А на свете не было человека несчастнее его. Потому что в этот час погибла насильственной смертью тетка Ариша Рудаева.

Но пока об этом никто не знал.

Не знала Мария Андреева, уже забеспокоившаяся, потому что хозяйка не ночевала дома. Не знали ни соседи, ни знакомые, ни те, кто, как и Михаил Бурлин, никогда не видел ее в глаза. Да и что этим людям тетка Ариша? Кому мешала? Кого задела?

Глава вторая

Токарь Иван Бурцев заканчивал смену. И надо же: чуть ли не на последней минуте отказал универсальный станок ИК-62. Иван, любя, называл его «Костей». Был большой шут… Мастер участка Петр Федорович Касаткин ругал Ивана на чем свет стоит, и поди докажи ему, что «Костя» всю неделю работал на той эмульсии. Правда, кое-какой недогляд был и за Иваном, поэтому на эмульсию он напирал не слишком настырно: старика Касаткина не проведешь. Так день славно начинался — и на тебе, получил Иван плюху… И еще увесистее получит ее в понедельник, когда выйдет из отгула мастер смены Михаил Бурлин. Веселый тогда будет денечек у Ивана.

Но, спрашивается, чего ради казнить себя неприятностями будущими? Унылым самоедством Иван Бурцев никогда не занимался. Иван был молод, силен, добродушен и незлобив, его могучая натура была настроена на радость, понимала и чувствовала только ее, а всякие там душевные штучки-дрючки сгорали в нем мгновенно и дотла. Сойдя с автобуса на своей остановке, Бурцев и думать забыл о сломанном станке.

Упругим шагом он спешил домой — к жене, двум дочкам-погодкам и старому отцу. Обычно дочки выбегали ему навстречу, но нынче что-то, наверное, случилось: у калитки ждал отец. Иван, подходя, вгляделся, спросил шутливо:

— Батя, ты не на сковородку ли сел ненароком?

— А и тебя счас посажу, — пообещал отец и, взяв Ивана за руку, повел в дальний угол подворья. Там, в простенке меж гаражом и забором, стояло обшарпанное цинковое ведерко. Иван заглянул в него… Долго глядел… Видел обрывок цветастого халата и понимал, что это — обрывок цветастого халата, а все остальное, что комком лежало в ведре, — этого он понять и принять никак не мог.

Отец сзади потянул его за ворот рубашки. Иван разогнулся, спросил шепотом:

— Эт-то что?

Не отвечая, отец опять взял его за руку и повел в дом. Лида, бледная, сидела на кухне. Здесь отец и рассказал, что в метрах пятистах от их дома, в ерике, нашли мешок, а в нем труп женщины. Сейчас на том месте милиция, прокуратура, собаку привозили, она туда-сюда потыкалась и села… Иван слушал в оцепенении, ничего не понимая. Какая-то собака, какое-то ведро, а в нем… Зачем? Почему? Откуда?

— Ты мужик аль кто?! — прикрикнул отец.

И вовремя прикрикнул. Что это в самом деле? Раскис как сопливый мальчишка… Иван помотал головой, стряхивая оцепенение, спросил строго:

— Батя! Ты убивал?

— И-и, дурень… Язык-то как у тебя повернулся?

— Лида!

Лида залилась негодующими слезами. Тогда Иван ткнул себя в грудь и заявил ответственно:

— И я не убивал. Значит, что? Сажусь в машину, дую на ерик и если милиция еще там, приглашаю в машину, берем собаку, возвращаемся. Там, ясное дело, тьма народу до милиции побывала, следы затоптаны, а от нас, глядишь, собака след и возьмет. Резонно?

В ответ на такие резонные слова Лида еще пуще залилась слезами. Все мог терпеть Иван, перед всем устоять, но перед этим… Разрывалось у него сердце от женских слез. И он с жалостью подумал, что батя терпит их с той минуты, как обнаружил подкинутое ведро.

— Так-то оно так, Ваня, — промямлил отец. — По-человечески оно так… А вот кто в собачье-то разумение влезет? От нас собака след возьмет, али нас же с Лидухой начнет цапать? Отбрешись потом от нее…

— А люди что скажут? — всхлипнула Лида. — Начнут тыкать пальцами — убийцы, мол, дыма без огня, мол, не бывает. А детям нашим будет каково? А третьему нашему? Я вся изведусь, и не будет у нас третьего…

С сильнейшего козыря пошла Лида. Но Иван еще не сдался.

