— Я думаю, умилык прав, этот праздник мы можем не праздновать.

Плотным кольцом окружили его удивленные эскимосы. Иерок встал.

— Обычай это наш, эскимосский? Конечно. А для чьей земли? Если наш, эскимосский обычай, то, значит, для нашей, эскимосской земли. Для нашей. А где наша земля?

Она на Чукотском полуострове. А этот остров чья земля? Этот остров — русская земля. Значит, для этой земли наш обычай не обязателен. Вот вернемся на свою землю и опять будем праздновать.

Так была одержана небольшая, но очень важная дли нас победа над одним из суеверий эскимосов.

Глава VII

Будни колонии. — Я обучаюсь езде на собаках. — Сборы. — Поездка на север. — «Каторжный» путь. — «Не наступай на след!»— Ледяная ванна. — Открываем новый остров. — Перипетии обратного пути

24 сентября 1926 года. Мы отдыхаем. Переодевшись, я чувствую себя новым человеком, но ковыляем мы все, словно подагрики. Кивъяна сидит в своей яранге, бьет в бубен — забавляет своего «гостя». Медведь на почетном месте. На шею ему повесили несколько ниток стеклянных бус. Все обитатели колонии приходят посмотреть на первого медведя. Етуи оправился и, улыбаясь, охотно рассказывает о «неделе дурной погоды» и путевых впечатлениях.

Во время нашего отсутствия работа в колонии шла своим чередом. Доктор законопатил «свои» стены и проложил пазы просмоленной тесьмой. Павлов соорудил нечто похожее на коновязь для собак и поработал над «торговыми» книгами. Непогода и здесь дала себя знать: яранги, построенные на коренном берегу, затопило, и их хозяевам пришлось срочно рыть канавы, чтобы отвести воду.

В час дня мы наблюдали интересное явление: вокруг солнца появился бледно-желтый круг — гало. На концах пересекающихся вертикального и горизонтального диаметров слабо заметные светлые пятна — утолщения круга. Явление продолжалось минут пятнадцать. Потом круг побледнел и исчез.

Жизнь в колонии течет размеренно. Павлов и доктор готовят мачту, на которой мы собираемся укрепить флюгер. Погода стоит прекрасная. В бухте и за кошкой, покачиваясь, искрятся под солнечными лучами огромные льдины, словно посмеиваются над нашими злоключениями в пути.

26 сентября 1926 года. Мачта готова. Мы ходим вокруг нее, посматриваем, рассчитываем, сколько она может весить, но не трогаем. Людей после переселения нескольких семей в Сомнительную маловато. Да и Кивъяна все еще не покидает своей яранги и без устали бьет в бубен. Придется подождать, пока он кончит возиться с «гостем», и тогда уже браться за установку мачты.

28 сентября 1926 года. Холодный туманный день. Наступившие заморозки лишили наш скот даже того скудного корма, который до этого можно было найти в тундре. Поэтому я даю распоряжение забить быков. Последнее время — они заметно начали чахнуть. Вечером в первый раз за полтора месяца на ужин у нас говядина. Но после мягкой сочной медвежатины говядина кажется не такой уж вкусной.

30 сентября 1926 года. Целый день мы заняты выдачей продуктов и товаров со склада.

Прошлую ночь температура упала до —12° Цельсия, а с утра при слабом северо-западном ветре непрерывно идет снег. Временами он переходит в крупу. Несколько раз начинал выпадать град [12], но мелкий.

1 октября 1926 года. Снег и крупа. Идут шквалами при западном и северо-западном ветре. Почва покрылась снежными пятнами. На вершинах гор сплошной покров.

Сегодня метеорологическая станция начинает вести регулярные наблюдения, которые поручены врачу Савенко. Установлены следующие приборы: барометр, анероид, волосяной гигрометр, два термометра, максимальный и минимальный термометры, дождемер, флюгер с одной доской, снегомерная рейка.

2 октября 1926 года. Снова целый день идет снег, но что-то незаметно, чтобы снежный покров увеличивался. Ветер сносит снег в море, оставляя на почве темные плешины.

Колония оживает. Эскимосы делают новые и приводят в порядок старые нарты. Собаки, заметив эти приготовления, часто задают концерты.

3 октября 1926 года. С утра в бухте появилось сало. Толщина льдин 5—б сантиметров. Вечером снова пошел снег. Началась «проминка» первых упряжек.

