– А вот тут ты не прав. Бог любит заключать сделки. Вспомни договор, который он заключил с Авраамом и Ноем. Бог – мелочный торговец. Только немец мог по ошибке принять сделку за прямой приказ.

– Ближе к сути, хорошо? Ведь есть же суть? – Казалось, его поведение буквально кричало об этом.

– Я собираюсь с тобой рассчитаться.

– О! Насколько я помню, ты это сделал немного раньше.

– Все, что я тебе сказал, – правда.

– Но это еще не все, так?

Белински кивнул и зажег трубку. Меня прямо-таки подмывало вышибить ее у него изо рта. Вместо этого я сел обратно в машину и захлопнул дверцу.

– С твоей страстью к выборочной правде, тебе следовало бы работать в рекламном агентстве. Ну что ж, послушаем.

– Только не горячись, пока я не закончу, хорошо? – Я коротко кивнул. – Порядок. Для начала скажу: мы, КРОВКАСС, полагаем, что Беккер невиновен в смерти Линдена. Видишь ли, пистолет, из которого его застрелили, почти три года назад в Берлине был использован, чтобы убить еще кое-кого. Специалисты по баллистике сравнили эту пулю с той, которой был застрелен Линден. Обе они выпущены из одного и того же ствола. На время первого убийства у Беккера твердое алиби: он был военнопленным в России. Конечно, он мог приобрести этот пистолет потом, но я еще не сказал самого интересного – того, почему я действительно хочу, чтобы Беккер оказался невиновным.

Так вот, этот печально известный пистолет стандартного эсэсовского образца – «Вальтер-П-38». Мы проверили записи серийных номеров, хранящиеся в Архивном центре США, и обнаружили, что он из числа тех, которые были выданы старшим офицерам Гестапо. А именно это оружие принадлежало Генриху Мюллеру. Довольно смелое предположение, не правда ли? Но мы сравнили пулю, оборвавшую жизнь Линдена, с той, что убила человека, которого мы выкопали, считая его Мюллером. И что же? Головоломка. Похоже, убийца Линдена также ответственен и за предание фальшивого Генриха Мюллера земле. Понимаешь, Берни? Это самое верное свидетельство, которое у нас когда-либо было, того, что гестаповец Мюллер все еще жив, и не исключено, что всего несколько месяцев назад он, вероятно, был здесь, в Вене, работал на Организацию, членом которой ты теперь являешься. Возможно, он все еще здесь.

Понимаешь ли ты, как это важно? Пожалуйста, подумай об этом. Мюллер был архитектором нацистского террора. Десять лет этот не менее могущественный, чем Гитлер, человек контролировал самую жестокую секретную полицию, какую когда-либо знал мир. Ты можешь себе представить, сколько невинных людей он замучил? Сколько смертельных приговоров подписал? Сколько евреев, поляков, да что там, сколько немцев он погубил? Берни, вот твой шанс отомстить за всех этих мертвых немцев, помочь свершиться правосудию!

Я презрительно засмеялся:

– Ты называешь правосудием, когда человека готовы повесить за то, чего он не делал? Поправь меня, если я ошибаюсь, Белински, но разве это не часть твоего плана: пусть за все заплатит Беккер?

– Я надеюсь, что до этой крайности не дойдет. Но, если понадобится, такой вариант не исключен. Пока у военной полиции есть Беккер, Мюллер не станет волноваться. И если для этого потребуется Беккера повесить, то так тому и быть. Зная все об Эмиле Беккере, я вряд ли лишусь сна от сострадания. – Белински внимательно наблюдал за моим лицом, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки одобрения. – Послушай, ты же полицейский и прекрасно понимаешь, как все это делается. Только не говори, что тебе никогда не приходилось арестовывать человека за одно дело, потому что ты не мог доказать его вину в другом. Все уравновешивается, и ты знаешь об этом.

– Конечно, я это делал. Но жизнь человека никогда на карту не ставил.

– Помоги найти Мюллера, и мы забудем о Беккере. – Трубка просигналила коротким выхлопом дыма: нетерпение ее владельца нарастает. – Послушай, все, что я предлагаю, – упрятать в тюрьму Мюллера вместо Беккера.