— Да вы что? — воскликнул он в искреннем недоумении. — Да вы сами-то кто? Нелюди? Ведь человек убит! А если мы сейчас сдадим ведро, то убийцу, может, сразу и найдут. Да и знать желательно, кто же это нам такой подарочек спроворил? Я этого хмыря и до милиции-то не допущу!

— А если не найдут? — теперь уже напористо, без слез, спросила Лида. — Совсем-совсем не найдут? По судам нас тогда затаскают, Ваня.

— Ты ее слушайся, Ванек, — наставительно заметил уже, видать, сломленный отец. — Жена-то зря не присоветует. Ты сызмала головкой был не дюже силен, а она стихи пишет, понимает больше.

Не убедили его. Но победили… Зарыл Иван ведро там же, где оно стояло. Потом банька была, потом бутылка «Столичной» появилась на столе. А потом Иван лежал в горнице, жену дожидался, а она стихи писала. Все было как прежде.

«Пишет, — вдруг подумал он о жене отстраненно, как о чужой. — Мы человека второй раз убили, а она стихи пишет, стерва!»

Отвернулся к стене, уперся взглядом в настенный ковер и лежал так, наверное, с минуту. И тут с ним что-то случилось. Не понимая, что это с ним и зачем он это делает, чувствуя лишь ледяную тоску в сердце и желая освободиться от нее, Иван медленно, боком, приподнял на одной руке свое большое сильное тело, а другой схватил верхнюю кромку ковра, услышал испуганный вскрик жены и, падая, яростно рванул на себя. А это уже было не как прежде.

Марию Андрееву доставил на место происшествия участковый уполномоченный старший лейтенант Огарев.

Увидев то, что ей показали, Мария тихо сказала:

— Тетечка-а-а… Аришечка-а-а… Родненькая-а-а…

И заплакала молча, уткнув серое лицо в плечо Огареву. У него, старого служаки, так часто видевшего человеческую скорбь, боль и неустройство, что пора бы уж и привыкнуть, тоже защемило в груди, когда он заставил себя профессионально видеть… Кому же помешала Машина хозяйка, что ее не только убили, но раскромсали на части и жгли? Давненько Огарев не сталкивался с подобным зверством, даже в лютые на шпану послевоенные годы не помнит такого, а ведь он отработал здесь, в Трусовском[7] райотделе, почти четверть века.

Поддерживая, Огарев подвел Машу к милицейской машине, помог сесть. Здесь ей совсем стало плохо, и над ней захлопотала немолодая докторша из судебно-медицинской экспертизы. Она посоветовала отвезти свидетельницу домой, и Огарев уже хотел это сделать, но подошел капитан Емельянов, шепнул: «Ты что, старик, раскомандовался? Полковник Максимов тебя ждет. Быстро к нему!» — и сел в машину. Следователь областной прокуратуры Зародов, проводивший осмотр места происшествия, поручил Емельянову допросить Марию дома, как только ей станет легче.

И тут-то Огарев увидел, что кроме следователя, доктора, эксперта-криминалиста и двух сотрудников Трусовского райотдела в осмотре места происшествия принимают участие заместитель начальника областного управления милиции полковник Максимов и начальник областного уголовного розыска полковник Бежанов. В том, что такое большое начальство приехало сюда, удивительного не было: преступление тяжелое. А как же это, подумал сокрушенно Огарев, ты, старый пень, оплошку дал, не догадался сразу же доложить, с чем приехал и кого привез, — вот что и удивительно и непростительно. Видно, Машино горе совсем сбило его с толку. Со вчерашнего дня он был в отпуске, волюшки штатской хлебнул, нынче вечером на рыбалку уже собрался — смазывал и регулировал подвесной лодочный мотор, когда пришла Маша Андреева. Он уже знал, что обнаружили в заречной части Трусовского поселка, в мелководном ерике. И заторопился, и не послушался жены, которая советовала надеть форму, посадил Машу на мотоцикл и повез ее, в чем был, — в кургузом пиджачке, в старых, запятнанных машинным маслом штанах. Давно известно, к чему приводит торопливость… Эх! Иди теперь, старый пень, в этом наряде под строгие очи полковника Максимова, докладывай. Уж он выдаст тебе по первое число! И прав будет, потому как крепко стро́жит милицейская форма нашего брата, рассупониться ему ни духом, ни телом не дает…