— Слыхал когда-нибудь, чтобы ниггер пользовался «вальтером ППК»? Я лично — нет!
Почти каждый месяц на всех троих поступали жалобы. Применение насилия и превышение полномочий. Эти случаи рассматривались на коллегии защиты гражданских прав, но после тщательной проверки вину доказать не могли. Эти трое устраивали все так, что комар носа не подточит.
Однажды Станислав, Брэмсон и Келли надумали снять банк у тотошников, но они не знали, где он находится. Тогда они захватили главного приемщика ставок, чтобы выбить у него этот адрес. Приемщик оказался несговорчив, отказался им помогать.
Брэмсон и Келли в своем участке приковали его к стулу и вышли из комнаты. С ним остался Станислав, который, прислонясь к стене, стал молча смотреть на напуганного приемщика. Через десять минут дверь распахнулась, в комнату ворвались Брэмсон и Келли, приплясывая и издавая воинственные кличи индейцев. Они были голые, в волосах торчали перья, знак объявления войны, а свои члены они обвязали длинными красными лентами. Лица и грудь покрыли боевой раскраской. Они размахивали над головой стальными прутами для загона скота, будто томагавками, скакали вокруг оцепеневшего пленника и вопили.
Потом по сигналу Станислава стали тыкать прутами своего врага, и через несколько секунд тот корчился на полу, пытаясь избежать участия в их военной игре. Еще несколько уколов, и он запросил пощады. В конце концов он выдал нужный мучителям адрес. Келли ринулся на него и напоследок ударил в пах.
Потом его оттащили в клетку для задержанных и заперли. Станислав остался дежурить, а остальные двое поехали проверять адрес. Они взяли банк и, освобождая тотошника, предупредили, чтобы помалкивал. Но тот не стал молчать, и через неделю троицу вызвали на коллегию защиты гражданских прав. Когда оглашали выдвинутые против них обвинения, эти трое обменивались удивленными взглядами, а потом начали хохотать.
«Голые? Ленточки на шлангах? Да вы сошли с ума. А тот, кто подал жалобу, наверняка только что вышел из психушки».
В протоколе записано, что Станислав орал на судей. И они сочли, что обвинения беспочвенны.
О'Брайен слушал, катая стакан между ладонями и уставившись на батарею бутылок, которые украшали полки бара.
Потом повернулся и, с деланным безразличием посмотрев на бородатого легавого в поношенной одежде, поднял руку и потер пальцами друг о друга.
— У них, наверное, деньжата водились, и немалые, а?
Полицейский украдкой оглядел шумный бар.
— Очень большие, — прошептал он. — У них все было схвачено. Букмекеры, приемщики ставок, торговцы, даже проститутки. Говорили, что все сутенеры должны были выкладывать им деньги за каждую из своих девиц. За что им было обещано избавление от конкурентов.
О'Брайен насторожился. Пьян или нет, парень на соседнем стуле — полицейский, и нюх у него отточен. Чтобы не подчеркивать свой интерес к тем троим, он сменил тему, переключившись на условия работы полицейских, и был тут же вознагражден горячей речью:
— Проклятые мусорщики зарабатывают больше нас, а ведь ни один из этих ублюдков не работает больше трех часов в день! Поезжай в любой день недели на Четвертую авеню и увидишь шесть-семь мусоровозок около бара Мак-Гилла. Они торчат там с одиннадцати до четырех дня.
Когда бородатый прервал свою речь, чтобы позвать бармена, О'Брайен как бы между прочим спросил:
— Наверное, дома у них сплошной ад?
Бородач растерянно взглянул на него.
— У кого?
— Ну, у этих троих, про которых ты рассказывал.
— А, у них…
Он мало знал о личной жизни трех приятелей. Слышал, что Станислав разведен и большой любитель женского пола. Но осторожен, его никогда не встречали ни с одной женщиной. У Келли была семья где-то в Лонг-Айленде, но жил он один, в ветхом деревянном домишке в самом конце грунтовой дороги в окрестностях Грейт-Нек. Как-то вечером Келли напился, и его отвез домой один из сослуживцев. Полицейский, отвозивший Келли домой, по секрету сообщил приятелю, что его просто в дрожь бросило при виде покосившейся развалюхи и разбитых машин перед домом на лужайке. Одна из них стояла без колес, на ящиках из-под молочных бутылок. В участке ходили слухи, что у Келли патологическое пристрастие к оружию, он испытывал перед ним восторг, граничащий со сладострастием. На женщин времени не тратил. А что происходило в этом доме на отшибе, лучше, наверное, не знать.