– Допустим, я действительно найду Мюллера, что тогда? Ты полагаешь, он позволит мне подойти и надеть на себя наручники? Как это я должен буду его арестовать, чтобы при этом сохранить собственную голову?

– Предоставь это мне. От тебя требуется одно – точно установить, где он. Один звонок мне, и команда из КРОВКАССа сделает все остальное.

– Как я его узнаю?

Белински перегнулся через сиденье и достал дешевый кожаный портфель. Расстегнув замок, он вынул конверт, из которого извлек фотографию паспортного размера.

– Это Мюллер, – сказал он. – Очевидно, он говорит с ярко выраженным мюнхенским акцентом, поэтому, даже если он радикально изменил свою внешность, тебе, конечно, не составит труда узнать его речь. – Он наблюдал, как я поднес фотографию к свету и долго ее рассматривал. – Ему сейчас должно быть сорок семь. Не очень высокий, с большими крестьянскими руками. Возможно, все еще носит обручальное кольцо.

Фотография мало что говорила о человеке. Лицо не слишком открытое, но все-таки примечательное: квадратный череп, высокий лоб и напряженные узкие губы. Но даже на такой маленькой фотографии поражали глаза, точно у снеговика: два черных замороженных уголька.

– Вот еще одна, – сказал Белински. – Другие его фотографии неизвестны.

Второй снимок оказался групповым. Пятеро мужчин сидят вокруг дубового стола, как будто обедают в комфортабельном ресторане. Я узнал троих. Во главе стола – Генрих Гиммлер, поигрывающий карандашом и улыбающийся Артуру Небе, расположившемуся справа от него. Артур Небе – мой старый товарищ, как сказал бы Белински. Слева от Гиммлера, очевидно ловя каждое слово рейхсфюрера СС, восседал Рейнхард Гейдрих, шеф РСХА[49], убитый чешскими террористами в сорок втором году.

– Когда сделано это фото? – поинтересовался я.

– В ноябре тридцать девятого. – Белински перегнулся и постучал мундштуком трубки по одному из двух других мужчин на фотографии. – Вот этот, – сказал он, – рядом с Гейдрихом, Мюллер.

Рука Мюллера сдвинулась в те полсекунды, когда створки фотоаппарата открылись и закрылись, и потому выглядела смазанной, как бы прикрывая приказ на столе, но, несмотря на это, обручальное кольцо было отчетливо видно. Он смотрел вниз, похоже почти не слушая Гиммлера. По сравнению с головой Гейдриха, черепушка Мюллера казалась маленькой, волосы были коротко подстрижены, сбриты почти до самой макушки, где им было позволено вырасти немного длиннее на маленьком, тщательно ухоженном островке.

– А что за человек напротив Мюллера?

– Тот, что записывает? Это Франц Йозеф Губер. Он был шефом Гестапо здесь, в Вене. Ты можешь взять фотографии, это всего лишь копии.

– Я еще не согласился помогать тебе.

– Но ты согласишься. Ты должен это сделать.

– Сейчас я должен сказать, чтобы ты убирался к чертовой матери, Белински. Видишь ли, я – как старое пианино, мне не нравится, когда на мне играют. И вообще, я устал, да к тому же порядком набрался. Может, попробую все как следует обдумать завтра.

Я открыл дверцу машины и снова вышел.

Белински был прав: корпус большого черного «мерседеса» сплошь покрывали вмятины.

– Я позвоню тебе утром, – пообещал он на прощание.

– Только попробуй! – Я с грохотом захлопнул дверцу.

Он уехал с такой скоростью, будто служил кучером у самого черта.

Глава 28

Спал я плохо, взволнованный тем, что сказал Белински. Всего через несколько часов, еще перед рассветом, я проснулся в холодном поту и больше уже не заснул. Если бы он только не упоминал Бога! – твердил я себе.

Я не был католиком до тех пор, пока не попал в плен в России. Режим в лагере оказался настолько тяжелым, что, казалось, он меня непременно доконает, и, желая примириться с тем, что подсознательно мучило меня, я отыскал единственного церковника среди заключенных, польского священника. Вообще-то меня воспитали в лютеранской вере, но название религии не имело особой важности в том ужасном месте.