Петро, прервав его на полуслове, поднялся и, нетвердо ступая, сделал несколько шагов навстречу быстро приближающейся Оксане. Иван Остапович поспешил за ним, чтобы поддержать, но Петра уже крепко сжимала в объятиях Оксана. Гладя рукой его спину, она шепотом бормотала:
— Петрусь… Милый мой…
Оксана, не выпуская руки Петра из своей, горячей и дрожащей, бережно усадила его на место.
— Ну? — произнес он пересохшими губами. — Вот как встретились…
Оксана провела ладонью по его щеке, словно не верила еще, что перед ней живой Петро. А у него даже голова закружилась, когда он увидел близко перед своими глазами ее сияющее, слегка побледневшее лицо. Петро зажмурился, как от нестерпимо яркого света, потом снова раскрыл веки: да, это была Оксана, его рука лежала на ее темных тяжелых косах, короной обвивавших голову, к нему были обращены ее глаза. Но Петро и в эти минуты радости помнил о большом несчастье, постигшем брата и Оксану. Он обеспокоенно и участливо глядел на них, зная, что никакими словами не утешить родных ему людей.
— Тебе писали из дому? — спросила Оксана.
— Получил два письма от батька.
— Обо всем знаешь?
Лицо Петра помрачнело.
— Вы… вот что… — пробормотал Иван Остапович, поднимаясь. — Я пойду пройдусь, взгляну на сад…
— До сих пор не могу поверить, что нет в живых Ганнуси, Шуры, Кузьмы Степановича, — сказал Петро. — Как все это стряслось?
— Тяжело, Петро… — Оксана закрыла лицо руками. — Вспомню о батьке, о Шурочке… Витюшке маленьком… Сколько горя в одной нашей семье!
Внизу, между кедрами, кипарисами и высокими южными соснами, лениво плескалось иссиня-зеленое море. От кустов жасмина, густо окропленных золотистыми цветами, струился пряный запах.
Несколько минут назад Петро любовался массивной громадой Аю-Дага, залитого солнцем до самой макушки, дивился бушующему изобилию яркой крымской зелени, воды, кристально-чистого воздуха, подоблачных скал и утесов. Все это Петро уже видел, ощущал и раньше. Но сейчас чудесная красота окружающей его природы волновала неизмеримо сильнее.
— Хорошо здесь! — сказала Оксана. — Я рада, что ты в таком уголке…
Петро вздохнул:
— Если бы только не госпитальный халат!
Оксана повернула к нему голову:
— Не огорчайся, Петрусь… Поверь мне… Нужно только время.
Они стали рассказывать друг другу обо всем, что видели и пережили. Иван Остапович, вернувшийся спустя полчаса, присоединился к разговору, и никто не заметил, как наступил полдень. Пришла медсестра и пригласила всех к обеду.
Иван Остапович, переговорив с начальником госпиталя, сказал Петру:
— Оксана денек-два поживет здесь… Согласен?
Перед вечером он уехал к себе в дивизию, а Оксана, устроившись у госпитальных сестер, целиком взяла на себя заботы о муже.
На следующий день, рано утром, Петро попросил врача разрешить ему первую прогулку к морю.
— С таким надежным сопровождающим разрешаю, — ответил хирург.
Они шли по аллее, и Оксана поддерживала Петра, не позволяла ему делать резких движений. Петро, забыв о своих болях, оживленно говорил:
— Посмотри… Серебристо-сизый атласный кедр… Дальше вон… видишь? — пушистый крымский дуб…
Петро быстро и безошибочно называл самые редкостные, никогда не виданные Оксаной деревья, и она с искренним восхищением заметила:
— Право, ты молодец, Петрусь!.. Ничего не забыл… Это вот что? Вон, вон, розовые листья?
— Ладанник… Как он сюда попал?.. Любопытно…
Оксана не отрывала взгляда от Петра, радуясь его оживлению. Он был очень худ; возбужденно блестящие глаза, легкий румянец на скулах, тонкая шея делали его совсем юным.
— Мать все твои выписки о садах и почвах сохранила, — сказала Оксана.
— Обидно все-таки, Оксана! — сказал Петро. — Вы с Иваном, конечно, побываете в Берлине…
— Я бы лучше с тобой в Чистую Криницу поехала… Знаешь, как там люди к работе рвутся?! Да и устала я от войны.
Они выбрали большой покатый камень у моря и сели рядышком, свесив ноги над водой, как когда-то усаживались над Днепром.
