— О чем говорите?

— Знаете о чем говорю.

— О визите к Жанену?

— О последнем визите.

— Я выполнил желание французского генерала.

— Без ведома Колчака? Уместно спросить, кто же для вас главнокомандующий? И почему за два дня не донесли адмиралу о высказанном желании Жанена?

— Я сделаю это.

— Адмирал уже знает о желании француза. Но нам хотелось бы узнать, почему вы, как русский генерал, сразу не высказали своего категорического и отрицательного мнения о предложении Жанена? Вы обещали ему подумать? Удивлены? У нас, генерал, везде чуткие уши. Приходится быть бдительным, чтобы не попасть в силки сибирского областнического психоза. Кроме того, нам ясно, что гражданская война разоряет и морит голодом только Россию, но она обещает обогащение всем, приглашенным в спасители.

— Неужели вас не встревожило предложение Жанена? — спросил епископ.

— Оно бессмысленно, господа.

— Не скажите… Недаром же вы обещали о нем подумать, а также, видимо, с кем-то посоветоваться. И все за спиной Колчака. Все это дает возможность предположить, что вам была обещана какая-то привилегия?

— Если хотите знать, я просто растерялся, ибо предложение оскорбительно.

— Вот это уже ближе к истине. Но опять невольно хочется задать вопрос, почему именно к вам обратился Жанен?

— Ему известна моя популярность в армии.

— Возможно. А надо признать, Жанен мыслил широко. Спасибо, Анатолий Николаевич, что не отрицали вашего свидания. Но просим поставить нас в известность о следующем.

— Я не увижу больше Жанена.

— Верю на слово, генерал. Уважая вас как храброго воина, все же предупреждаю, что, если ваша новая встреча с Жаненом состоится без нашего ведома, я с амвона поставлю об этом в известность общественность Омска. Моим словам в церквах верят. Господь и его святая церковь в Сибири еще не отменены. И, поверьте мне, всю вашу популярность ветром сдует.

— Повторяю, владыка, встречи с Жаненом больше не будет.

— Аминь!

— А мне позвольте заверить вас, — сказала Блаженова, — что за любые попытки интриг против Колчака, за признаки сговора за его спиной с иностранцами вас просто уберут из жизни. А надо ли вам объяснять, как легко в военное время убирать непослушных командоров даже с генеральскими погонами?

Пепеляев, глядя на Блаженову, рассмеялся:

— А вы во всем хорошо подкованы.

— Иначе нельзя. Да и обучалась возле романовского трона, а там, батенька, склоки одних великих князей чего стоили.

Поздний вечер.

Ветер из-за Иртыша дует порывами, а от них на городской набережной вырастают кустики пыли. Осенняя листва, перемешиваясь с пылью, колесиками перекатывается по булыжной мостовой, сгрудиваясь возле заборов и палисадников.

В вечерней саже на набережной потерялись украшающие ее хоромы омских богатеев и среди них особняк купца Жернакова, ставший личной резиденцией адмирала Колчака.

В полумраке уютной столовой с синими обоями, обставленной тяжелой мебелью из карельской березы, хрипло отсчитывали минуты похожие на шкаф итальянские часы.

В простенках между окон высокие зеркала со столиками, на которых серебряные канделябры. Анна Васильевна Тимирева, укутав плечи пуховым платком, откинувшись к высокой спинке кресла, сидела у стола, накрытого к ужину, ожидая прихода адмирала. На столе два прибора. Тарелки с закусками. Хрустальный графин с коньяком. Русоволосая горничная в голубом платье с накрахмаленным кружевным передником, войдя, поставила на стол суповую миску.

— Не рано ли, Даша? — спросила Тимирева.

— Англичанин уехал.

— Тогда ты свободна. Сама управлюсь.

Горничная переставила миску ближе к Тимиревой.

— Если понадоблюсь?

— Позвоню.

Тимирева, оглядев девушку, улыбнулась.

— Ты сегодня просто прелестна.

— Благодарю, Анна Васильевна.

Горничная плотно прикрыла за собой дверь. Тимирева машинально взглянула на часы, освободив из-под платка тонкие кисти рук. Гладя ладонями скатерть, вздохнула.

