— Выйдите и посмотрите, что там делается!

Нулйх'ак' вышла из яранги и увидела Як'ылъын'ытак'а. Видит она, что-то он держит в руках, и знает, что он не с неба, а откуда-то из других мест пришелец, чужой. Не сказавши ни слова, она вернулась в ярангу. У бога в это время сидели гости, его друзья — Солнце и Месяц. Нулйх'ак' говорит:

— У дверей какой-то человек. Чужой, не наш.

— И-и-и-к! Кто это может быть? — удивляется бог. — Здесь даже утки не летают. Ни одна пылинка сюда не поднимается.

— Он еще не зашел. Стоит на улице. Что ему сказать? — спрашивает нулих'ак'.

— Спроси его, куда он идет И как он пришел сюда. Нулйх'ак' вышла и спрашивает: — Куда ты идешь и как ты пришел?

— Куда я иду и как пришел? Я шаман и пришел сюда через бубен, — сердито отвечает Як'ылъын'ытак'.

— Если ты не к нам пришел, проходи дальше; если сюда; то заходи и покажи себя.

Бог слышит разговор и удивляется:

— И-и-и-к! Через бубен пришел?! И-и-и-к! Через бубен пришел?!

— Заходи же! Тебя расспросить хотят, — опять говорит нулих'ак'. Входит Як'ылъын'ытак' в ярангу бога и смотрит. Посредине, яранги лежат, облокотившись, Месяц и Солнце. Обнявшись с Месяцем и Солнцем, лежат жены бога. Як'ылъын'ытак' подходит к-Солнцу и кричит:

— Уходи! Уходи! Зачем ты лежишь с моей женой? Уходи! Солнце отодвинулось от женщины, а Як'ылъын'ытак' снял кухлянку, лег на его место и обнял нукаг'ак' бога.

Бог рассердился и кричит:

— Кто ты такой? Зачем ты пришел? Что тебе надо? Як'ылъын'ытак' отвечает:

— У меня нет жены. Вот я и пришел за твоей нукаг'ак'.

— У меня тоже есть бубен! Я тоже умею шаманить, бегать и бороться! А ты хочешь взять у меня жену, — сердится бог. — Ты не знаешь, какая есть у меня беговая палка! Когда я вижу, как по земле бегут люди, и замечаю, что кто-нибудь отстает, я бросаю ему свою палку. Он ее поднимет и всех обгонит. Быстрее ветра бежит. А если я брошу на землю щепку от своего бубна, человек получит целый бубен. Вот я какой! А ты, пришедший через бубен, хочешь бороться со мной и взять мою жену! Если победишь — бери, а не победишь — ничего не получишь.

Бог велел вынести жирники, взял бубен и заиграл.

Послышался гул. Все сильнее и сильнее. Все ближе и ближе. Вот о стену яранги начали бить волны морского прибоя. Яранга закачалась. Волны стали захлестывать в полог. Як'ылъын'ытак' видит, что дело плохо — бог решил его утопить. Он быстро надел шкуру комара и забился в верхний угол полога. А воды все больше, а вода все выше и, только когда затопила весь полог, начала спадать.

Бог думал, что Як'ылъын'ытак' утонул, и начал смеяться:

— Ха-ха-ха! Наверно, он получит жену! Ну-ка, поднимите полог. Я посмотрю, куда его унесло!

А Як'ылъын'ытак' сбросил шкуру комара, спрыгнул на пол, лег и приговаривает:

— Очень хорошо! Очень весело! Ты умеешь играть!

— И-и-и-к! И-и-и-к! С земли пришедший через бубен, — удивляется бог, — наверно, ты возьмешь мою жену! Я позвал своего самого сильного духа — морской прибой, а ты остался жить! И-и-и-к!

И, повернувшись к Солнцу, говорит:

— Отдай ему мою нукаг'ак'! Я, самый сильный, призвал своего самого сильного духа, и он остался жив! Что же можешь сделать ты?

30 октября 1927 года. Погода словно издевается над нами. Утром стоял полный штиль, горизонт был совершенно чист, на небе — ни облачка.

Взяв все азимуты, в 10 часов утра мы покинули гостеприимных хозяев и двинулись в путь. Но не успели сделать и 5 километров, как начался легкий северо-западный ветерок и пригнал такой туман, что мы потеряли из виду мысок, на который держали направление.

