Артиллерия разъезжала по полю. Было несколько чугунных мортир с каменными ядрами при них, несколько железных пищалей, медных кулеврин и гафуниц. Когда все эти пушки, запряжённые сильными лошадьми, поехали по мощеной дороге, поднялся оглушительный грохот. «Словно Илья-пророк на колеснице по небу скачет», — улыбнулся Болотников. Начальник стана показал ему склады — оружейные, ядер, пороховые, амуниции, фуражные, хлебные и прочей ратницкой «справы». Дело было крепко слажено. Начальник с удовлетворением молвил:

— Для войны припаса вдосталь наберется.

Глядя на все это, Болотников припоминал свои воинские дела на Дону и на Украине, все, что он видел за годы своих скитаний, и с сокрушением думал: «Сколь силы идет на потехи ратные да на убой! А более всего люду черного гибнет». Сумрачно у него на душе стало. «Что поделаешь? Не нами так повелось, не нами и кончится».

Утром Болотников пошел к воеводе. Тот с ним ласково поздоровался и молвил:

— Иван Исаич, оделся ты добро! Ладный какой, очень пригляден! Садись за стол.

Закусили.

— Петрушка! Кликни толмача! Сегодняшни дела пусть без меня разберут!

— У тебя, воевода, дела, видать, много.

— Много, Иван Исаич! Отсель приходится слать ратную подмогу в разны города, кои супротив Шуйского идут. К нам на суд и расправу шлют пленных бояр да дворян. Совета у нас наши ратные люди просят. По граду заботы много воеводской… Дел уйма!

Вошел человек средних лет, в русском одеянии, но по обличью иноземец, черный, курчавый; длинные усы, борода скобленая, горбоносый. Войдя, он приветствовал:

— Здрав буди, князь-батюшка!

И Болотникову поклонился.

Феофан Димитраки был грек, толмач посольства, прибывшего в Москву. Посольство уехало, а Димитраки остался: заболел. Шаховской жил тогда в Москве и взял его к себе.

Воевода открыл скрыню и поставец. Болотников увидел много книг, рукописей. Литеры — иноземные, более всего греческие, латинские.

— Которые книги мои, которые Димитраки привез. Сам я языцы сии разумею, а все ж бывает, что толмач надобен. Война на Руси — а в книгах и про ратны действа писано. Вот, Иван Исаич, глянь: «Тактики и стратегию!» — рукописание византийцев, как бить или от супротивника оберегаться. Вот он, Арриан, царедворец прославленный при императоре Марке Аврелии римском, повествует, что шли они народ аланов воевать. А еще сказывает, как древние македоняне бой вели. Али вот — византиец император Лев VI филозоф «О ратных службах». А вот зри: римлянин Оносандр «Стратегология — наука побеждать», в шестом веке после рождества Христова писана. А вот наши рукописания: Владимира Мономаха — «Поучение детям» и «Изборники» Святославовы — два их. Вот рукописание Ивана Пересветова. Новых лет писание: при царе Иване Грозном. И иные книги. Вникаю в них и разумею, как супротивника воевать, да как с им уговор вести, да как дела государственные вершить. О ратной мудрости скажу: гнать недруга великое дело, а обороняться — мудрости не меньшей требует. Бой веди, когда надо и в месте нужном. Как взял верх, добивай супротивника, чтобы вновь встать ему не мочно было. Вот что познал я из книг да рукописаний и многое иное, потребное для ратного дела. Что ты, Исаич, сказывать станешь? — оживленно спросил князь и самодовольно закрутил усы.

— Вот что, княже, скажу я, — начал Болотников. — Друг мой и учитель мессерэ Альгарди в Венецейской республике поведал мне: жил человек во времена стародавние, полоняником в Риме стал, бои вел смертные с такими же гладиаторами, как и он, в цирках на потеху римлянам. Потом ушел из полону, и собралась у него рать великая, все невольники да люди нищие, сирые. И бил он римских князей да бояр много раз, а под конец убили его в бою одном. Был он зело разумен, полководец славный. Гласили про то и его супротивники римляне. Спартак было имя ему. Не чаяли супротивники, как от Спартака того избавиться, и зачалось у них ликование, когда убили Спартака, а рать его разбили. Я слушал тебя, как воевать должно, и единомыслен с тобой. Но еще скажу, что воевать надо, как Спартак. Он ворогов порознь бил: допреж одного, потом другого. Так легче. Был он с войском своим быстрый, как олень, могуч, как лев. На ворогов кидался нежданно, изо всей мочи, кончал их до корня. Так же и я буду ратоборствовать, буду свершать быстрый набег на ворогов. Чтобы они и оглядеться не успели. Тогда победа со мной пребывать будет. А уж коли оборон держать — то надо тревожить ворога, покою ему не давать.