Насидевшись за лето на цепи, собаки рвут с места и как ветер несутся с легкой нартой до первой плешины. Тут они останавливаются, каюр перетаскивает нарту на новое снежное поле. И снова начинается бешеная гонка. Через полчаса зажиревшие и отвыкшие от работы псы уже еле доволакивают нарту до яранги.

4 октября 1926 года. Дувший с утра западный ветер к вечеру постепенно меняется на северный и достигает 3 баллов. С обеда начинается снег.

В бухте сало занимает все большую площадь, появляется шуга, но устье бухты пока чисто. Вдоль берега лентой, шириной от полумили до мили, располагается плавучий крупнобитый лед.

Сегодня я первый раз сам запрягаю своих собак. Да и выезжаю самостоятельно тоже впервые. Собаки привыкли к команде на эскимосском языке. Поэтому перед выездом беру урок у Павлова и Таяна. «Вперед» (х'ок') и «вправо» (поть-потъ) усваиваю легко. Но «влево» приводит моих учителей в отчаяние. Это нечто среднее между отхаркиванием и криком вороны, где «а» звучит скорее как «ы». Я ворочаю языком и так и сяк, но мне никак не удается правильно произнести эту команду. Невольно мелькает мысль, что я добьюсь правильного произношения не раньше, чем к лету, а к тому времени собак снова придется посадить на цепь.

Ну, попытка — не пытка! И я пускаю псов. Собаки понеслись как угорелые, обогнули домик и всей упряжкой прильнули к решетке у крыльца, за которой мы поместили привезенных с собой свиней. А я зарылся головой в сугроб… Свиньи вообще доставляли нам много хлопот. Собаки проявляли к никогда не виданным ими животным слишком живой интерес.

С помощью Павлова и Таяна я насилу оттащил упряжку от заманчивого места, уселся на нарты и вновь пустил собак. Результат не заставил себя ждать: потирая ушибленную ногу, я лежал, но уже не в сугробе, а во рву, упряжка же снова исследовала жилище свиней. На третий раз я сумел удержаться на нартах и лихо подкатил… к свинарнику. Что ж, все-таки достижение!

Эскимосов это стало забавлять. Они собрались в кучу и следили за моими упражнениями. Время от времени по их губам скользила лукавая усмешка.

Мне было ясно: для поддержания своего авторитета я обязан справиться с собаками. Помощи просить не хотелось. Я хорошо знал Оскорбительное эскимосское ругательство «киях'ситупих'лъых'и» (слабый, не умеющий жить). Поэтому я настойчиво добивался овладения искусством езды на собаках.

Вот и теперь, вздохнув и сбросив меховую одежду, я снова взялся за упражнения. Я летал вокруг дома, вокруг склада, полозья оставляли на снегу замысловатые следы. Наконец собаки утомились, стали послушнее, и с горем пополам мне удалось километра на 2 отъехать от колонии. Победа! Теперь я хоть знаю, что смогу ездить самостоятельно. Усталый, с ноющими ногами, но довольный, я прекратил свои упражнения.

5 октября 1926 года. Дует северный ветер. Полоса плавучего льда, протянувшаяся вдоль южного берега, увеличилась до 4–6 километров. С боков ее сжимают языки крупнобитого торосистого льда, которые огибают остров с востока и запада. По-видимому, началось движение льда с севера. Эскимосы ведут оживленные разговоры о медведях и натаскивают собак.

В глубине бухты сало переходит в лед. Толщина его 5–6 сантиметров. Температура в течение дня выше —7° не поднималась.

Постепенно делаю успехи: благополучно дважды объехал вокруг склада, один раз — вокруг дома, нанес визит свиньям, но в конце концов сделал небольшую поездку по берегу, вдоль бухты.

6 октября 1926 года. Ветер продолжает дуть в прежнем направлении. К вечеру он доходит до 7 баллов. Лед движется так же, как и вчера. Прибрежная полоса ширится и отодвигается к горизонту, на юг. Температура стоит ниже —7°.

Сегодня пробный выезд Скурихина. На своей упряжке из восьми собак он объехал несколько раз вокруг склада. В течение получаса угрозами и ласками он пытался заставить передовых изменить маршрут, но только с помощью каюра Старцева сумел отъехать от злополучного места. Собаки ровно побежали по тундре. Старцев отстал. А через полчаса Скурихин вернулся, проклиная собак и себя, что связался с этой «скотинкой».