погибающих.
Но, конечно, этот авантюризм был свойствен не всем зарубежным летчикам. Среди летчиков восемнадцати иностранных самолетов, принимавших участие в поисках итальянцев, заслужили всеобщее уважение своим подлинным мужеством итальянские летчики Маддалена и Крозио и шведские летчики, которые не рассматривали поиски погибающих как «охоту за добычей».
Итак, Лундборг спасен. В бывшей группе Нобиле и бывшей группе Лундборга уже не шесть человек, а пять. Отныне, как сообщило итальянское радио, она называлась группой Вильери — по имени старшего в этой группе лейтенанта Альфредо Вильери.
Ни шведские летчики, ни летчики других стран более не пытались совершить посадку на льдину группы Вильери.
Все надежды только на «Красина».
Красинцы выходили на палубу, собирались на носу ледокола, глядели в бинокль на дымную тучку у самого горизонта. Тучка эта была островом Броком. По ту сторону Брока жили люди, на льдине, до которой — кто знает! — добраться ли нашему «Красину». С какой досадой мы смотрели на лед, окруживший сплошной бело-голубой массой корабль!
— Ледус проклятус! — латинизировал выражение своих чувств фельдшер Анатолий Иванович.
— Проклятый! — ворчал, пренебрегая латынью, водолаз Желудев.
А туман, словно намеренно зля людей, разжижался все больше и больше, и все четче выступала на линии горизонта дымная тучка острова Брока.
На борту ледокола уже приступили к сооружению бревенчатого помоста для спуска трехмоторного «Юнкерса».
Да, «Юнкерса», самолета немецкого производства! Сейчас, когда пишутся эти воспоминания, невозможно представить себе советскую экспедицию, которая пользовалась бы иностранными самолетами. Но в год красинского похода еще не существовало советского самолетостроения.
А «Юнкерс» красинской экспедиции вообще не был ни разу облетан. Он был погружен на ледокол непосредственно из заводских ящиков. Мало того — ни Чухновскому, ни одному из его товарищей по летной группе не приходилось летать на самолетах типа «Юнкерс». Нашим летчикам предстояло впервые подняться с дрейфующей льдины на еще не испытанном в воздухе самолете!
Идея и конструкция помоста принадлежали Чухновскому. Этот находчивый человек оказался остроумным конструктором, в чем особенно пришлось убедиться как нам, так и итальянцам с «Читта ди Милано», когда мы были в Кингсбее.
Помост покато спускался с возвышения, на котором стоял самолет над палубой. Помост соединял борт ледокола с поверхностью льдины. Его воздвигли с такой скоростью, что первый бортмеханик Шелагин отказывался верить в прочность помоста. Он долго лазил по только что сбитым бревнам, старательно пробовал разбить скрепления, испытывая прочность, и оказался под конец в совершенно разодранной куртке и брюках. Но Шелагин сиял. Теперь он уже не сомневался: помост выдержит тяжесть самолета.
На самолет возлагались все надежды. Он полетит к лагерю Вильери, оправдает поход корабля, осмыслит дни нашей жизни в Арктике.
На спуск самолета по деревянному помосту потребовалось десять минут. Его окружили сто человек красинской экспедиции. Боцман Кудзделько главенствовал над всеми, выкрикивал, подталкивал самолет плечом, то одним, то другим. Остальные следовали за боцманом и раскачивали огромную птицу, силясь сдвинуть с насиженного на спардеке места. Покатый помост был покрыт толстым слоем машинного масла, а самолет заранее поставлен на лыжи. Едва только его раскачали и сдвинули с места, он медленно и плавно съехал по скользкому помосту на приготовленный для него ледяной аэродром. Затем сообща мы перенесли с палубы ледокола его громадные плоскости, и на льду началась сборка машины.
Льдина была большая, в диаметре минимум километр. Окружали ее торосы, которые казались издали вышками елок, покрытыми снегом. Снег у края помоста, спускавшегося покато с палубы ледокола, покрылся следами топтавших его людей, пожелтел, кое-где разжижался. Бывало и так, что ноги неожиданно проваливались в голубую мерзлую лужу, которую человек замечал не сразу. Тут же на снегу грудами валялись бревна, оставшиеся от постройки. По помосту скатывали бочки с бензином и маслом.
Молодой парень Исаичев появился на льдине с ведром керосина и большими кусками ветоши в руках. Он окликнул Южина, Суханова и меня, передал просьбу Чухновского подойти к нему.
Чухновского мы разыскали у самолета.
Он просил вычистить керосином края плоскостей. Исаичев передал нам ведро с керосином и пачки ветоши. Бортмеханик показал, где и как нужно чистить, и мы принялись за работу. Вокруг нас на льду трудился чуть ли не весь экипаж корабля.
Одни тащили плоскости самолета, другие катили бочки, третьи несли огромные бревна, четвертые — их было больше всего — приводили аэродром в порядок. Они выравнивали бугры. Если можно было, сносили их. Если нельзя — поливали бугры раствором анилиновой краски, чтобы сверху они оставались заметны для глаза летчика, не сливались с общей белизной пустыни.
У края поля высился черный «Красин», сдавленный льдами.
Работая, каждый из нас посматривал на две желтые с красными звездами трубы ледокола.
Плоскость, которую мы обтирали керосином, лежала в стороне от остальных групп работающих людей. Мы старательно мыли ее, не разговаривая между собой и спеша выполнить задание Чухновского.
Издали мы видели, как летчики пробуют винты самолета, к которому еще не были прикреплены плоскости. Он стоял, как птица, у которой срезали крылья. Винты слушались плохо.
— Контакт! — кричал Федотов, наседая на непослушный винт и силясь привести его в движение.
— Есть контакт! — доносился из самолета голос Шелагина.
И винт начинал резать воздух. Он распугивал тишину льдов, обращал в панику зеленоклювых глупышей. Птицы в ужасе неслись прочь, а в ветре, вызванном пропеллером, летели вместе с зеленоклювыми глупышами бумажки, лежавшие на снегу: их было притащил кто-то вместо ветоши, о которой просил Чухновский.
Но вот и опробование винта окончено. В последний момент вспомнили об опознавательных красных звездах на самолете.
Южину и мне поручили нарисовать на плоскостях «ЮГ-1» красные звезды. Дурно ли, хорошо ли мы нарисовали их, но все-таки это были первые красные звезды над льдами Арктики за восьмидесятой параллелью северной широты.
Чухновский
На приготовления к пробному полету ушел весь день — памятная суббота 7 июля. К вечеру самолет был готов, собран, на каждой из его плоскостей уже алела только что изображенная нами пятиконечная звезда. Ледяное поле было «приведено в божеский вид», как говорил боцман Кудзделько, и люди заслужили отдых.
На утро был назначен пробный полет. До утра летчикам предлагалось получше выспаться — кто знает, что ждет их. Пробный полет на еще не испытанном самолете может сыграть решающую роль в экспедиции.