Вступил и толмач в беседу.

— Правым путем, князь-воевода, идешь, коли познаешь, что ученые люди про стратегию, тактику да как государством править сказывают.

Говорливый Шаховской перешел на другую тему.

— Вот еще о чем мыслю. Князья худородные, дворяне, дьяки да дети боярские в правах обижены. И должны они свою линию в смуте вести, свою планиду искать. Пива доброго вместе с высокородными боярами да князьями-вотчинниками нам не сварить. Свое пиво надо варить, своего царя, дворянского, заводить.

Болотников настороженно произнес:

— А какую ты, князь, думу думаешь про людей черных, холопов да крестьян? Им как жить?

Шаховской ответил, как твердо заученное:

— Надо жить за своим господином, почитать его, а бродить розно, туды-сюды, не гоже. Как во священном писании сказано: «Чти отца твоего и матерь твою». А дворянин заместо отца мужику и холопу должен быть.

Болотников усмехнулся.

— Отцы-то, воевода, разны бывают. Кой милостив, а кой, не приведи боже, как лют. Ну да ладно.

Он перевел разговор на другое, а сам думал: «Нет, князь, у нас с тобой пути несхожи. Ты хоть и хорош, а долго ли нам доведется с тобой одною стезею идти? За мужика, холопа, работного человека ратоборствовать буду. Покуда сторожко да осмотрясь, а далее, как в силу войду, начистоту дело поведу».

Долго еще они разговаривали. Болотников попрощался, пошел было, но остановился, что-то соображая, потом сказал:

— Вот что, князь! Пока я в иноземных царствах жил, много на Руси переменилося. Она мне и родная и мало знаема ныне. Тронусь-ка я в Москву. Поглядеть, чем народ да наши недруги живы. В самом логове ихнем побываю.

— Горяч ты, гляжу, Исаич! Поразмысли, пристойно ли тебе, большому воеводе, таким делом заниматься, по Москве соглядатаем ходить, а? Неровен час, поймают тебя, проведают, кто ты есть, что тогда, а? Что с делом твоим да нашим станется?

Болотников несколько смущенно усмехнулся, махнул рукой:

— Истинно, князь! Да, я так это… Помыслил только… Нет! Конечно, не пойду. А разведать, что в Москве деется, надо. Про народ московский разведать надо. Средь холопов господских, стрельцов, посадских, работных людей потолкаться бы. Послухом побродить средь малого люда… Приворачивать черных людей и сирот всяких к нашему делу…

— Да, это так! — Шаховской призадумался. — Есть у меня человек… Еремка Кривой. Хитер, речист, в ратном деле понаторей. Как и ты, на Дону казачил. Крепкий человек, верный делу нашему, бесстрашный…

— Пусть слепцом по площадям да базарам ходит, по церквам. Вот бы, князь, ему хорошего поводыря сыскать, певуна да гусляра, чтобы народ вкруг их собирался…

— Верно! Сыщем такого поводыря. Хорошо придумал, Исаич. Голова у тебя, гляжу, взаправду воеводская, — удовлетворенно улыбнулся Шаховской. — Пошлем Ерему с поводырем.

На следующий день Иван Исаевич шел по Путивлю и в одной бедной избе услышал игру на гуслях. Подумал о поисках гусляра. Вошел внутрь.

— Хозяин, здорово!

— Здрав буди и ты! — ответил ему пожилой мужчина. Волосы ремешком повязаны; сидел за низким столиком, в дерюжном фартуке, шил чеботы.

В углу на лавке сидел паренек лет семнадцати. Он и был гусляр. Глаза синие, волосы русые, задумчив.

— Дай, хозяин, испить!

Тот принес в корчаге квасу, спросил:

— Кто будешь?

— Я — человек ратный у князя Шаховского.

— А я чеботарь Александр Гаврилов. А это сын мой Олег, прозываем его Олешка.