Уже у лодки я спросил Олега: «Вы чего так кричали? Увидели — и потихоньку за мной». «Да-а. Попробуй к нему спиной повернуться. С реки-то он показался маленьким. Догнали, а он к нам. Пасть разинул, зевнул, наверное. Клычища — во!»

Что и говорить, невесело было на нашем судне.

Вот уже три часа, как мы продолжаем плавание. Здесь ни перекатов, ни камней, ровное галечное дно. Много уток, есть гуси. После очередного поворота у правого берега увидели три лодки рассматривающих нас с берега таежников. Познакомились. Я рассказал о цели нашего путешествия, посетовал на неудачную охоту, но сочувствия не встретил. Промысловики были обозлены: они обнаружили, что их избушки на Березовой и Кинзелюке разорены прошедшей зимой туристами. «Хоть мышьяк в продукты закладывай…» — возмущались охотники.

«Ну, нельзя же судить обо всех туристах по хулиганской выходке одиночек. Большинство людей отдыхает культурно. Я, например, в верховьях Казыра с двумя товарищами…» Один из охотников — Филипп Запольский говорит: «Так это вы плыли в пятьдесят девятом по Казыру на резиновой лодке? А у меня ваше письмо до сих пор хранится, то, что вы оставили в избе на Петровой!»

«Где, где? Где же мы тогда перевернулись?» «Вы тонули у входа в порог «щеки». Сразу за порогом Бахирев нашел вашу брезентовую сумку, флажок». Мы стали тут же сверять ориентиры, и я с горечью признал обидный для меня факт. Из-за отсутствия топографических карт мы ошиблись в счислении. Знай мы, где произошла неприятность, можно было бы и продолжить маршрут.

Нас пригласили в избу.

«Мечта есть — рогатиной попробовать, — делился я охотничьей задумкой, — но как медведя задержать? Собак-то, работающих по нему нет…»

Недалеко от охотничьей избушки в Кизир впадает речка Березовая. Это заметный приток, но, как и многие другие, не имеет четко выраженного устья. Вместо него — три ручья, проплывешь — не заметишь.

Утром поплыли к Кинзелюку. В прошлом году, совершив огромный сухопутный поход, мы не дошли до устья Кинзелюка двадцать километров. Теперь этот же рубеж мы взяли с запада за несколько дней. Устье Кинзелюка, — очень красивое место, — поросло дремучей тайгой. Выше его с километр по Кизиру есть избушка, но мы в нее не заходили. Договорились набраться терпения — достигнуть четвертого порога. Плыть здесь очень трудно, Олег не успевает менять шпонки. Чтобы облегчить плавание, я часто выходил из лодки и шел северным берегом по бурелому. Скалистые прижимы обходил по узким карнизам или воде.

В конце концов мы вынуждены оставить моторку и пробираться дальше трудной медвежьей тропой. А вот и «щеки» — ущелье между скал. Походили по правобережной тропе, осмотрели порог, пофотографировали. Мои товарищи прибили над «щеками» флаг. Все возбуждены, довольны: препятствия преодолели, исследовали верхнее течение новой для нас реки!

Я присутствовал при проводах Олега и Гоши молодежью из их поселков и знаю, что теперь они вернутся домой первооткрывателями.

Теперь — к нашим новым знакомым. Одиннадцатикилометровый участок от «щек» четвертого порога до устья Кинзелюка отнял у нас четыре часа, но так как бензин почти кончился, мы плывем самосплавом. Оставшиеся литры решили приберечь на преодоление трудных участков.

В избушке на Березовой таежники сообщили, что в настороженной с зимы петле обнаружены останки медведя. «Погибший медведь — хорошая приманка для соболей. С открытием охоты их будет тут не менее выводка. Медведь не смог порвать восьмимиллиметровый цинкач. Его бедственным положением воспользовался другой, который после ожесточенной схватки — вокруг было все разворочено и поломано — додавил его и частично сожрал. Переднюю часть туловища закопал. Останки мы откопали и вокруг насторожили петли. Думается, что ночью хозяин придет…»

Такой случай упустить нельзя. Я попросил Олега и Гошку остаться в избе, сам же решил поохотиться с промысловиками.

Проплыв минут сорок вверх, мы выключили мотор и вылезли на левый берег, прошли по нему с полкилометра, пересекли исхоженный лосями мыс и по мелководью перешли на островок. «Вот это место», — шепнул Николай. Метрах в тридцати за мелководной протокой, под упавшим на соседние кроны кедром, были замаскированы петли.

