- Ваши документы?

 - Мои документы.

 - Так дайте их мне.

 - Чтобы что-то взять, надо сначала что-то отдать.

 - Так я вам не продавец, чтобы что-то давать.

 - Так я вам не покупатель, чтобы это что-то брать! – Гай так и не поднял голову.

 - Вы больной?

 - А вы что, доктор?

 Это окончательно вывело из себя жандарма, и он решил во чтобы то ни стало подчинить себе этого прохиндея на лавочке, явно смахивающего на мафиози. Он присел на лавочку и поспешил продолжить разговор:

 - Какая хорошая погода.

 - Прекрасная погода!

 - А документы есть?

 - Прекрасные документы!

 - Так есть?

 - Так не про вашу честь! – Гай опять вошёл в свой репертуар.

 - Вы нигилист?

 - А вы домогающийся до людей? – он всё же поднял голову. Ему уже надоел этот разговор, особенно после того, как он взглянул на часы. – Извините, вы отняли моё драгоценное время.

 - Но участок…

 - Но время…

 И всё же Гай достал свои документы, хотя это никакого удовольствия ему не доставило. Жандарм было протянул за ними руки, но Гезенфорд тут же убрал руку. И тоном адвоката, держащего в страхе весь суд, поспешил продолжить темы разговора:

 - Сначала я должен убедиться, что вы не примете как взятку мой паспорт. Разве могу я дать первому попавшемуся человеку свой паспорт? А, хотя берите, мне уже терять нечего…

 Жандарм наконец добился того, что хотел. Открыв паспорт на первых страницах, он подозрительно прищурился, сравнивая лицо Гая с фотографией в паспорте. Лицо его выразило злорадную усмешку, словно бы он раскрыл преступление века. Гезенфорд остался абсолютно равнодушен ко всему происходящему вокруг него.

 - Это не ваш паспорт, - заметил жандарм.

 - Да, ведь это паспорт Гая Гезенфорда. А он немой. Он абсолютно слеп, представляете? Ну, хорошо. А если так? – и он выдавил на своём кислом лице улыбку. Но она смотрелась на его лице весьма скромно и теперь уже не подходила его нынешнему образу жизни.

 - Вас пугает прошлое? – спросил вдруг жандарм.

 - Меня пугает настоящее, - вздохнул Гай. – И будущее.

 - Извините, я ошибся, - он вручил паспорт обратно в руки валлийца и поспешил уйти.

 Гай так и остался стоять с прижатым к груди паспортом, где на фотографии продолжал красоваться парень с молодым лицом, у которого глаза были ещё полны Больших Надежд. Этот парень ещё не ведал жизни в полной мере, и у него всё ещё было впереди. Гай словно бы что-то вспомнил и побрёл вперёд. Солнце ярко очерчивало силуэт забитого, усталого человека, которому жизнь круто насадила и загнала в тупик, из которого приходилось обороняться.

 «Лучшая рифма к слову работать – «не надо», - так решил Николас, когда раздумывал над своим сложившимся положением. – Но работать надо». Средств к существованию явно не хватало на дальнейшее образование, а мать итак обременена долгами после смерти отца и сама едва сводила концы с концами. Что в такой ситуации оставалось делать? Бросить учиться и пойти работать – иного выхода не дано, если хочешь выжить в этом капиталистическом мире с его страшными и жестокими законами, призывающими к равенству, и его же, равенство, разрушавшие.

 Так или иначе, но третий курс был последним для Николаса в Карловом Университете. Надо было работать. И эта потребность в деньгах закрыла все великие помыслы и заставила бросить все проекты, чтобы пойти заработать себе на хлеб и не просить милостыни. Работа на Вингерфельдта огромного дохода не приносила, всего восемнадцать долларов, сумма весьма скромная для той работы, что он вынужден был проходить.

 Мало того, в связи с тем, что ему требовалось заработать денег, он посвящал всё своё время – работе, а не учёбе! Экзамены поставили свою точку в споре, когда Николас с треском провалился по всем. Впрочем, его это не сильно пугало. Нужны были деньги. А образование он сам себе сделает…

 Николас как-то заикался о прибавке зарплаты, выставляя своё совсем уж нищенское положение, но это привело Вингерфельдта и его «министра финансов» к яростному гневу. А Витус даже закричал гневно: «Да я за эти восемнадцать долларов найду полным-полно таких людей, как Фарейда в лесу! И которые не будут требовать денег за свой нечестный труд!!!»

