Но этим не исчерпывались все горести госпожи Китагава. Был еще родной ее брат, Мотофуса, шестью годами моложе сестры. Когда Садако вышла замуж за Китагава, мать и брат поселились вместе с нею в Токио, и после смерти матери Садако заменила брату покойную мать. Послушная священной воле императора, призвавшего благородные семейства отдать своих отпрысков на защиту отечества, она, заставив брата закончить подготовительный курс, определила его в офицерское училище. В 1884 году, когда в Японии были учреждены титулы, муж получил титул графа, брат – виконта Умэдзу. Все это было, конечно, очень отрадно; одно лишь было плохо: в отличие от сестры, брат Садако был совершенно неразумное, легкомысленное существо. Несомненно, вина за это лежала на матери, которая, в противовес строгому воспитанию дочери, всячески лелеяла и баловала сына. Двенадцати – тринадцати лет он пустился в развлечения и стал так сорить деньгами, что нередко ставил сестру в весьма затруднительное положение. Пока виконт считался братом взятой по любви жены, его опекун, граф Иосимити, охотно заботился о шурине, но едва любовь графа к жене остыла, поблажки прекратились. Сестра вздохнула с облегчением, когда Мотофуса поступил в офицерское училище – теперь, казалось ей, она может быть спокойна за него. Напрасные упования! Незадолго до выпуска его исключили из училища за кутежи и попойки, и с той поры он превратился в беспутного гуляку, титулованного шалопая – виконта, аристократа пятого ранга. Много раз пыталась сестра создать ему возможность снова подняться – все было тщетно. Наконец, в конце прошлого года, он связался с дурной компанией, завел дружбу с подозрительными людьми; действуя под влиянием ловких проходимцев, виконт совершил нечто вроде аферы – обманным путем получил деньги. На этот раз ему с трудом удалось избежать сетей закона, но дворянских привилегий он был лишен. Госпожа Китагава оттолкнула брата, когда он, в слезах, прибежал к ней за помощью: «Больше я ничего не хочу слушать!» Однако, как ни велико было ее негодование, дело шло о ее родном брате, единственном отпрыске рода Умэ-дзу, и она выдвинула условие: «Если ты действительно хочешь исправиться, я постараюсь похлопотать, чтобы тебе вернули дворянское звание, и поищу тебе подходящую службу…» Обещать было легко, но выполнить это обещание в ее теперешнем положении было далеко не так просто: муж – главная опора женщины – уже не мог быть ей советчиком, открыться и попросить помощи у кого-нибудь из бывших вассалов ей не хотелось – не такое это было дело, чтобы открывать его посторонним; старая фрейлина, когда-то оказывавшая Садако покровительство – впоследствии она стала статс-дамой, – как раз незадолго до этой истории умерла; графиня могла бы обратиться к семье Сасакура, но только не с такой просьбой, – говорить о брате ей было и больно и стыдно. И вот, поскольку другого выхода у нее не было, ей пришлось дважды побывать с визитом у графа Фудзисава и просить его помочь ее брату снова выйти в люди.

7

Госпожа Сасакура невольно вздохнула в ответ на слова графини; беседа ненадолго прервалась. В эту минуту раздался топот обутых в туфельки ножек, и в беседку, заливаясь слезами, вбежала девочка в розовом платье.

– Тэруко! – воскликнула графиня Китагава. – Что с тобой?

– Это, право, уж слишком… – остальные слова потонули в коленях матери. Маленькие плечики вздрагивали от горьких рыданий.

Следом за Тэруко, задыхаясь от бега, появились Митико, Тиё, а за ними и Нэд.

– Что случилось? А, поняла… Опять поссорилась с братом?

– Потому что он… он… Все видели… Нэд…

– В чем дело? Как не стыдно так плакать! Ведь ты уже большая! Погляди, погляди! Даже Нэд над тобой смеется! Правда, Митико?

– Митико, уж не ты ли ее обидела? – спросила госпожа Китагава.

– Нет, мама. Тэруко хотела покататься верхом на Нэде, а Киёмаро слишком сильно дернул за ошейник, Тэруко упала и стала плакать. Я не виновата.

– Вечно проказы! Ты должна была сразу же остановить его. Тебе, Тиё, тоже не мешало бы получше присматривать за детьми…

Тиё, пряча улыбку, склоняется в виноватом поклоне. Митико с серьезным видом стоит рядом с матерью. Тэруко сконфужена, она все глубже прячет лицо в колени госпожи Сасакура, краснея до ушей. Нэд поворачивает голову то к одной девочке, то к другой.