Быстро натыкали елочек, бросили на землю оленью шкуру, рядом — меховую доху. «Желаем удачи. Утром приплывем!» Иван Романенко с Николаем Колеватовым ушли. Шкура хорошо защищает от сырости.

Смеркалось. Неподвижность моя обманула гоголей. Парочка их резвилась всего в пятнадцати метрах от скрадка. Уже перед темнотой метрах в ста слева гоготнули и плюхнулись в воду гуси. Мирно плавающие птицы — хорошая маскировка.

Уже давно трудно дышалось, и вот с темнотой река заполнилась шумом хлынувшего ливня. Я поспешно накрылся дохой. Теперь уже все надежды на утро. Я начал клевать носом…

Где-то в полночь меня как током ударило. Сзади скрадка скрипнуло, раз, другой, третий. Медведь! Шевелиться под дохой нельзя, хищник может наброситься. Затаился. «Сейчас начнет обнюхивать…» И еще мысль: как успеть повернуть ружье и выстрелить.

Неожиданно возле моего лица мелькнула мышь. Скрип, скрип… Сплюнув, я откинул доху. Оказывается, мышам приглянулась меховая подстилка, и они начали ее «стричь», а я-то со сна подумал, что это скрипит галька под тяжелыми лапами хищника.

Медведь так и не пришел, а часов в семь за мной приплыли таежники. Сочувствуя моим неудачам, Филипп провел со мной еще двое суток на известных ему еланях. Мы снова лазили за двумя медведями — и снова неудача. После очередного совещания в избушке экипаж нашей лодки решил начать спуск к «неудачливой» елани. А вдруг встретим старого знакомого?

Вечером опять пошел дождь, и промысловики нам пояснили: «Видите те колья? Дойдет вода до верха, надо уплывать. Иначе не пройти Семеновскую шиверу».

По Кизиру плыли медленно и в полной тишине. К приметным затескам на левом берегу подплыли в шесть часов вечера. Стали готовиться к ночевке, заготавливать дрова. Дождило, снова предстояла сырая ночевка. Ночью нас окутал туман. Было сыро, неуютно. С нетерпением ждали рассвета.

Плавание продолжили в начале десятого. Едва остановились у лагеря экспедиции, где собирались обсохнуть, услышали рокот моторов. Сверху показались лодки промысловиков. «В Кизире быстро поднимается вода. Возьмите у нас бензин и скорее вниз!»

Остаток дня перетаскивали лодки новым для нас путем, через десятиметровую переволоку третьего порога. Теперь, когда с нами столь опытные люди, решил рискнуть судном и Олег. Каждую лодку подводили к выступающему каменистому языку, разгружали и затаскивали на гребень. Затем спускали в небольшую лагунку, расположенную чуть ниже слива. Вода здесь кипит. Малейшая неосторожность — и лодку разобьет о камни.

Отдохнув в левобережной лагуне, начали форсировать каменную гряду. От берега уходили лодка за лодкой. Надо промчаться между камнями, что пониже порога. Когда свою лодку повел Иван, давший сразу полный газ, все дружно закричали: «Правее, правее!» В последние мгновения владелец моторки все-таки успел подвернуть.

Филипп показал на яму пониже порога:

«Если подползти по скале вот к этому обрыву, можно увидеть в ней огромных тайменей. До семи штук за рыбалку брал спиннингом. Паводок пройдет, вода посветлеет, самое время будет их ловить.

Ночевали на Андрианихе. Кто-то из молодежи сжег портянки и брюки. Есть у саянских охотников шутливая примета: сжег одежду — жена изменила. Вся избушка содрогается от хохота. Молодожен-погорелец, судя по всему, приметой не пренебрегает, заглядывает ко мне в календарь…

Наша флотилия отправляется дальше. В строю кильватера стремительно несутся моторки. Мелькают берега, повороты, островки. Впереди лодка Филиппа. Чтобы удобнее было фотографировать, я попросился к нему. Щелкаю ФЭДами во все стороны.

Второй порог прошли ходом. По Семеновской шивере вели моторки почти не снижая скорости. И в «бане», и в «предбаннике» лодку мотает, как щепку. Филипп, очевидно, зазевался, так как неожиданно сквозь муть и пену я увидел прямо по носу стремительно приближающийся огромный бурый камень. «Правее, правее!» — закричал я. Филипп успел отвернуть, и лодка со скрежетом прошла бортом по граниту камня. Вскоре вышли на чистую воду. «Что же ты? — кричал из своей лодки Николай, — опять решили все потопить?». «Корму вал поднял», — оправдывался Запольский, — лодка руля не слушалась».