„Седов“ сменил курс. Впереди еще много борьбы, надо экономить силы. Разводья оказались небольшими. Снова врезаемся в лед. Ледоколу предстоит первое сражение. С каждой минутой льда становится все больше и больше. Ледокол со всех сторон окружен льдами. Кругом, куда ни взглянешь — сплошные ледяные поля. Пробьемся ли? Сумеем ли выполнить задания правительства: сменить зимовщиков на Земле Франца-Иосифа и отправиться в более ответственный рейс — к западным берегам Северной Земли? Перед отправкой из Архангельска ледокол ремонтировался нижегородской ремонтно-строительной бригадой.

— Не подвели бы нижегородцы.

„Седов“ наваливается грудью на первые гряды льда. Лед трещит, разламывается, открывая проход. Вскоре путь преградило десятиметровое поле. Матовые торосы грозно стояли перед судном.

Нам некогда ждать, пока ветры разведут льды. Там, среди неприветливых скал, за ледяными полями, торосами и айсбергами, год тому назад оставлена горсть смелых людей, которых мы обязаны сменить.

Зазвонили, затрещали сигнальные звонки. „Седова“ готовили к настоящей атаке. В судовом журнале отмечали:

Ледокол каждую пядь отвоевывал с боем: то и дело отходил назад, с разбегу наскакивая до половины корпуса на лед, давил его своей тяжестью. Часто льдины, выворачиваемые ледоколом, перевертывались в воде, и мы видели, какой они были толщины.

— Смотрите: два-три метра!

— Вот так „Седов“ — молодец!

Словно подбадриваемый криками, ледокол снова отходил назад и снова с остервенением бил, давил, мял и дробил льды. Капитан Воронин, чья жизнь, казалось, сложена из нагромождений льда, понимал ледяную стихию. Когда он стоял на мостике, „Седов“ был в надежных руках, не содрогался от ударов, а бил правильно в точку и сразу продвигался на несколько корпусов вперед. Владимир Иванович по цвету льда определял его „убойность“. Он знал, где ледокол может пробить себе путь и где должен пойти в обход. Мягкий, но звонкий голос капитана раздавался то и дело.

— Юрий Константинович, крутани на перемычку с ропачком.

— Есть — на перемычку с ропачком.

— Лево руля!

— Есть — лево руля, — откликается штурвальный.

— Чуть вбок от перемычки, — и капитан, насупив брови, кричит звонче и строже:

…Льдины лучились.

— Поддерживай на перемычку!

                                               — Есть — на перемычку.

— Полный вперед!

Ледокол, точно пушечное ядро, выбрасывается на лед.

— Лед в куски. Здорово!

В красном уголке собрались члены партии: правительственный комиссар О. Ю. Шмидт сделал небольшую информацию о работе съезда.

— Товарищи, по докладу тов. Куйбышева принята резолюция:

„…обеспечивание развития народного хозяйства выдвигает необходимость придать геолого-разведочному делу такие темпы, которые должны значительно опередить темпы развития промышленности, с целью заблаговременной подготовки минерального сырья…“

Наша экспедиция свидетельствует о реализации этого пункта. В 1930 году мы забрасываем людей на Северную Землю для выявления в ее недрах полезных ископаемых.

Беседа затянулась. Проф. Визе рассказал, как была открыта Земля Франца-Иосифа:

— В 1870 году знаменитый русский ученый геолог и революционер П. А. Кропоткин задумал большую экспедицию для исследования наших полярных морей. Особенно хотелось Кропоткину проверить свое предположение о существовании на севере Баренцова моря, между Свальбардом и Новой Землей, еще неизвестной земли. Различные соображения, главным образом наблюдения над льдами, привели Кропоткина к выводам, изложенным им в докладной записке, в которой он писал:

„Вряд ли одна только группа острова Шпицбергена была бы в состоянии удержать огромные массы льда, занимающие пространство в несколько тысяч квадратных миль, в постоянно одинаковом положении между Шпицбергеном и Новой Землей. Не представляет ли нам это обстоятельство, равно как и относительно легкое достижение северной части Шпицбергена — право думать, что между этим островом и Новой Землей находится еще не открытая земля, которая простирается к северу дальше Шпицбергена и удерживает льды за собой?“

— На проектированную экспедицию, имевшую главной целью изучение морей, лежавших к северо-востоку от Новой Земли и крайне заинтересовавшую ученые круги за границей, средств отпущено однако не было, вследствие чего она так и не состоялась.

