— Чего смолк на интересном? — поторопил Лабинского Кошечкин. — Сказывай всю правду. Пребывать в меланхолии с перепоя и от неудач в делах сами не хуже тебя умеем.

— Правду просите?

— Самую гольную. Потому от чутья на душе тяжелость.

— Смотри, Родион, чтобы тебя с Иваном мурашки по спине не начали щекотать. Хотите знать правду? Извольте! Прежде всего скажу, до чего же мы были наивны, когда уверили себя, что, поставив над собой Колчака, с помощью Антанты отстоим Сибирь от большевизма. Союзнички запускают руки в богатые закрома Сибири.

Святые угодники свидетели, как мы все этому верили и бездумно проглядели, дорогие сибирячки, самое главное по опасности для нашего будущего. Что же мы проглядели? А вот что. Оказывается, наша благодатная сторона сразу после Февральской революции остановила на себе глаз империи восходящего солнца, возмечтавшей взять Сибирь на прицельную мушку. Мы в политическом ажиотаже глаза друг другу заплевываем, обвиняя адмирала во всех фронтовых неудачах, помогая выжившим из ума политикам и генералам придумывать замену Колчаку. Хотим то царя на троне, то пустозвона Пепеляева хозяином Сибири. А японцы руки потирают от удовольствия, наблюдая нашу политическую чехарду. Аль не так мы живем в Омске?

Лабинский, подойдя к письменному столу, из окованного медью ларца достал сигару, раскурив ее, широко открыл на окне штору. В кабинет мгновенно влился карминный сноп закатного солнца, Кошечкин и Корнилов невольно перевели взгляды в осеннюю пышность красок на ветвях лип за окном.

— Выходит, правда, что у япошек свое понятие о судьбе Сибири? Говорил мне об этом Михайлов, но я думал, что он просто туман густит. Мастер на это при надобности.

— Скажу тебе, Корнилов, что нет у Родиона Кошечкина душевного расположения к японцам. Не поверишь, чуял, что атаман Семенов в Забайкалье — их рук дело.

— Японцам, Родион, наплевать на все наши стремления. Им наплевать на наши жертвы и на наши лишения. Их коварной империи в своих политических замыслах на руку наши поражения на фронте.

Конечно, ради спасения от власти большевиков можно и с японцами спеться, но беда, нет у них должного понимания наших понятий о дружбе в беде. Русские для друга готовы на любые компромиссы, а японцы, шалишь. На нас, сибирских промышленников и купцов, они смотрят как на чудаков, все еще имеющих нахальство считать себя собственниками того, чем мы владели в крае при Романовых. По японским понятиям, гибель Российской империи — гибель страны.

— Да так ли уж мрачно все, о чем вы нам рассказали? Подумайте сами, Григорий Павлович, ведь Америке тоже не безразлична судьба Сибири.

— Теоретически вы, конечно, правы, господин Корнилов. Но фактически все по-иному. Америка от нас за океаном. Япония под боком. Ей подобраться к нам легко. Пути есть и от Владивостока, а Маньчжурия для нее не преграда. Японцы убеждены, что власть Колчака в Сибири — вчерашний день, — заверяю вас со всей ответственностью.

— Положим, это их наглое нахальство. Мы еще защищаемся. Кроме того, у адмирала и с Японией есть союзническая договоренность.

— Но адмирал в Японии не популярен из-за его англофильства.

— Надо полагать, Япония готова за спиной союзников замышлять свою линию поведения относительно Сибири?

— Несомненно, Родион, совершенно несомненно. Остановка пока, видимо, только за тем, что министры микадо еще не решили, какими русскими руками проложить себе дорожку в Сибирь, хотя бы временной хозяйкой. Идет подбор кандидатов среди генералов, способных достойно услужать японцам. Генералы без сомнения найдутся, но считаю, что больше всего шансов все же у того же атамана Семенова.

— Но он же признал над собой власть Колчака?

— Пока! Сейчас ему это выгодно. Дружба с ним у нас купленная. А что, если решит вдруг, что с японцами ему выгодней?

— Японцы своим золотом его не снабдят, а наше пока в Омске на надежном запоре. Семенову нужно золото.