– Ну, полно, будет плакать! Вот, возьми, утри лицо… – госпожа Сасакура поправляет ленту в волосах дочери, а другой рукой подает ей надушенный платок.

– Успокойся, Тэру-сан, и ступайте опять играть… – госпожа Китагава взяла из вазы апельсин и протянула его Тэруко.

У Тэруко личико все еще мокрое от слез, красное, но она уже улыбается.

– Спасибо, тетя!

– Ну вот и развеселилась, да?

– А все потому, что Киёмаро такой… такой… – держа апельсин, Тэруко повернулась на одной ножке.

– Митико, вот тебе апельсин… И тебе, Тиё… Тэру-сан, возьми еще один, отдашь брату…

– Мама, можно мы съедим апельсины возле пруда? – Митико внимательно приглядывается к матери: она замечает, что у матери глаза влажны от слез.

– Конечно, можно. Играйте все вместе дружно, слышишь?

– Митико, давай играть в прятки, ладно? Тиё-тян, ты тоже иди с нами… и ты, Нэд! – и Тэруко пускается бежать, заливаясь звонким смехом.

– Мити-сан, постой минутку… – госпожа Сасакура подозвала Митико, проворно сняла с нее верхнее кимоно, поправила ворот нижнего лилового, чуть потуже затянула шелковый пояс. – Вот так, теперь тебе будет удобнее!

– Спасибо! – Митико склонила головку в поклоне и быстро побежала вдогонку поджидавшей ее Тэруко.

Девочки взялись за руки, и вся компания вместе с Тис и Нэдом, помчалась к пруду.

Проводив детей взглядом, дамы переглянулись и улыбнулись.

– Ваша Мити-сан совсем уже взрослая, а вот с моими прямо беда. Дня не проходит, чтобы они не ссорились по нескольку раз. Заступишься за брата – сестра, в обиде, возьмешь под защиту сестру – брат сердится. Не знаю, как и быть… Вы сами видите, что за девочка Тэруко – вертушка, бойкая – вся в меня. А Киёмаро – вылитый отец, мальчик он хороший, серьезный, но вспыльчив необычайно. Просто ума не приложу, как их воспитывать.

Вместо ответа госпожа Китагава слегка улыбнулась.

– Но знаете, Садако-сан, – продолжала госпожа Сасакура, – я совершенно серьезно пришла к выводу, что мы не имеем никакого права порицать за плохое поведение одних детей. Посмотрите на взрослых, па всех этих важных людей – все они не что иное, как те же дети, только что бородатые… Ведь они только и заняты тем, что ссорятся между собой, точь-в-точь как дети. А если ссора происходит между мужчиной и женщиной, тогда исход заранее предрешен – разве слабая женщина может противиться произволу мужчины? Вот почему, стоит мне заступиться за Киёмаро, Тэруко чувствует себя оскорбленной, а мальчик начинает капризничать и куражиться еще больше. Вот я и решила – пусть даже Тэруко вырастет немного чересчур бойкой, все равно я стараюсь постоянно внушать ей: «Не давай себя в обиду, не давай!»

Машинально постукивая украшенной кольцами рукой о стол, на который она опиралась, госпожа Сасакура продолжала:

– Да, мужчины – те же дети. Если дать им волю, они начинают вести себя еще хуже. Балуйте, потакайте им – и своеволию их не будет предела. Невероятные вещи, которые творятся нынче, – что это, как не озорство вконец испорченного ребенка? Я хочу сказать, что мы, женщины, слишком мягкосердечны, мы во всем, ну, решительно во всем, идем на уступки мужчинам – вот и получилось, что они окончательно взяли над нами верх, право. Знаете, я считаю, что если женщины и дальше будут во всем уступать мужчинам, так ведь конца этому безобразию не будет… Мне кажется, женщинам следует энергично заняться этим вопросом и отвоевать обратно свои захваченные владения, вы не согласны? В конечном итоге, это пошло бы на пользу самим мужчинам… Поэтому, когда я считаю, что муж в чем-либо неправ, я так ему прямо и говорю, все откровенно высказываю… Ведь вам известен мой резкий характер… Конечно, у нас тоже было сначала так, что я ему слово, а он мне в ответ – десять, но в последнее время порядки у нас в семье как будто бы изменились, муж стал больше со мной считаться…