Очевидно, природа не желает считаться с тем, что в октябре кто-то задумал вести топографические работы. Ну что ж! Мы терпеливые. Будем ждать более благоприятного момента, а пока надо поскорее добраться до колонии, иначе полярная ночь захватит нас на середине пути.

31 октября 1927 года. Ночью снова началась метель и бушевала до обеда. После обеда все накрыла белая мгла. Снова день потерян. Даже домой ветер не дает выехать. Что же делать? Сиди, скрипи зубами — это разрешается.

Смотрел шкуры убитых здешними эскимосами медведей. Всего у пяти должников фактории пока тридцать три шкуры. А долгу и выговорить страшно. Поразительна беззаботность этих людей в данном случае [35]. Пока есть мясо, ни за что не пойдут на охоту. Из двадцати трех медведей восемнадцать пришли к самому жилью, и только пять убито при поездках.

Вечером мы опять сидим в землянке и коротаем время за излюбленным занятием эскимосов — сказками. Сегодня очередь Кивъяны. Он долго ломается, но ему поставлено условие: либо рассказывать, либо уходить.

Кивъяна предпочел первое и начал рассказ.

Ворон катался с горы и пел:

Пришел волк и говорит:

— Двоюродный брат! Я тоже буду кататься!

— Катайся! Только смотри в воду не упади, — отвечает ворон.

— А я когти выпущу и удержусь, — говорят волк и поднимается на гору.

Первый раз скатился волк, выпустил около воды когти и задержался. Еще раз поднялся, покатился — не удержался когтями и упал в море. Плавает и кричит ворону:

— Двоюродный брат! Вытащи, пожалуйста! А ворон в ответ:

— Не буду вытаскивать! Я тебе говорил — упадешь. Нечему не слушался?

— Я тебе пушного зверя дам — только вытащи, — просит волк.

— У меня свой пушной зверь есть, — отвечает ворон, — не вытащу.

— У меня есть сестра с тремя полосками [36] — возьми ее, только вытащи меня из воды.

Соблазнился ворон, вытащил волка из воды, выжал его шерсть. А волк встряхнулся и говорит:

— Так ты и получишь сестру! У меня не только сестры, а и торбасов, нет.

Ворон посмотрел на волка, помолчал и потом спросил только:

— В какой распадок ты пойдешь?

— Я на север, — говорит волк. — A ты куда? — А я на юг.

- Пошли. Как только волк скрылся, ворон упал и превратился в мертвого оленя. Волк услышал запах оленя и вернулся. Ходит вокруг и говорит:

— А это не мой двоюродный братец?

Походил, походил, понюхал и начал есть. Когда съел всего оленя, вдруг слышит в своем брюхе крик:

— Карр! Карр! Кзрр! Двоюродный брат! Что я держу в руках?

— Наверно, печенку, — говорит волк. — Тогда ворон вырвал печенку и выбросил ее наружу. И снова кричит:

— Карр! Карр! Карр! Двоюродный брат! А это что такое?

— Наверно, желудок, — стонет волк.

И желудок волчий ворон выбросил той же дорогой. И опять, кричит:

— Карр! Карр! Карр! Двоюродный брат! А это что такое?

— Наверно, сердце, которым я живу, — шепчет волк.

Ворон вырвал и выбросил и сердце. Волк умер. А ворон проклевал ему бок, вылез и улетел.

1 ноября 1927, года. Легкий северо-западный ветер и редкий сырой туман. Едем домой через Медвежий перевал. На карте перевал, как и все горные гряды, чуть не вплотную подходил к берегу, а нам пришлось проделать 25 километров, прежде чем мы подъехали к его воротам. Точность карты весьма сомнительна. Высокая влажность. И поэтому особенно холодно. Перед перевалом я смеялся над Павловым, называя его мерзляком: руки у него настолько замерзли, что, закуривая, он никак не мог удержать в пальцах спичку. Но вскоре ему представился случай поиздеваться надо мной. На перевале я остановился, чтобы взять образцы горных пород, и хотел вооружиться для этого молотком. Но пальцы отказывались повиноваться, молоток падал из рук. Потребовалось минут пять энергичных движений, чтобы вернуть пальцам подвижность.

Наскоро закусив мерзлой сырой медвежатиной, мы поспешили пройти перевал и у подошвы Поворотной горы разбили бивуак.

2 ноября 1927 года. Сегодня теплее, но сырость от окутывающей все туманной мглы такая же.