— Сейчас совсем не то. Народ врагу крылышки пообрезал. Но вот, видишь, сорнячок не весь выдернут. К Збандуто и ему подобным своевременно мы не пригляделись, при оккупантах они свои клыки показали… Тебе не обижаться нужно на клевету, а браться за дело да нервы в кулак собрать. Они тебе, ой-ой, как еще пригодятся.

Петро промолчал.

— Ну, мы с тобой еще вечером повидаемся, — сказал Бутенко. — Пойду в бригаду…

Остаток дня Петро провел в саду, где он вместе с отцом проверял результаты черенкования туркестанского клена и липы, а когда, уже в сумерки, он пришел на собрание, Бутенко подозвал его и предупредил:

— Видать по всему, завтра будешь принимать от Горбаня дела. Закапризничал, никаких доводов не слушает. Битый час мы с ним беседовали. Решето вишен съели…

В виде доказательства Бутенко, смеясь, показал черные от вишневого сока пальцы.

— А не лучше ли Федора Кирилловича Лихолита в председатели? — спросил Петро, подумав. — Он прямо-таки поразительно вырос.

— Послушаем, что собрание скажет. Настроение людей мне приблизительно известно…

Бутенко за день успел побывать в обеих полеводческих бригадах, на животноводческой ферме, съездил с Яковом Гайсенко на разрушенную плотину. Для него было уже совершенно ясно, кого криничане хотят избрать председателем.

На собрании он сел в сторонке, среди стариков, слушал отчет Горбаня, затем очень бурные прения. Они затянулись далеко за полночь, и к выборам нового правления собрание приступило незадолго до рассвета.

Горбань, усталый и за последние два дня заметно осунувшийся, попросил слово первым.

— Как вы тут меня ни хаяли, — сказал он осипшим голосом, — со всех боков щипали, — духом я не упал. Доверите бригаду — я свое докажу. Не доверите — и в рядах поработаю. Ну, последнее слово такое хочу оказать. Лучшего председателя, чем Петро Остапович Рубанюк, нам искать нечего. Тут уже многие его предлагали, а я прямо настаиваю. Дело у нас живей пойдет, это я вам точно говорю…

— Рубанюка…

— Нехай поруководствует…

По оживленному шуму, дружным хлопкам было ясно, что кандидатура молодого Рубанюка вполне устраивала криничан. Все же Бутенко поднялся и, повременив, пока собрание угомонилось, сказал:

— Аплодисменты — вещь хорошая, но… давайте обсудим все серьезно, по-деловому. Председателя вы не на месяц и не на два избираете. Возможно, есть возражения против Рубанюка?

— Какие могут быть возражения! — крикнули из задних рядов. — Голосуйте!

— Может быть, автор этой записки выскажется? — спросил Бутенко, поднимая над головой бумажку.

Собрание притихло.

— А вы прочитайте, Игнат Семенович, — попросил кто-то.

— Да нет уж, — махнув рукой, ответил Бутенко. — Что читать, если автор в кусты забился и трусливо помалкивает!

— Руководитель желаемый, — крикнул дед Кабанец и, прокашливаясь, ласковенько добавил: — Вот интересно послушать, или есть какие награды у Петра Остаповича с фронта?

— Ответь, товарищ Рубанюк, — сказал Бутенко.

— Награды есть, — ответил Петро. — Имею три боевых ордена и медали.

— Не будем времени терять, — выкрикнул Яков Гайсенко. — Голосуй, Федор Кириллович.

Лихолит поднял фонарь «летучая мышь» повыше, чтобы лучше видеть руки голосующих, хотя бледный диск полной луны хорошо освещал двор.

— Против есть? Нету. Запишите: единогласно, — сказал он Полине Волковой, добровольно принявшей на себя обязанности секретаря.

Громко переговариваясь и перекликаясь, люди начали расходиться, и уже вдогонку им Лихолит крикнул:

— Глядите же, граждане! Завтра массовая косовица начинается, так давайте дружно, все как один возьмемся…

Домой Петро возвращался, когда уже начало светать. Со стороны Днепра тянул прохладный предутренний ветерок. Большая круглая луна стояла над влажными от росы крышами усадьбы МТС.

