Они были втроем: Колчак, Певцова и Тимирева.

Княжна не видела адмирала с июля месяца и была Поражена переменой в его внешности. На похудевшем лице еще исступленней стал взгляд больших черных глаз. Поздоровавшись с Певцовой, Колчак, задержав в своей руке ее руку, предложил ей и Тимиревой сесть, а сам, закурив папиросу, заговорил:

— Я сегодня почти не спал из-за приезда с фронта Лебедева. Мы совещались и, конечно, прокурили салон до предела. Но вы курящая. Рад, что наконец увидел вас. Завидовал Анюте, с которой часто встречались.

— Я была вынуждена, Александр Васильевич.

— Все понятно. Вы вели себя правильно. Даже слишком правильно, в ущерб своей репутации.

Адмирал, остановившись у окна, продолжал:

— Анюта мне все рассказала. Сожалею. Но искренне благодарю вас, особенно за копию шифрованной телеграммы, дающей возможность понять стремление союзников за моей спиной обеспечить свое благополучие для продвижения во Владивосток ценой…

— Ценой предательства.

— Княжна, зачем сразу так категорично?

— Ибо убеждена, что все они намерены, если им это понадобится, предать вас.

— Каким образом?

— Откупившись вами. Предать вас большевикам, получив для себя взамен свободный выезд из Сибири.

— И в этом есть доля правды. Верней, возможной правды.

— Неужели, Александр Васильевич, вы до сих пор им верите? Когда даже я смогла распознать всю омерзительность их политической игры. Всех этих надушенных одеколонами и кремами людишек, получивших возможность играть судьбами русского народа ради торгашеского стимула своей привычной для них жизни.

Я старалась разпознавать их стремление и ставить о них вас в известность, но, видимо, мои донесения вы не считали правдоподобными, думая, что я составляю их по сплетням и слухам.

— Нет, я верил им, княжна. Верил, порой удивляясь их циничности. Но я приверженец фактов.

— Неужели даже факт последней шифровки неубедителен?

— Нет, почему же неубедителен? В нем есть то, над чем можно задуматься. Но мне сейчас некогда думать о намерениях союзников. Думать об их возможном коварстве. Теперь все мое внимание должно быть отдано главному факту моего пребывания у власти в Сибири. Факту во что бы то ни стало не позволить в ней укорениться большевикам, их власти.

— Но у меня, Александр Васильевич, имеется и еще один непонятный факт.

— Интересно.

— Он у меня из шотландских источников. Получен по счастливой случайности. Шотландцу понравилось на моей руке кольцо с не ахти каким брильянтом. Я охотно обменяла его на факт. Факт этот в том, что Жанен сепаратно пользуясь услугами нашего офицера, старается наладить связи с иркутскими большевиками для получения от них заверения о беспрепятственном выезде из Сибири чехов и всех иностранных миссий и охотно пожертвует ради этого сибирским правительством и его армией.

— А следовательно, и мной?

— Несомненно. Вы же глава правительства.

— Тоже интересный факт и всего-навсего за кольцо как вы сами сказали, с не ахти каким камнем. И все ж факт бытия Сибири под моей властью в настоящий момент для меня важнее всего. Вы упомянули, что налаживать связь французов с большевиками помогает «наш офицер». Может быть, и о нем что-нибудь знаете?

— Он у них закодирован как «хромой гусар».

— Позвольте. Хромает генерал Нечаев, и он гусар.

— Ну что вы, Александр Васильевич. Уверена, что французы выбрали эту кличку, чтобы скомпрометирометировать в ваших глазах всех хромающих офицеров армии. Возможно, среди них и генерал Нечаев. Он у союзников не пользуется уважением, ибо они сами у него не в чести.

— Как у вас, княжна, все логично и при этом логично не по-женски.

В салоне наступило молчание, от которого у Певцовой начался шум в ушах.

— Что нужно сделать для вас, княжна? — прервал Колчак молчание вопросом.

— Ничего, кроме вашего согласия на освобождение от возложенной на меня обязанности.

— Да, для вас это необходимо.

— И прежде всего, Александр Васильевич, я решила покинуть поезд миссии, чтобы не быть выброшенной из него в мешке.