— А мы знаем, что запор на золоте надежен? Нет. Но зато знаем, как на него союзнички глаза скашивают.

— Шутишь! Армия золото никому не отдаст. Не рано ли сами по себе панихиду служим.

— Но для победного молебна силы в наших голосах мало. Я свое доброе дело для вас сделал. Откровенно поделился услышанным, а главное, увиденным. Я решил немедленно все, что возможно, переправлять в Харбин.

— Велишь верить, что в Харбине уже наши беженцы?

— И немалое число, Родион. А теперь кланяйтесь мне в пояс.

— За что?

— Благодарите, что, помня о вас в Харбине, в пригороде Модягоу, на всякий пожарный случай, накупил на всех про запас земельку. Купил на романовские. Потому все под богом ходим. Чтобы было при надобности, при любой беде, голову приткнуть на привычную пуховую подушку. Если земля китайская вам не понадобится, то тоже втуне не залежится, прощание с Россией-матушкой не за горами.

— Сколько должны тебе за землю?

— Разберемся и столкуемся. Расплатиться у вас средств хватит. Только предупреждаю. Плату возьму в золоте, потому даром трудиться не привык.

— Купил за бумажки, а с нас требуешь золотом.

— А сам, Корнилов, как бы поступил?

— Да так же бы.

— Вот, значит, лады.

— У верховного был?

— Позавчера, Родион. Прием мне, надо прямо сказать, был оказан прохладный.

— Доложил о Японии?

— Так же, как вам. Но мои сообщения не произвели на Колчака должного впечатления. Мне кажется, он в курсе дел лучше, чем я. Но состояние адмирала меня поразило. Он весь потухший, в глазах усталость и безразличие. Готов согласиться, что неврастения его одолела. Конечно, Колчаку тяжелей нашего сознавать неудачи настоящего и чувствовать будущие.

— При любых обстоятельствах он под охраной союзных флагов. И большевики с ними пока вынуждены считаться.

— Предавать и союзники умеют. Вспомните, как английский король отнесся к родственнику Николаю Второму. Постойте, чуть не забыл.

— Еще про что?

— Про встречу с бароном Унгерном. Ехал в поезде с ним в одном купе из Харбина до Читы. Думал, что от страха ума лишусь.

— Чем пугал?

— Да он сумасшедший! Все, начиная с одежды, на нем по-чудному. Представьте, в монгольском халате, а на плечах русские генеральские погоны и, вдобавок ко всему, на груди офицерский «Георгий». Знаете почему такой маскарад? Собирается стать властелином Монголии, возродив ее славу времен Чингисхана. Не поверите, взгляд его до сей поры снится. Глаза водянистые, а жгут как огонь.

В Омске бывший двухэтажный дворец генерал-губернатора стоял среди площади, обсаженной липами и рябинами. С ранней весны девятнадцатого года по площади при любой погоде, обычно не позже девяти утра, невольно обращая на себя внимание прохожих, появлялась высокая дама в сопровождении двух борзых с рыжими подпалинами.

В это солнечное сентябрьское утро площадь в красках осенней листвы казалась нарядней. Как обычно, только разве чуть с опозданием, шла по ней дама, гордо неся седую голову, увенчанную пышной прической. Она шла, опираясь на черную тонкую трость. Под ее ногами шуршали опавшие за ночь листья, но дама не отводила глаз от рыжих рябин с гроздьями кумачовых ягод, изредка бросая французские слова, когда борзые сворачивали от нее в сторону…

Военный, сановный, промышленный, состоятельный Омск хорошо знал даму с борзыми. Она вхожа к Колчаку, будучи с ним знакома по Петрограду. Во всех домах омского бомонда была всегда почетной гостьей, неизменной щедрой посетительницей благотворительных балов. Но в своем флигеле принимала только редких, избранных, старалась быть в стороне от политики, но была в курсе любого варева политической кухни Омска.

Кира Николаевна Блаженова. До Октябрьской революции — одна из богатейших русских помещиц. Став беженкой, нанимала в городе удобный флигель во дворе купеческой усадьбы на той же Атаманской улице. Все еще состоятельная вдова, носительница громкой фамилии третьего мужа, видного сановника империи, убитого революционером в тысяча девятьсот двенадцатом году.