— Мне понятно ваше состояние, Вадим Сергеевич. Устали вы от дикого бега злополучного времени. Зрением и слухом до предела перегрузили память. Немало пережили. Того больше перевидали чужого горя и страдания. Утопили свой душевный покой в ужасах братоубийства.

Священник говорил спокойно, и только участившиеся шаги выдавали его волнение.

— Верьте на слово. Молодость быстрей старости устает от поглядов на людскую кровь. Вся страна смертельно устала от кошмара гражданской войны. Устали не только вы с оружием в руках: все от мала до велика истощены. В каждой семье есть близкие, кого с озлоблением награждаем кличками — «красные», «белые». Вот почему вы, Вадим Сергеевич, и ощутили покой в моем доме. И еще оттого, что давно не ворошили разум беседами на темы, которые вас властно заставляла забыть война.

— Что же будет со мной, когда расстанусь с вами?

— Все то же, от чего временно в стенах дома отдохнули ваше зрение и слух, о чем кратковременно не думали. Мы с Мариночкой будем надеяться, что запомните нас. Потому, как говорят в народе, пришлись друг другу ко двору. Я верю, что иные краткие встречи обретают долговечность. Но также не сомневаюсь, что ко всему привычному прибавится у вас самая мучительная мысль о разлуке с Родиной. Сами сознаете, что разлука неизбежна.

— Но разве у вас нет подобной мысли?

— Нет, Вадим Сергеевич. Для меня она недопустима.

— Позвольте, отец Алексей, прикажете понять, что вы с дочерью останетесь в Новониколаевске после нашего ухода? — спросил растерянный Стрельников. — Да вам же не простят, что вы отец колчаковского офицера. Наконец, вы священник. Вам ли неизвестно отношение большевиков к служителям церкви. Для них вы мракобес в рясе, опасный сеятель опиума религии. Просто невозможно поверить.

— Отец Алексей, неужели правда, что останетесь? Марина Алексеевна, почему молчите?

— Да, господа, мы останемся. Мы уже жили при Советской власти.

— Тогда было другое время. Сейчас будет водоворот последствий гражданской войны. Вы же намеренно обрекаете себя на гибель.

— Почему на гибель? На жизнь, Вадим Сергеевич.

— Поймите, даже наше пребывание у вас дорого обойдется.

— С этим согласен. Возможно, мы вынуждены будем отвечать за все содеянное вами. Но обреченными мы будем на родной русской земле. Обреченными с надеждой на то, что родной народ не утерял милосердия. Ваша обреченность будет страшнее нашей. Вам скоро станет невыносимо без родной земли. Вы будете беззащитны, бессильны, как дети без твердой и ласковой руки матери.

— К сожалению, нам не разубедить друг друга в неправильности принятого решения, — вступила в разговор Марина Алексеевна. — Помешает обычный человеческий страх за свою жизнь, которой скоро будут распоряжаться победители. Но папа прав. Наша обреченность останется на родной земле. У нас будет надежда, что победители смогут нас понять.

Право, господа, не волнуйтесь за нас. У вас и без того будут опасения о многом, совсем непредвиденном. У меня с отцом не могло быть иного решения после всего узнанного и увиденного при власти Колчака.

На лестнице раздались торопливые шаги и в гостиную вошел поручик Можаров.

— По лицу родителя вижу, что волновался.

— Мы все волновались. Но не только потому, что ты где-то задержался.

— Такая у меня служба, сестренка. Хотите узнать новость? Час назад на вокзале убили генерала Лимница.

— Так! Все же нашелся большевичок, кончивший «Злого», — довольно произнес Стрельников.

— Убил генерала наш колчаковец-башкирин.

— Покушение?

— Какое покушение. Лимниц сам напросился на смерть. Ударил по физии солдата, когда тот помешал ему в дверях. Но башкирин, получив генеральскую оплеуху, выхватил из кармана лимонку и кинул генералу под ноги, но сам увернуться не успел. Результат — два трупа и похоронный марш. Мой комендант в сердечном припадке. А я перед вами с желанием узнать, какими проблемами без меня донимали мозги?

— Говорили о мужестве русского народа и о вашей обреченности.

