Мы сели и заказали кофе. Это было похоже на ожидание начала войны. К нам подсел один корреспондент лондонского еженедельника; он повсюду ездил с «Боро», я встречался с ним раз или два, и он всегда был очень дружелюбен, что отличало его от многих других. Некоторые из тех, кого мне приходилось встречать в Снэйрсбруке или где-то еще, говорили только «привет» и «пока», словно показывая, что ты недостоин того, чтобы тратить на тебя время. Этого парня звали Дуг Грин, и у них с Билли были отличные отношения; они, очевидно, давно дружили. Билли сказал мне: «Дуг — отличный парень, он тебя не подведет», а потом Дуг начал задавать мне вопросы, дюжины вопросов, и записывал все мои слова в блокнот скорописью. Где я учился, где родился, как стал вратарем, когда впервые сыграл в дубле, кто из вратарей был моим кумиром, и когда я назвал Питера Бонетти, Билли подмигнул и сказал: «Не следовало тебе говорить этого, Рон. Это диверсия». Но Дуг записал все и сказал: «Нет, нет, это очень интересно, очень интересно, честное слово». Он казался очень серьезным, основательным и все время говорил об игроках «Боро», о которых я даже не слыхал, о вратарях, которые делали то, делали это, и еще о многих, игравших до войны. Даже Билли иногда не помнил кого-то из них.

В конце Билли сказал ему: «Ну, теперь у тебя хватит на целую книгу о нем, Дуг», а тот ответил: «Это только первая глава, Билли. Надеюсь, что будет еще много других». Потом он пожал мне руку и пожелал удачи. Его слова я помнил долго. Наверное, молодые игроки всегда помнят такие вещи. Хотя много позже, когда я высказал это предположение Дугу, он покачал головой и очень грустно ответил: «Ах, Ронни, ты бы очень удивился, увидев тех, кто пришел за тобой. Ты был лишь одним из исключений.

Билли, я и еще несколько ребят вышли прогуляться; просто для того, чтобы размять ноги и подышать воздухом — в Ливерпуле смотреть особенно не на что. Огромные, некрасивые каменные здания торчат повсюду. Главное, что я заметил, это дождь — мелкий такой, моросящий, очень неприятный, потому что не знаешь, надо т надевать перчатки. Остальные все время пытались отвлечь меня, смеясь и шутя, Билли спросил, приедут ли мои на игру, но я сказал, что нет, потому что мой старик работал в тот день. Он работал каждую вторую субботу. С одной стороны, я расстроился, но с другой, был даже рад. Мне и так хватало встречи с «Копом».

Чарли Макинтош опять говорил об этом перед ленчем. Он сказал, что если мы будем играть хорошо, то «Коп» будет аплодировать нам, и это большой плюс игры на «Анфилде», что он всегда любил это, играя за «Волков». На «Копе» его называли «Грязный Макинтош» и пели песни типа «И-эй-эдди-о, Макинтош — дерьмо», но это было не страшно, и если он делал хороший подкат, то они ценили это. Потом он прошелся по «Ливерпулю», говоря примерно то же самое, что и Грэм, только не уделяя столько внимания ударам, а в конце пожелал мне удачи и сказал, что если бы он сомневался во мне, то меня бы здесь не было.

На ленче был кое-кто из директоров. В отличие от нас, а нам подали бифштекс с гренками, они, видимо, решили развлечься: на их столах я увидел бутылки с вином. Для меня, видевшего их впервые, все они были на одно лицо: большие, толстые, краснолицые, любившие поддать и, похоже, частенько делавшие это. Боб Каллен, наш центрфорвард, родом из Ипсвича, посмотрел на них и сказал: «Свиньи опять у кормушки». Все они работали в Сити, и должен сказать, так они и выглядели, хотя, по словам ребят, президент, а он был постройнее остальных, что, впрочем, не о многом говорило, — вполне нормальный мужик. Он немного разбирался в игре и заботился об игроках. Кого ребята не любили, так это прилипал, но их я не видел вплоть до того, как мы сели в автобус после игры. Они были похожи на директоров, только еще толще и краснее, и производили слишком много шума.