— Ровно через два года такая же программа была предложена двумя лейтенантами австрийского флота — Юлиусом Пайером и Карлом Вейпрехтом. На собранные деньги было построено деревянное паровое судно „Тегетгоф“, специально предназначенное для борьбы с полярными льдами. 13 июля 1872 года экспедиция в составе 24 человек, снабженная на три года всем необходимым, покинула германский порт Бремер-Гафен и направилась в Баренцово море, в область, представлявшую собой белое пятно на карте. Тот год был в Баренцевом море ледовым. 25 июля „Тегетгоф“ встретил кромку льдов уже на широте 74°15′ норд (и долготе 48°30′ ост), — Визе на секунду задумался и продолжал: — т.-е. на 400 километров южнее, чем в этом году встретили мы. „Тегетгофу“ не удалось даже дойти до параллели северной оконечности Новой Земли, и в последнюю декаду августа он был затерт льдами у северо-западных берегов Новой Земли, на широте 76°22′ норд. Отсюда начался ледовый дрейф „Тегетгофа“. Наступила полярная ночь с ее спутниками — штормами и метелями. Льды со страшной силой напирали на деревянное судно, грозя раздавить его. Почти ежедневно, когда страшный грохот льда и треск судна возвещали о начавшемся сжатии, участники экспедиции бросались в каюту, наспех одевались, выбегали на палубу, каждую минуту готовые спрыгнуть на лед, покинуть корабль. „То были жуткие моменты, — писал в дневнике Пайер, — когда приходилось одеваться, чувствуя, как дрожат стенки судна, и как трещит и скрипит лед. Выбегаешь на палубу с котомкой в руке, готовый бросить судно и начать странствовать, куда — никто из нас не знал. А льдины кругом все продолжали громоздиться одна на другую, влезая на палубу; ничто не оставалось в покое“.

— Неожиданно 30 августа 1873 г. произошло событие в жизни затертого во льдах корабля.

„Около полудня, — снова писал Пайер, — мы стояли, облокотившись о борт корабля, бесцельно глядели в туман, который то тут, то там начинало разрывать. Внезапно на северо-западе туман рассеялся совсем, и мы увидели очертания скал, а через несколько минут перед нашими глазами во всем блеске развернулась панорама горной страны, сверкавшей ледниками. Первое время мы стояли, точно парализованные, и не верили в реальность открывшейся перед нами картины. Затем, осознав наше счастье, разразились бурными криками: — „Земля! Земля“!

— Вступить на нее австрийцам удалось лишь 1 ноября (остров был назван островом Вильчека).

— Здесь „Тегетгоф“ вмерз в береговой припай и остался неподвижным в течение нескольких месяцев. Наступавшая вторая полярная ночь заставила отложить исследования до восхода солнца. На корабле с каждым днем усиливались заболевания цынгой. 16 марта, после возвращения с первой рекогносцировки, Пайер застал мертвым от цынги машиниста Криша, которого и похоронили на земле Вильчека.

— Весеннее солнце позволило в конце марта Пайеру с шестью спутниками и тремя собаками пойти в большую санную экспедицию по архипелагу. Пайеру удалось дойти до крайней северной оконечности мыса Флигелли Земли Франца-Иосифа (названной им так в честь австрийского императора). Пайер не знал, что мыс является самой северной точкой открытого им архипелага. Ему показалось, что дальше к Северу находится еще другая земля. Он даже дал этой земле название — Земля Петермана. Очевидно, Пайер принял за землю гряду торосов.