— Бедный, бедный, Александр. Уверена, что англичанин испортил ему настроение. Бедный, и все потому, что непослушный. Трудно мне возле непослушного.

Колчак вошел в столовую, как обычно стремительно, с горящей папиросой во рту. Тимирева поняла, что он рассержен. Погасив папиросу в пепельнице на столике перед ближним зеркалом, Колчак, поцеловав руку Тимиревой, сел за стол в кресло напротив.

— Извини! Нокс задержал.

— Это обычно.

Колчак из графина налил в рюмку коньяк, но не выпил. Заговорил, расстегнув крючки воротника френча:

— Нокс начинает наглеть. Начинен всевозможными сплетнями. Представь, крайне недоволен, что не верю ему на слово. Верно. Не верю. У него опять трения с Жаненом. А какое мне до этого дело? Уверен, что не могут поделить барыши за проданное нам негодное оружие. Представь, до сих пор не могу дознаться, кто виновен в его покупке. У генералов круговая порука. Но я дознаюсь. Тогда мерзавцам не миновать расстрела.

— А если окажутся знатные, не подлежащие осуждению?

— Ну, нет! На этот раз в решении буду твердым. Пора кончать с неподсудной знатностью.

— Мне кажется, Александр, наших заморских союзников ловко стукает лбами твой министр финансов.

— Михайлов? — удивленно спросил Колчак, но, подумав, засмеялся.

— Анюта, да ты просто умница. Представь, сам думал об этом.

— Рада, что научилась одинаково с тобой думать. Иван Андрианович беспринципный интриган.

— Особенно когда заботится о своем кармане. Не напрасно прозвали его Ванькой Каином. Отвратительное прозвище. А он, слыша его, только улыбается, считая, что оно для него полезно.

— Тебе нездоровится?

— Почему решила?

— Не выпил коньяк.

— Забыл. По привычке налил, а думал о другом. Вот и забыл.

— Считаешь, что вполне убедил меня ответом?

— Ты сейчас придираешься, Анюта. Представь, Нокса начинает беспокоить будущая судьба русского золотого запаса. Боится, что сохранность его в моих руках ненадежна. При мысли о нашем золоте союзнички буквально теряют разум. Ноксу хочется…

— Разве тебе важно его желание? Мне ясно, что ему хочется. Понятно и то, что встреча с ним была неприятной.

— Я едва сдерживал себя. Мне хотелось сказать ему наконец всю правду. Правду о союзниках. Что они рано собираются меня хоронить, что я полон веры, что наступление красных будет остановлено. Но, к сожалению, они знают, что это почти невозможно.

— Ты, кажется, забыл, что совсем недавно, вот также за ужином, обещал мне Нокса вечерами не принимать.

— Но он настаивал на встрече.

— Но ты мог отказать. Забыть о своей любезности и об особом расположении к Ноксу.

— Это было прежде.

— Не сомневаюсь.

Колчак, вспылив, перебил Тимиреву:

— В чем не сомневаешься?

— В том, что у Нокса есть инструкция из Лондона портить твои отношения с Жаненом.

— Жанен по-французски назойлив, как коммивояжер, торгующий заведомо гнилым товаром. Я знаю его еще по Петрограду, когда во время войны был военным атташе. Считает себя знатоком русской психологии. Впрочем, тебя это не касается. Я голоден, Анюта.

Тимирева налила в тарелку любимые Колчаком суточные щи, которые он чаще всего ел за ужином.

— Меня должно все касаться, что творится возле тебя.

— Нет, это мои заботы.

— Неужели тебя уже убедили, что твои заботы не могут быть моими?

— Просто сам решил. Не веришь?

— Не верю. Знаю, что для многих из твоего политического окружения я возле тебя особа лишняя.

Колчак нервно повел плечами, положил ложку в тарелку. Смотрел на Тимиреву в упор. Его большие черные глаза сощурились. Лоб от переносицы рассекла четкая морщина. Тимирева своего взляда не отвела. Спросила спокойно, хотя от волнения на щеках проступил румянец.

— Разве услышал новость? Разве не знаешь? Тебе я желанная, а в этом смысл моей жизни, Александр. Надеюсь, этому веришь?