В автобусе по дороге на «Анфилд» я сидел рядом с Грэмом Гиббсом. Я надеялся, что на этот раз он не будет снова ззводить разговор об атаке «Ливерпуля», и, слава Богу, мои надежды оправдались. То и дело мы обгоняли небольшие группы болельщиков «Ливерпуля», которые, завидев нас, махали шарфами и на пальцах показывали счет, с которым их клуб должен победить, — 3:0, 4:0, 5:0. Почти все наши игнорировали их, кое-кто улыбался и махал в ответ, но все это было весело и никого не беспокоило.

Город произвел на меня довольно жалкое впечатление, когда мы проезжали по улицам. Я даже сказал Грэму: «Не удивительно, что «Битлз» переехали в Лондон». В раздевалке у нас было полно времени, чтобы подготовиться: даже слишком много. Я пытался одеваться как можно дольше, но все равно оказался первым. Естественно, сперва я надел правую бутсу, потом — левую. Но вот что меня очень беспокоило: удастся ли мне выйти на поле предпоследним?

В дубле с этим все было в порядке. Двое из ребят любили выходить последними, поэтому они или поочередно уступали друг другу, или проходили одновременно, хотя для этого требовалось протискиваться через довольно узкий туннель. Но здесь я не знал, как у них заведено, а спросить не решался. Подошел Билли, чтобы узнать, все ли в порядке. «Опять коленки трясутся?» — спросил он, но я сказал: нет. Правда, лотом они, действительно, начали трястись, и я пожалел, что он мне об этом напомнил.

— Все будет нормально, как только мы выйдем. Билл. — сказал я ему, — как только начнется игра. — Но он видел, что что-то не так, и в конце концов выудил у меня признание.

— Все дело в том, каким я выхожу на поле. Ну, знаете, каким по счету, — он все понял правильно, потому что сам был игроком и знал, что это может значить для футболиста.

— А каким ты обычно выходишь? — спросил он.

— Предпоследним, — ответил я.

— Ну, это не проблема, — сказал он. — Здесь Рэй Макгроу любит выходить последним, Томми Дугалл — вторым, а Артуру Прескотту все равно, лишь бы не последним. Не волнуйся, Рон, я поговорю с Джеком Ноксом. — Джек был нашим капитаном.

Я видел, как он подошел к Джеку, и Джек кивнул; трудно передать, какое облегчение я испытал. Он был странным парнем, этот Джек, степни, двадцати одного года или около того. А странным в нем было то, что он никогда не проявлял эмоций. Никогда. Что бы ни случилось. Он мог забить гол в свои ворота в решающий момент матча, и ни один волосок не шевельнулся бы на его голове. Нет, конечно, он улыбался, когда мы забивали, но тут уж никто не удержится. И еще одно — фолы. Он был левым хавом, стоппером и играл очень, очень жестко. Я часто видел, как он делал довольно опасные вещи.

Иногда было даже смешно видеть его каменное лицо, в особенности когда он сбивал кого-нибудь. Тут он просто испарялся, и уже в следующий миг его можно было увидеть ярдах в десяти, а то и пятнадцати от того места, поглядывающим в небо с таким невинным видом, словно все происходящее его никоим образом не касалось.

Билли заговорил с ним, я видел, как он пожал плечами и покачал головой, а потом Билли вернулся ко мне и сказал: «Джек сказал, что проблемы нет, ему все равно». Вообще-то Джек никогда не раскрывал рта, за исключением тех случаев, когда была не в порядке защита. Тогда он открывал его так широко, что я боялся, как бы он не вывихнул челюсть, и начинал орать на всех. Вам бы и в голову не пришло, что он на такое способен. Томми Дугалл называл его «Доктор Джеки и мистер Нокс». Как капитан он ничего особенного не делал, а когда я сказал об этом Томми Дугаллу, он ответил: «Вот поэтому-то он и капитан».

Когда Чарли Макинтош пришел в «Боро», капитаном был Берт Коу, но это продолжалось только один сезон. Как я понял, все дело было в том, что Чарли любил командовать. Он не поощрял дискуссий, даже на собраниях команды, но когда команда молодая, это не так уж страшно.

Настало время выходить. Самый долгий, самый медленный путь в моей жизни. Чарли Макинтош стоял в дверях, пожимая руку каждому, кто проходил мимо него. «Ливерпуль» вышел на поле первым, и поднялся такой шум, что сердце замирало. Потом настала наша очередь, и я пристроился за Джеком Ноксом. «Ладно, ребята, давайте покажем этому «Копу», — сказал он, и мы пошли.