— Но это, сестренка, довольно мрачная тема.

— Но, представь, нас она не испугала.

— Вадим, просьбу твою выполнил. Сестра твоя с мужем уже выехала в Иркутск, но адрес неизвестен. Да. Чуть не забыл о самом главном. Послезавтра нас в Новониколаевске не будет. Надеюсь, капитаны составят мне компанию до Красноярска. Чего молчите?

— Это возможно? — спросил Муравьев.

— Все уже устроено. Родственники не удивлены, давно свыклись, что расстанутся с блудным сыном в офицерском звании.

— Не балагань, Костя!

— Балаганю, сестренка, чтобы не впасть в истерику. Ведь послезавтра буду уже без вас, без родного дома, без голубизны твоих ласковых глаз, сестренка, без плача твоей гитары. Без всего из-за желания поиграть в солдатики…

Глава семнадцатая

В звонком декабрьском воздухе над Красноярском колокольный звон. Он начинается с раннего утра, когда город еще в мантии мглы длинной зимней ночи, звучит весь день и… до вспышек вечерних звезд.

Могучее гудение колокольного сплава из серебра и меди разносится торжественной увертюрой, а повторяемое эхом на просторах скованного льдом Енисея, удаляясь отзвуками, становится похожим на гром далекой грозы.

Церкви переполнены плотными толпами молящихся, взыскующими о божественном чуде, способном внести успокоение в людские сознания, восстановив в них ясность мышления, утерянного из-за необоримых разладов души, сердца и совести.

Город во власти военных и беженцев.

Беженцы появились еще в сентябрьские дни, упорно вживались в чужую, дорого стоящую городскую тесноту коренных жителей. Они не спешили расстаться со всеми неудобствами временного пристанища, обретая из фронтовых сводок Ставки верховного правителя уверенность, что именно Красноярск не постигнет участь Омска, Новониколаевска и других городов. Уверенность все же не была свободна от опасений, а вдруг обреченность не минует и Красноярска, но тогда, успокаивая тревогу, старались думать, что если, не дай господь, это и произойдет, то не раньше весны, что даст возможность суровую зиму скоротать в печном тепле, а не в стуже неведомых таежных дорог.

Фронтовые сводки действительно были на редкость оптимистичны. Их питала убежденность, что наступление красных окончательно захлебнулось после занятия ими Новониколаевска. Армия Колчака, выбрав удобные позиции в районе Тайги и Пихтача, не давала Красной Армии совершать обходные маневры и наносить прежние ощутимые удары.

В газетах печатались размышления генералов, старавшихся перещеголять друг друга прогнозами относительно причин, заставивших Красную Армию утерять накал победного наступления.

В зависимости от самоуверенности генералов, не скупившихся на пророчества, прогнозы были различны. Только в одном они были солидарны: большевики в данный момент не в состоянии занять пространство Сибири до озера Байкал; Красная Армия нуждается в пополнении, нуждается в длительном отдыхе, а это и даст возможность Колчаку подготовиться к весеннему наступлению.

Газеты предостерегали от благодушия, призывали к бдительности, просили помнить, что большевистское подполье, по директивам из Москвы, становится дерзким в городах и, особенно, на железнодорожной магистрали. Авторы обосновывали активизацию подполья красноречивыми примерами действий отрядов, еще недавно никому не известного Щетинкина. Отряды его партизан взрывают водокачки, поджигают угольные и дровяные склады, спускают под откосы поезда, завязывают бои с воинскими частями в тех местах, где их меньше всего ожидают.

Генеральские размышления довольно прозрачно намекали, что командование большевиков, обладая сведениями своей разведки в тылах колчаковской армии, намеревается в зимнее время навязать армии Колчака партизанскую войну, схожую с той, что помогала Кутузову уничтожать полчища Наполеона при бегстве из России.

Подобные генеральские прогнозы, естественно, вызывали разноречивые критические пересуды. В них усматривалось оскорбление, наносимое армии Колчака. Считалось, что ее рано обвинять в бегстве, в утере возможности наносить ответные удары. Армия Колчака только вынуждена идти на временное отступление, но в дальнейшем не намерена мириться с поражениями и полна решимости вновь побеждать.