Зато Узнай, который в течение всей битвы тявкал на топтыгина с довольно солидной дистанции теперь улегся рядом с медведем и ожидающе уставился в объектив: снимайте, мол, меня.

— Клещ вот меня сегодня укусил. Больно что-то, — жалуется проводник. Это всех настораживает. Укусы клещей ранней весной особенно опасны.

Перевал в Сын-Орт-Тхой оказался не из сложных, и когда Григорий вывел нас на этот узенький, но довольно глубокий ручей, мы сразу почувствовали: где-то рядом Орзогай. Горы тут расступаются, образуя широкую заболоченную долину. Очень много звериного следа.

А вот и Орзогай. Противоположный берег этой реки огражден горами, а за ними недалеко и Медвежье озеро. Собаки умчались вверх по реке. «По медведю», — определил проводник. — «В это время года лось убегает в низовье, а медведь — в верховье».

Григорий заворачивает вправо, обходя заболоченное место, и вскоре подводит нас к полусгнившей, без крыши избе. Здесь мы и должны расстаться. Проводнику нужно немедленно возвращаться к Агульскому озеру: вот-вот начнется половодье, и надо успеть проскочить по льду, забрать для сдачи в колхоз мясо трех медведей. Но как назло сбежали собаки, и проводник вынужден их ждать…

Закипела работа. В «избушке» создается базовый запас из привезенных на оленях продуктов, снаряжения. Чтобы его не разграбили медведи и росомахи, набрасываем везде стреляные гильзы, металлические предметы.

С собой в рюкзаки берем запас на полмесяца — должно хватить на исследование Кинзелюка.

Собаки возвратились в два часа ночи, а на рассвете двадцатого мая мы простились с Григорием. На душе у всех кисло. Привыкли друг к другу, подружились. Еще долго смотрели на все уменьшающийся силуэт всадника, освободившихся от ноши оленей. Уже после отъезда товарищи обнаружили: проводник забыл патронташ с патронами. Сначала затревожились, но потом вспомнили, что основной запас их он хранит в седельных сумах.

Теперь наш путь — вверх по Орзогаю, и мы горбимся под двадцатипятикилограммовыми рюкзаками. При переходе через Сын-Орт-Тхой (его ширина в устье четыре-пять метров) Саша выкупался, но на противоположный берег все-таки перебрели.

Шли часа три, но вот жаркое солнце растопило снег, и мы стали искать место для отдыха. Костер развели на приятном пляжике Орзогая.

— Там, — я показал пальцем в сторону верховья, — теперь уже никто, кроме медведя, нам не встретится.

Все посмотрели в сторону моего авторитетно протянутого пальца и замерли… метрах в ста от нас из береговой чащи вылез бородатый детина, одетый в живописнейшие лохмотья. Через плечо у него был перекинут карабин. Я приглашающе махнул рукой. Незнакомец помахал тоже. Удивлению обеих сторон не было предела.

— Подумать только, — говорил парень, — в такой глуши и в такое время года. Как вы умудрились сюда забраться?

— Но вы-то забрались?

— Нас закинул вертолет. Мы из геологической экспедиции. Я радист, зовут Валентин Косенко.

— Вот оно что! Это та самая экспедиция, о которой писал мне из Кан-Оклера Пермяков.

Мы, в свою очередь, тоже представились. Валентин сразу же говорит:

— Обязательно погостите у нас. Тезка Семейко — мы живем с ним вдвоем, страшно обрадуется, ведь мы с марта не видели людей.

Через полтора часа тропка подвела нас к переправе — нескольким поваленным деревьям. Перейдя на левый берег Орзогая, вскоре достигли двух маленьких избушек. Одна из них жилье, в ней — заваленные спальными мешками нары, металлическая печурка, столик с рацией. Другая — склад продуктов.

— В марте нас забросили сюда вертолетом, — рассказывали геологи. — Расчистили снег на бугре, рабочие помогли поставить две избушки, завезли продукты. Когда сезон начнется, вертолеты будут нарасхват, — и экспедиции уже их не заказать.

У гостеприимных геологов провели весь день. Налегке прогулялись к устью Сурунцинского ключа, до которого от избушек километров пять.

