Затем он оросил щеку ливнем слез и произнес такие стихи:

«Поистине ночь и день природой так созданы,
Обманы присущи им, и козни, и хитрости.
Обманное марево — для них только блеск зубов,
И мрак устрашающий для них лишь сурьма для глаз.
Проступок пред ночью мой (противен мне нрав ее!) —
Проступок меча, когда храбрец отступает вдруг»

А потом, тяжело вздыхая, он произнес такие стихи:

«О стремящийся к жизни низменной, поистине
Она смерти сеть и вместилище смущений.
Вот дом — когда смешит тебя сегодня он,
Ты плачешь завтра, — гибель тому дому!
Набегам рока нет конца; плененных им
Не выкупить отвагой благородной.
Сколь многие, обманчивость презрев судьбы,
Враждебны стали ей, превысив силы,
Но, щит к ним тылом повернув, она
В отместку нож их кровью напоила.
И знай, судьбы удары нас разят,
Хоть долог срок и лёт судьбы не спешен.
Смотри ж, чтоб жизнь твоя напрасно не прошла
Неосторожно, по пренебреженью.
Порви ж любви и желаний узы — найдешь тогда
Ты верный путь и блаженство тайн высоких».

Окончив эти стихи, аль-Асад обнял брата своего аль-Амджада еще крепче, а казначей обнажил меч и хотел было нанести удар, как вдруг конь его умчался в пустыню (а он стоил тысячу динаров, и на нем было великолепное и очень дорогое седло). Старик тут же выронил из рук меч и побежал за своим конем. Долго гонялся за ним казначей — до тех пор, пока конь не вошел в заросли, а старик — вслед за ним. Вдруг животное ударило ногою об землю и стало храпеть, сопеть, ржать и распаляться.

В тех зарослях жил лев. Глаза его метали искры, а вид устрашал души. Казначей обернулся и увидел, что этот лев направляется к нему. И не знал старик, как избежать неминуемой гибели, ведь у него не было с собой меча. Тогда казначей воскликнул: «Да будет воля Аллаха Великого! Эта беда случилась со мной лишь из-за аль-Амджада и аль-Асада!»

А в это время братьев нещадно палил зной, и они чувствовали сильную жажду. И стали они звать на помощь, но никто не ответил им. Тогда они воскликнули: «О, если бы нас убили, мы избавились бы от этих страданий! Но мы не знаем, куда умчался конь, а с ним казначей, оставивший нас связанными. Лучше бы он поскорее пришел и убил нас, чем выносить такую муку!»

«О брат мой, — сказал аль-Асад, — потерпи, скоро придет к нам облегченье от Аллаха Великого и Славного, ведь конь умчался не случайно, а нас с тобой мучит только жажда».

И он встряхнулся и стал двигаться направо и налево. Узы развязались, и тогда он поднялся и освободил своего брата, а затем взял меч эмира и сказал: «Клянусь Аллахом, мы не уйдем отсюда, пока не выясним, что с ним случилось!»

И они пошли по следам казначея. Следы привели их к зарослям. «Постой здесь, — сказал аль-Асад своему брату, — а я пойду в эти кусты и поищу эмира». Но аль-Амджад воскликнул: «Я не дам тебе войти туда одному, а отправлюсь с тобой! Если мы спасемся, то спасемся вместе, а если погибнем, то погибнем вместе».

Братья вошли в заросли и увидели, как лев бросился на казначея. Тогда аль-Амджад схватил меч, ринулся на льва, ударил его мечом между глаз, и тот упал и растянулся на земле.

Эмир поднялся, дивясь такому повороту событий, и увидел аль-Амджада и аль-Асада, сыновей своего господина, которые стояли перед ним. Тогда старик кинулся им в ноги и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о господа мои, теперь я не смогу убить вас! И никому другому не позволю! Я стану для вас защитой до конца дней моих». Затем он поднялся, обнял юношей и спросил, как они смогли освободиться и найти его. Братья рассказали ему все как было.

Казначей, услышав эти слова, поблагодарил братьев за их поступок и вышел с ними из зарослей. Тогда юноши сказали ему: «О дядюшка, сделай так, как тебе велел наш отец», — но казначей воскликнул: «Не допусти Аллах, чтобы я приблизился к вам со злом! Мы поступим так: я возьму вашу одежду и отдам вам свою, а потом я наполню две бутылки кровью льва, пойду к царю и скажу ему: «Я убил их». Вы же отправляйтесь странствовать по городам. Земли Аллаха просторны. И знайте, о господа мои, что разлука с вами мне будет тяжела».

И все трое заплакали. Потом юноши сняли с себя одежды, а казначей одел их в свое платье. Старик наполнил бутылки львиной кровью и вместе с одеждами положил их перед собою, на спину коня.

Простившись с братьями, казначей отправился в город. Когда он вошел к царю и поцеловал перед ним землю, тот обрадовался и спросил его: «Сделал ли ты то, что я тебе поручил?» Казначей ответил: «Да, о владыка наш!» — и протянул ему узлы, в которых была одежда и бутылки, наполненные кровью.

«Как они себя показали, и дали ли они тебе какое-нибудь поручение?» — спросил царь. И казначей ответил: «Они смиренно приняли свою участь и сказали мне: «Нашему отцу простительно. Передай ему от нас привет и скажи ему, что он не ответствен за то, что убил нас. И мы поручаем тебе передать ему такие два стиха». Вот они:

«Знай, женщины — дьяволы, для нас сотворенные, —
Спаси же Аллах меня от козней шайтанов!
Причина всех, бед они, возникших среди людей,
И в жизни земной, и в области веры».

Услышав такие слова, царь надолго опустил голову к земле. Он понял: это был намек на то, что дети его лишились жизни несправедливо. Царь взял узлы, развязал их и, рыдая, принялся рассматривать одежду своих сыновей. И вдруг в кармане платья, принадлежавшего сыну его аль-Асаду, он нашел бумажку, в которую были завернуты ленты из волос жены его, царицы Будур, и в которой содержалось послание, написанное ее почерком. Царь развернул бумажку и прочитал ее. Поняв смысл написанного, он узнал, что поступил несправедливо с сыном своим аль-Асадом. Потом он обыскал одежды аль-Амджада и нашел у него в кармане бумажку, в которой хранились ленты из волос жены его Хаят-ан-Нуфус и в которой содержалось послание, написанное ее рукой. Царь развернул бумажку и, прочитав ее, понял, что и со вторым своим сыном он поступил несправедливо.

Тогда он ударил рукою об руку и воскликнул: «Да простит меня Великий Аллах! Я убил обоих детей своих безвинно». Царь принялся бить себя по щекам, восклицая: «Увы, мои дети! Увы, долгая печаль моя!» — и велел построить две гробницы в одной комнате, которую он назвал Домом печалей. Камар-аз-Заман написал на гробницах имена детей своих и, бросившись на могилу аль-Амджада, застонал, заплакал и произнес такие стихи:

«О месяц мой! Под прахом сокрылся он,
О нем рыдают звезды блестящие.
О ветвь моя! Не может, как нет ее,
Изгиб коснуться взора смотрящего.
Очам не дам ревниво я зреть тебя,
Пока миров не стану других жильцом.
И утонул в слезах я бессонницы,
И потому в аду себя чувствую».