 Так разрушилась ещё одна Большая Надежда Николаса. Он забросил свои эксперименты и решил попытаться усидеть на двух стульях. Для этого он стал искать работу, любую работу во всех концах Австро-Венгрии. Так, в Мариборе ему предложили подрабатывать учителем, а сам дядя Алекс с радостью перевёл его туда, ибо в этом городишке так же был один из филиалов компании, где Николас мог продолжить свою деятельность.

 Работа учителя была Николасу не по плечу, но делать было нечего – кушать очень хотелось. Первое время было очень тяжело – он жил впроголодь, и с этими горящими от голода глазами он преподавал математику рабочим. Да, именно рабочим в вечерней школе. С утра и весь день эти люди пахали на своих работах и фабриках за жалкие гроши, а вечером ещё и шли в школу, чтобы выучиться на какую-нибудь профессию, которая позволила бы подняться выше своего низкого сословия.

 Николас много уставал, преподавая в этой школе. Впрочем, уставали и ученики, жизненный опыт которых гораздо превосходил его собственный. Но этого одержимому сербу, как всегда, казалось мало, и он решил продолжать и здесь свою старую наболевшую идею. Ему грозило переутомление. Он работал на пределе своих сил и возможностей, стараясь как можно больше вырвать драгоценных минут у сна, и тем самым сократил свой сон до целых четырёх часов. Это сказывалось на нём в полной мере.

 Голова кипела, сам он был страшно худ и бледен, как смерть, но, ни на секунду не задумывался, что всё делал правильно. Рано или поздно система должна была дать сбой. Так и случилось, когда вечером он снова пришёл в школу. Прямо на уроке, видя, как его «ученики», что были старше учителя в несколько раз, писали контрольную, погрузился машинально в сон.

 Чёрная пелена долго не прерывалась у него перед глазами, и лишь когда он очнулся, то понял, до чего себя доводит. Николаса объял ужас, но он поспешил тут же прогнать его как можно дальше прочь, чтобы не мешал творить ему великие дела. Но на следующий раз всё повторилось тоже самое, и бедный серб просто не знал, как ему с этим совладать.

 Немного подзаработав на жизнь, он и дальше продолжал преподавать, а весь день чинил всякие электрические машины, находясь в поте лица. В конце концов один из преподавателей в этой школе не выдержал, и как-то подметил своему коллеге совсем не здоровый вид:

 - Господин Фарейда, вы бы видели себя в зеркало! Вы хуже тени. Вам нельзя больше преподавать – вы ведь себя доведёте до могилы. А ведь это не надо ни вам, ни мне. Скажите, вы чем-то заняты ещё помимо своих обычных забот? Что вас гложет?

 Голодные и яркие глаза Николаса впились в лицо молодого преподавателя.

 - Понимаете, я должен доказать этому миру, что он не прав! Я физик. И моя задача изобрести совершенно новый индукционный мотор… - начал он сгоряча.

 - Мир может и не прав, - задумчиво кивнул собеседник. – Но так можно напороться на мину. Оно вам надо? Ведь вы на человека не похожи. Сама смерть! От вашего лица остались лишь одни глаза, да и те, смотрят на меня, как в лихорадке, и сияют, как у голодного зверя. Вы где-то учились?

 - В Карловом Университете. Бросил.

 - О! – только и мог сказать преподаватель.

 Это был совершенно молодой, ещё не ведавший жизни человек. Пусть не канцелярская крыса, но его общественный статус был выше его, Николаса. Он не происходил из когорты рабочих, коих было в мире большинство, и тем не менее, всегда держался сдержанно и просто. Название заведения, в котором раньше учился Николас, произвело на него должное впечатление, и он стал несколько секунд переваривать всё сказанное сербом. Потом, наверное, именно это обстоятельство заставило преподавателя посмотреть на Николаса несколько по-другому, и вызвало в его душе сочувствие.