— Мне один товарищ на фронте как-то, в минуту откровенности, знаешь, что сказал? — спросил Петро, улыбаясь. — «Для меня, говорит, жена моя всегда как невеста…» А он с ней пятнадцать лет прожил… Вот и… и ты…
Внизу беспрерывно закипала серебряная пена водоворота…
Под ударами волн мягко шелестела разноцветная галька… Воздух был пропитан солью, и еле ощутимое дуновение ветерка, касаясь их разгоряченных лиц, делало щеки влажными, губы солеными.
Они глядели на прибой, на черно-синюю глубину и, умолкая на минуту — на две, снова и снова рассказывали друг другу о себе, о пережитых за эти годы радостях и невзгодах.
После одной из пауз Оксана сказала:
— Машенька Назарова очень хотела тебя видеть.
— Она по-прежнему в вашей дивизии?
— Да. Знаменитый снайпер…
— Я бы тоже хотел повидать ее.
— Передай ей… Она приедет…
Оксана загадочно усмехнулась, и Петро, заметив это, удивленно спросил:
— Ты что смеешься?
— Тебе показалось…
Уехав на следующий день по срочному делу в дивизию, Оксана через два дня вернулась с Марией.
Увидел Петро их еще издали. Машенька шла незнакомой ему, твердой и уверенной походкой, спокойно поздоровалась с ним. Опустившись в кресло, она, так же спокойно разглядывая его, заметила:
— Вы почти не изменились за эти годы, Петя… Вот усики только… Сбрейте их…
— Не идут?
— Без них вам лучше.
Петро вопросительно взглянул на жену.
— А я об этом как-то не думала, — сказала Оксана. — Почему же, если нравится…
— Расскажите-ка лучше о себе, Мария, — предложил Петро. — Довольны, что мечта осуществилась? Вы так стремились На фронт…
— Очень довольна.
— Слышал, знатным снайпером стали.
— Ну уж, знатным! Таких, как я, много на фронте.
— С мамой переписываетесь?
— Конечно.
— Прошу передать от меня привет.
— Спасибо. Передам…
Обмениваясь с Марией односложными, незначительными фразами, Петро глядел в ее серьезное лицо, и ему не верилось, что перед ним та самая Машенька, которая когда-то декламировала ему по-детски наивные стихи и с непосредственностью девчонки признавалась в своих чувствах.
Словно прочитав его мысли, Мария задумчиво сказала:
— Помните, Петя, какой глупенькой и наивной я была, когда мы встретились?
— Не помню, чтобы вы были глупенькой.
— Я вам в любви объяснялась, а вы меня убеждали, что все пройдет.
— Ну, и прошло ведь?
Мария, смеясь, утвердительно кивнула головой.
Уезжая с Марией в дивизию, Оксана пообещала Петру, что при первой же возможности приедет опять.
Но в Крыму встретиться им больше не довелось. Спустя три дня Петро получил от Оксаны наспех написанную открытку:
«Дорогой мой! Срочно грузимся. Пишу на ящике. Куда едем, никто не знает. Береги себя, родной. Надеюсь, что скоро будем вместе и тогда уж не расстанемся. Иван Остапович обнимает, я крепко целую.
Петро с грустью вертел открытку в руках, Сейчас, когда Иван и Оксана были, видимо, уже в дороге, он с новой силой испытал горечь при мысли, что не может, как они, сесть со своими фронтовыми друзьями в эшелон и двигаться вперед… А ведь как мечтал он об этом все долгие и тяжкие месяцы войны!
Он чувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы покинуть госпиталь. К тому же после отъезда Оксаны каждый уголок здесь навевал грустные воспоминания.
Через день он получил от Оксаны большое письмо.
«Я с каждым часом все больше удаляюсь от тебя, Петро, — писала она, — но никогда еще не была так близко к тебе, мой родной, единственный, мой хороший Петрусь! Я так понимаю твое состояние, что, кажется, это не ты переживаешь свое ранение и разлуку с фронтовыми друзьями, а я. Нас никогда и ничто не сможет разъединить, Петро, как бы далеко судьба нас друг от друга ни забросила! Верно ведь, любимый мой? Ты столько сделал для нашей победы, мы все так гордимся тобой! Я буду достойна тебя, верь мне, иначе как я смогу называться твоим другом, твоей женой?!
Петрусь, милый! Когда ты будешь в тех местах, у моря, где мы с тобой сидели, я почувствую, что ты думаешь обо мне, и мысленно приду к тебе…
Едем с Иваном Остаповичем в одном вагоне. Он мне, между прочим, сказал о том, что Романовский получил предписание выехать в Москву и с нашей частью распрощался…»