Раз, заглянув к ним в перерыв, Рузанна застала у художников двух девушек. Они показались ей очень хорошенькими и самоуверенными. Грант, сидя на верхушке лестницы, рассказывал им замысел будущей картины.

Время шло, каждая минута и каждое слово Гранта казались Рузанне украденными у нее. Высокая длинноногая девушка о чем-то бесконечно спрашивала. Грант подробно отвечал ей. И Рузанна чувствовала, как у нее в неестественной улыбке каменеет лицо.

Когда, спрыгнув с лестницы, Грант взял ее под руку и повел к выходу, Армен за их спиной пояснил:

— Это из министерства…

Девушки понимающе протянули: «А-а-а…»

Но зато вечер этого дня Рузанна и Грант провели в мастерской. Отец Армена начал в пригородном саду строительство дачи, возвел коробку двухэтажного дома, потом охладел к своей затее и строительство забросил. В недостроенном помещении художники оборудовали себе мастерскую, которой очень гордились. Высокое, сложенное из камней, неоштукатуренное здание напоминало средневековый замок. Чугунная печурка, которую топили каменным углем, слабо обогревала огромное помещение. Куча угля навалом лежала тут же, в углу. Стекла были вмазаны цементным раствором прямо в оконные проемы без рам, на втором этаже окна просто забили досками.

По стенам на железных крюках висели картины.

Работы Гранта легко отличались от картин Армена. В первый же день Рузанна узнала их по чистоте красок и определенности контуров. Но в последнее время художник изменил своей манере. «Ветер» — называлась картина, которую он только что кончил. Улица с взвихренным обрывком бумаги, велосипедист, мчащийся навстречу ветру и преодолевающий сопротивление воздуха, окно дома, внезапно распахнутое сквозняком…

— Жизнь в движении, — пояснил идею картины Армен.

Ему, бедному, движение не давалось. Картины Армена были монолитны и неподвижны. Рабочий стоял у раскаленной печи как монумент. Шахтер занес руку с молотком — и нельзя было поверить, что молоток когда-нибудь опустится. Балерины застыли в неудобных позах, и их было жалко. Хорошо получались у него натюрморты. Не фрукты, не цветы, а предметы — кувшин, бутыль, шкатулка.

Грант натюрмортов не писал. Он любил живую натуру.

Рузанна узнавала Аник, мальчишек. Сестру он писал много — за шитьем, за стиркой, с ребенком на руках. Еще много было этюдов и портретов красивой светловолосой девушки. Показывая их, Грант объяснял:

— Назик с цветами… Назик в окне… Назик умывается…

Назик умывалась, обнаженная до пояса. Рузанна опять почувствовала, что у нее каменеет лицо.

В этот день Армену долго не приходила в голову мысль оставить Рузанну и Гранта наедине. Рузанна думала: «Он считает, что я просто из министерства…»

Наконец Армен исчез.

В мастерской Грант включил маленькую настольную лампу-грибок. Загудела печка. Откупорили бутылку шампанского. Рузанна опросила:

— Ты ее любил?

— Тогда любил. — Грант сразу понял, о чем она говорит.

— А теперь?

Он ответил очень мягко:

— Ты ведь знаешь…

Рузанна много раз вспоминала этот разговор. Его ответ мог означать только одно: «Я не люблю больше Назик, потому что теперь я люблю тебя».

Но ей хотелось, чтобы эти простые, прямые слова были им сказаны.

Зоя любила морально-этические проблемы. Тоном многоопытного человека она объясняла:

— В нынешнее время не принято говорить «Я тебя люблю» или «Будь моей женой». Это архаизм. Прошлый век. Сейчас вполне достаточна такая формула: «Я к тебе очень хорошо отношусь»…

— Рубик тебе так и сказал? — скептически интересовалась Рузанна.

— Ну, Рубик раньше был очень застенчивый. Он мне письмо прислал. А в письме как-то не напишешь: «Я к тебе хорошо отношусь». Пришлось по-старому. Но, знаешь, такие вещи угадываешь. Если, конечно, в человеке есть чуткость.

Рузанна была достаточно чуткой. Она понимала, что Грант ее любит, и знала, что надо мириться с неустроенностью их отношений. Они не могли встречаться в мастерской так часто, как им хотелось. Армен работал там вечерами. Он был усидчивый и очень трудоспособный.

Но иногда Грант звонил:

— Встретимся сегодня в башне.