Чтобы не идти обратно той же дорогой, а также надеясь столкнуться с «потапом» — как зовут медведя оба Валентина, — мы перешли на другой берег Орзогая. Наш путь дважды пересекают уходящие к верховьям медвежьи следы. Везде много снега, идти очень трудно. Как-то мы будем штурмовать завтра перевал?

Вернулись домой часов в десять вечера. Только в разведке прошли более двенадцати километров, но без рюкзаков совсем не устали. Валентин Косенко угостил нас киселем, и мы пили его с таким же удовольствием, с каким наши хозяева ели медвежатину.

Мне и Саше предложили лечь в избушке, на земле, а Володе с Валентином, на нары. Но Володя заявил, что предпочитает спать на свежем воздухе. Забрав свой спальный мешок он устроился у дверей избушки. Провожая его, Саша съехидничал: «Если почувствуешь, что мешок кто-то уносит, не думай, что это мы шутим… ори громче». Проснулись рано. За стеной напевает наш друг:

Песня всем нравится. «Вот вы ее и пойте, — говорит Семейко, — когда полезете на перевал».

К устью Сурунцинского ручья нас проводили оба Валентина, причем Семейко, несмотря на протесты, взвалил на себя мой рюкзак. «Еще находитесь!»

Идти по ручью все труднее и труднее. Местами проваливаемся в снег по пояс. Приходится ползти на четвереньках. Там, где позволяет глубина ручья, спрыгиваем в русло и, борясь за каждый метр, идем по воде. В одном месте увидели сошедшую лавину, — здесь снег поплотнее и метров триста идем по ней, затем опять снежное купание.

Только к вечеру добрались до «развилки» — места, где сливаются оба истока ручья. Тут и заночевали.

За весь этот день удалось пройти только одиннадцать километров.

Поднялись в четыре. Хотим выйти пораньше в надежде на утренний наст. Однако и он не выдерживает: слишком велик вес. Сделаешь шаг — держит, второй — валишься в снежную глубь. Чего мы только не делали. И ползком продвигались и на четвереньках. Иногда везло. Попадались участки плотного снега. Тут удавалось пройти сотню, другую метров. Интересно, что мы не чувствовали тяжести рюкзаков, как будто их вообще не было. Это потому, что вся наша сила уходила на борьбу со снегом.

По конфигурации гор нам понятно, что перевал где-то близко. Вот мы уже идем характерной седловиной. Все чаще и чаще попадаются свободные от снега зеленые пятна.

Седловина, ведущая к перевалу, вся в маральих и медвежьих следах. Здесь решили отдохнуть. На освободившемся от снега холмике стали раздеваться, сливать из сапог воду…

Володя, он брел противоположной стороной ручейка, буквально плывет в ледяной каше. Еще сотня метров — выберется на мох и он.

Поход продолжили вечером. Озерко, из которого выпадал Сурунцинский ручей, перешли вброд: поверх льда уже гуляет вода. Дальше за карстовыми воронками небольшой хребтик. Уже начинало темнеть, и потому спуск в долину реки Сурунца провели быстро и напрямик — на пятых «точках»… И все-таки не успели. Застряли на сыром месте. Сделали настил из жердей, и при самом дохленьком костре — нет сухих дров, кое-как дотянули до утра.

Рассвет застал нас в пути. Целый час шли, временами даже бежали вниз, но счастье было недолгим. Как только показалось солнце — опять «идем» на четвереньках… Когда устали до смерти, вылезли на покрытый зеленью южный склон горы и, раздевшись догола, загорали. Насколько это нравилось моим товарищам, настолько измучился я. Жара страшная, спрятаться некуда. В конце концов я не вытерпел и удрал к реке, к спасительному снегу.

Через два дня правый берег реки стал особенно труднопроходим. От сошедших с гор лавин здесь образовались снежные завалы высотой в пятиэтажный дом. Этот участок реки лавиноопасный. Еще наш проводник рассказывал, что при сходе лавины люди и даже громадные деревья отбрасываются воздушной волной на десятки метров, иногда на противоположный берег реки, и мы с большой настороженностью продолжаем свой путь.

Уже неделя, как мы увидели растущий бадан, а сегодня впервые ели черемшу. Стебли ярко-красные, а листочков почти нет. Появились ревень, подснежники и что-то вроде анютиных глазок.