Петро шагал медленно, перебирая в памяти подробности минувшего дня. На заседании правления нового состава обсудили самые неотложные дела: надо было начинать косовицу, цвел картофель, подходила прополка бахчи. Вслед за косовицей и молотьбой Петро предлагал обязательно провести в этом году взмет зяби. Бывшему председателю предложили руководить животноводством, и он охотно согласился. Потом заменили бригадира первой полеводческой бригады, дряхлого и больного деда Усика, Варварой Горбань. Мысли Петра сейчас целиком были поглощены всеми этими сразу свалившимися на него делами.

«А записка, пожалуй, дело рук Кабанца», — подумал вдруг Петро, вспомнив, каким журчащим голоском спросил дед о его фронтовых наградах. Но подыскать объяснение такому поступку старика было трудно.

Замедлив шаг, Петро внимательно рассматривал неприглядные в своей запущенности хаты без изгородей, полуразрушенные строения, одинокие уцелевшие деревья, каким-то чудом не срубленные оккупантами на блиндажи или на топливо.

Петро и раньше видел все это — и безобразные развалины на каждой улице, густо поросшие лопухом, и облупленные стены домов, и черные от времени соломенные стрехи, тоскующие по старательной руке хозяина, — видел и не раз уже раздумывал над тем, как помочь родному селу залечить свои раны.

Но сейчас, зная, что именно ему, Петру Рубанюку, надо принять на свои плечи руководство колхозом, он испытывал новое, волнующее и горделивое чувство. На него, недавнего комсомольца, еще молодого сравнительно человека, односельчане, райком партии возложили такую трудную и почетную задачу. Это было доверие к его знаниям, опыту, зрелости.

Думая об этом, Петро ощущал такой прилив сил, энергии, какой испытал когда-то на фронте, принимая от командира дивизии свой первый орден. Тогда он чувствовал, что нет такого боевого задания, которое ему не удалось бы выполнить. Сейчас он тоже верил, что никакие трудности, неизбежные на новой работе, не испугают его.

Петро поравнялся со школой и разглядел около нее, в утренних сумерках, силуэт девушки. Это была Полина Волкова.

— Вы-то почему не спите? — спросил он, приостанавливаясь.

— Жалко терять время, — смеясь, ответила Полина. Потом добавила серьезно: — Я условилась с ребятами отправиться в бригаду пораньше.

Она подошла ближе и, подняв на Петра глаза, просто сказала:

— Как хорошо, что вы будете председателем! Все очень довольны…

— Погодите, скоро ругать будут, — с усмешкой ответил Петро.

— Не будут! — весело заверила Полина. — Комсомольцы возьмутся сейчас дружно. Андрей Савельевич ведь не хотел с ними возиться, не поддерживал их, а они горы могут свернуть.

— Ну, горы, пожалуй, пока сворачивать не нужно, — пошутил Петро, — тем более что в Чистой Кринице их нет… Но если комсомольцев для начала поставить в бригады учетчиками, будет здорово. Запущен учет до безобразия. Кое у кого трудодни не записаны в книжки с начала года.

— Ребята, конечно, согласятся. Павлушу Зозулю можно, Гришу Кабанца, — вслух размышляла Полина. — Правда, Гриша и во сне комбайны видит…

— Придут в эмтеэс комбайны — переведем.

— В общем, учетчиков выделим, — пообещала Волкова.

Она стала советоваться с Петром, как привлечь и других подростков к уборке, и он, слушая ее, с удовлетворением отметил: «А девушка-то толковая… Эта, пожалуй, расшевелит ребят…»

Когда они попрощались, над лесом уже алел небосвод, у летних кухонек и на улице появились сонные хозяйки, из труб потянулись дымки.

Мать, как понял Петро, войдя на подворье, встала давно: на глиняной печурке грелась в чугунах вода. Сашко́ в одних трусиках и майке сидел на корточках и с сосредоточенным видом чистил картофель.

— Я тебе в коморе постелила, — сказала Катерина Федосеевна Петру. — Там не жарко, поспи трошки.

Она стояла у печи с засученными по локоть рукавами и, отгоняя одной рукой дым от лица, другой подкладывала хворост.

— Спать, мама, уже не удастся. Батько встал?

— Да они с Игнатом Семеновичем и не ложились. В садку сидят.

— А вы тоже на ногах всю ночь?

— Я выспалась, Петрусь. Обед сварю и на бураки побегу… Сейчас снедать буду давать… Да как же это ты не спавши? — забеспокоилась она.