И весь день становился предвкушением радости. Наскоро пообедав, Рузанна переодевалась и под каким-нибудь предлогом убегала из дому.

За небольшим выгнутым мостом, перекинутым через быструю капризную речку, кончался город. Узкие улицы с протоптанными по грязи дорожками вели в оголенные по-зимнему сады.

В городе было сухо, но здесь, под деревьями, лежал снежок, пахло прелым листом и дымком, как в деревне.

Рузанна любила приходить раньше Гранта. Ключ лежал в условленном месте — под бревнами, заменяющими ступеньки. Она распахивала дверь, чтобы немного выветрить запах табачного дыма и скипидара, топила печку, ставила на огонь закопченный чайник. Это была игра в свой дом.

Сидя у печки на маленькой скамье, Рузанна прислушивалась к каждому шороху за дверью. Со стен на нее смотрели величественные сталевары и рудокопы, лукавые и грустные девушки. Обостренным слухом она ловила короткий тупой звук. Это Грант перепрыгнул через невысокий каменный забор. Потом слышались его быстрые шаги.

Целуя ее, он спрашивал:

— Ты давно меня ждешь? Не боялась одна?

Она могла притвориться испуганной, чтобы он утешал ее, посадив на колени и покачивая, как ребенка.

Она могла притвориться рассерженной, чтобы он, встревожившись, заглядывал ей в глаза.

Она могла вовсе не притворяться, обхватить его шею, чтоб почувствовать, как сильные руки оторвут ее от пола.

И никому не было дела до разницы в их возрасте. И совсем не нужно об этом думать…

Но на работе звонил телефон.

— Рузанна Аветовна, это вы? — опрашивал тоненький женский голос.

Рядом кто-то хихикал.

— Попросите, пожалуйста, вашего сына.

— Вы, наверное, ошиблись, — говорила Рузанна.

— Как, разве Грант не ваш сын?

И кто-то, давясь от хохота, швырял трубку на рычаг.

Рузанна чувствовала, что могла бы убить эту девушку с тоненьким голоском. Все хорошее, даже не связанное с Грантом, исчезало при воспоминании об этом звонке.

Разумная Зоя говорила обиняками:

— В жизни за все отвечают женщины. Несправедливо, но факт. Я что-то не видела несчастных мужчин, а женщин сколько угодно. В конце концов расплачиваются женщины…

Но Рузанна не могла думать о том, что будет «в конце концов». И несчастной она тоже быть не собиралась.

Но вот в такие дни, как сегодня, все не клеилось.

Тосунян мог вспомнить: «Как этот старик? Уладили с ним?» Директора торгов не подготовили материалов к предстоящему совещанию. Проектная контора запрашивала кубатуру складских помещений, а в отделе еще не было данных. День тянулся бесконечно, и звонок прозвенел, тоже ничего не обещая.

Из учреждения она вышла вместе с Зоей. На углу маячила долговязая фигура Рубика.

— Ах ты, мой милый, ненаглядный! — пропела Зоя, привычно подставила мужу локоток и помахала Рузанне варежкой.

Зое не надо волноваться. Рубик придет непременно. Не сюда, так домой. Ей не надо ни таиться, ни стыдиться своего чувства. И при этом она еще чем-то недовольна!

Рузанна шла, опустив глаза, засунув руки в карманы новой шубки.

Недавно директор мехового магазина зашел в отдел капитального строительства и похвалился:

— Такой товар получен — картинка. Называется «ондатра», что означает — крыса. А вещь, представьте, получается шикарная. И недорогая сравнительно. Китайское производство.

Меховую шубу Рузанне давно хотелось.

— Ты не очень-то верь, — предупреждала Зоя. — Он подбивается, чтобы ему капитальный ремонт магазина сделали. С лепным потолком мечтает. И скажите, пожалуйста — с каких это пор китайские меха ценятся? Меха русские ценятся! Вид-то, может быть, и шикарный, а на второй год возьмет и облезет.

Но шубу Рузанна все-таки купила. Ашхен Каспаровна сказала: «Так и так на будущую зиму тебе надо делать пальто». Шуба стоила дороже, но отец добавил. Свои деньги Рузанна сейчас тратила только на «тряпки», как говорила мама. Стала каждый день носить замшевые туфли, которые раньше берегла для театра, купила гарусный жакет табачного цвета и к нему коричневую юбку.