— Мне докладывали об этом.

— А я лично видела такие мешки с удушенными русскими молодыми женщинами.

— Может быть, переберетесь в поезд Осведверха?

— Разрешите ехать на лошадях с мадемуазель Кокшаровой?

— Она еще в Красноярске?

— Мне предложили ехать Красногоровы.

— Считаете это для себя возможным?

— Готова идти пешком, чтобы вырваться из иностранного общества, где уже месяцы не слышала о своей стране доброго слова, кроме насмешек и планов ее порабощения.

— Я вас понимаю, княжна, вы устали и на все смотрите через темные очки. Я тоже устал, но продолжаю верить своим черным глазам. Согласен освободить вас от прежнего поручения, ибо не хочу больше подвергать вашу жизнь какой-либо опасности. Спасибо, дорогая княжна, за вашу преданность мне. Не могу скрыть, что мне ее будет не хватать. Но вы должны жить, ибо молоды. Дайте слово беречь себя.

Колчак поцеловал руку княжны, а она заплакала.

— В Иркутске я и Анюта будем рады встрече с вами в любое время. Я лично не сомневаюсь, что там мы с вами увидимся… До свидания, Ирина Павловна…

В морозной мглистости декабрьского рассвета Муравьев провожал уезжавших из Красноярска Красногоровых, а с ними любимую Настеньку Кокшарову, Калерию Кошечкину и Певцову.

Заботливо укутав Настеньку в собачью ягу, Муравьев усадил ее в большую кошеву вместе с Калерией Певцовой.

От волнения все мало говорили, а если и говорили, то совсем ненужных пустяках. Муравьев не отводил глаз от Настеньки. Наконец наступил момент, когда все расселись и три тройки, взяв с места, зазвенев колокольцами, уже через минуту потерялись из глаз провожавших, хотя еще слышался, но уже приглушенно, звон колокольцев.

Вернувшись на станцию, Муравьев застал в комендатуре взбешенного Несмелова. Увидев Муравьева, комендант закричал:

— Куда вас носили черти в такую рань?

— Я провожал. Вы разрешили.

— Помню, помню. Берите взвод и на полусогнутьх к санитарному поезду на девятом пути. Шотландские юбочники опять дурят, пытаясь захватывать паровоз для своего состава.

— Разрешите выполнять.

— Постойте, Муравьев. Действуйте смело, согласуясь с обстоятельствами. Вы это умеете. Разрешаю в случае необходимости применять оружие. С богом!

За последние дни это было уже не первое намерение шотландских стрелков захватывать паровозы, чтобы покинуть Красноярск. Но согласно составленному комендантом станции графику, согласованному с иностранным командованием о порядке движения иностранных эшелонов, поезд шотландских стрелков должен был покинуть Красноярск только через три дня.

Выполняя приказ коменданта, Муравьев уже через считанные минуты со взводом солдат был у санитарного поезда. Он прибыл в момент, когда шотландский капрал с несколькими солдатами пытались отцепить от состава паровоз, но им не давали этого сделать высыпавшие из вагонов раненые.

Обозленные неудачей солдаты во главе с капралом стащили с паровоза машиниста, начали избивать, а сбив с ног, с ожесточением пинали его. Появление Муравьева с солдатами остудило пыл англичан, но лишило выдержки капрала. Выкрикивая брань, он кинулся к Муравьеву. Толкая офицера в грудь кулаком, требовал приказать машинисту отцепить паровоз от состава.

Муравьев сильным ударом отшвырнул от себя капрала и подал команду окружить паровоз, что солдаты немедленно сделали, ощетинившись штыками.

Окровавленный машинист, с трудом поднявшись на ноги, направился к паровозу, но капрал выстрелил ему в спину, и машинист рухнул на снег.

Муравьев, выхватив из кобуры наган, разрядил его в воздух, капрал выстрелил в Муравьева, но не попал. Раздались два выстрела Муравьева. Капрал, зашатавшись, встал на колени и, еще раз выстрелив, упал.

Шотландские стрелки разбежались в разные стороны.

Муравьев подошел к машинисту, убедившись, что он мертв, послал взводного сообщить коменданту о происшествии на девятом пути у санитарного поезда…