Наверняка он знал лишь, что Брэмсон был женат. Ходили слухи, будто семья боится и ненавидит его. Но он не мог знать о побоях, ругани, безмолвных обедах в атмосфере страха, ужасе, охватывающем членов семьи при появлении Брэмсона в доме.
Джек Харриган сделал из этого разговора однозначный и пугающий вывод: речь шла о трех полицейских, которые перешли грань, отделяющую нормальных людей от психопатов.
Остальные в списке походили на этих троих тем, что у них тоже было огромное количество задержанных, и все они имели военный опыт, служили в пехоте.
Мэлоун задумался, лицо его приняло отрешенное выражение. Он взглянул на прикрепленную к шкафу липкой лентой фотографию: на горе Сурибаси развевался флаг. Края ленты высохли и загибались. Мэлоун подумал о морских пехотинцах, которые погибли, чтобы водрузить этот флаг. Потом медленно встал и протянул руку за ключами от служебной машины, висевшими на крючке над шкафом. Эти трое не были полицейскими в его понимании. Надо было действовать, и побыстрее.
Переходя улицу на пути к Гамильтон-Хаус, Мэлоун заметил, что швейцар занят. Войдя в подъезд, быстро прошел, мимо в сверкающий вестибюль. Швейцар посмотрел ему вслед и возобновил разговор с блондинкой, которая улыбалась, показывая коронки. Вошедший не вызвал у швейцара подозрения: респектабельный мужчина, белый. Почтовые ящики с именами жильцов висели на стене в конце холла.
Джозеф Станислав жил в квартире 24Ж. Мэлоун подсчитал: десятый этаж. В двери под номером 24Ж оказался всего один замок — редкость для Нью-Йорка. Вытащив из нагрудного кармана черный мешочек, Мэлоун огляделся. Ряд круглых люминесцентных ламп заливал неестественным молочным светом коридор и ковер, затканный цветами. Коридор был пуст, все двери заперты. Мертвая тишина. Он заметил, что коврик перед квартирой 24Ж засунут под косяк. Стараясь не сдвинуть коврик, он выбрал из мешочка две металлические планки, вставил одну из них в замок и принялся заталкивать в щель, пока не почувствовал, что пластинка коснулась язычка автоматического замка.
Оглядевшись по сторонам, он вставил вторую планку и, надавив ею на первую, начал поворачивать по часовой стрелке, отжимая замок, чувствуя, как один за другим сдвигаются штыри в цилиндре. Наконец замок открылся, и Мэлоун быстро вошел в квартиру, закрыв и заперев за собой дверь.
Перед створчатым окном рядами, как на террасе, стояли цветущие комнатные растения. В квартире царил идеальный порядок, все было прибрано и вычищено до блеска. Дорогая, со вкусом подобранная мебель. В углу бар, набитый всевозможными бутылками.
Джозеф Станислав был человек аккуратный.
Мэлоун неторопливо прошелся по квартире, внимательно осматривая каждую вещь, прежде чем дотронуться до нее и сдвинуть с места. В спальне нашел два нетабельных револьвера — «кольт-кобра» и «смит-и-вессон» — на предохранителях. Станислав был осторожен. Ванная комната облицована сверкающими серыми плитками, оклеена серебряными обоями. Он заглянул за занавеску: ванна блистала чистотой. Открыв аптечный шкафчик, просмотрел лекарства на полках, закрыл его. На полу стояла тумба. Нагнувшись, он заглянул в нее: рулоны туалетной бумаги, обувная щетка, куски мыла, тряпки. За трубами парового отопления стояли весы. Заметив их положение на полу, Мэлоун вынул весы и увидел стоящую за ними сумку. Сунул туда руку, потом выдернул и обернул пальцы туалетной бумагой. Снова залез в сумку. Спираль. На ней виднеется тонкий слой пудры. Подняв ее к свету, увидел отпечатки пальцев и торжествующе улыбнулся. Спираль Айзингер так и не нашли в ее квартире. Положил ее обратно, сумку поставил на место, заложив весами и стараясь, чтобы все выглядело как прежде. Вспомнил, что видел в аптечке электробритву. Вынул ее, снял головку и вытряхнул застрявшие в бритве волоски на туалетную бумагу. Потом сложил бумагу, сунул в карман рубашки. Выйдя из квартиры, где он пробыл четверть часа, проверил, не сдвинулся ли коврик.