Директор нахмурился. Подмывало наговорить грубостей, но он сдержал себя и только спросил:

— Так что ты от меня хочешь?

— Чтобы ты понял одно: уверенность в своем всезнании ведет к ошибкам; грубость, резкость — к отрыву от коллектива.

— Нервы не выдерживают, — попытался оправдаться Ротов.

— Не верю я в нервы тех, кто кричит на подчиненных. Вот крикни на наркома — тогда поверю. Почему ты о нервах забываешь, когда со старшими по чину говоришь?

Ответа Гаевой не ожидал, но сделал паузу как бы для того, чтобы Ротов сам понял: ответить ему нечего.

У Ротова лопнуло терпение.

— Долго ты еще будешь проповедь читать! Что тебе от меня нужно?

— Прежде всего исправь ошибку со Свиридовым. Премируй его отдельным приказом. Сделай это сам, пока другие не заставили. И пойми, не мне это нужно, а тебе.

— Так ты из-за него одного затеял всю эту кутерьму?

— Затеял не я. Возмутилась бригада. И правильно возмутилась. Пусть один, но это же человек, такой, как ты, как я, пожалуй, и лучше. Ты считаешь, что за большие твои заслуги люди должны прощать несправедливость. А теперь убедишься, что иногда из-за одного человека руководитель может поплатиться больше, чем за иное крупное хозяйственное упущение. Партком единогласно решил вывести тебя из своего состава.

— Горком все равно отменит, — уверенно сказал Ротов, стараясь дать почувствовать Гаевому, что ни одно слово не задело его.

Директор посмотрел на парторга с нескрываемой злобой.

— Ты мне рассказал все, что думаешь обо мне, — сдерживаясь и растягивая слова, произнес он. — Расскажи лучше, что о себе думаешь.

— Я бы тебя послушал.

— Изволь. Как ты считаешь: кого легче освободить от работы как несработавшегося — меня или тебя?

— Я думаю, меня, — ответил Гаевой, принимая вызов. — Директоров таких заводов немного, а партийных работников хватит.

— И я полагаю, что тебя. Вот и делай отсюда выводы, — сказал Ротов таким издевательским топом, который показался самому противным.

— Вывод я сделал давно. И я предпочту быть освобожденным как несработавшийся, чем за то, что перестал быть секретарем партийной организации, а стал секретарем при директоре.

Если бы Гаевой крикнул, Ротов продолжал бы еще этот словесный бой, но Гаевой был спокоен и смотрел на него с таким снисходительным любопытством, как смотрят взрослые на своенравного ребенка, и этого взгляда Ротов не выдержал. Поднялся и торопливо покинул кабинет.

Гаевой долго смотрел на захлопнувшуюся дверь.

Не прошло и часа после этого разговора, как Гаевому позвонил секретарь горкома и в самых категорических выражениях заявил, что горком не согласен с решением парткома и предлагает пока не выносить его на утверждение партийного собрания.

Это не было неожиданностью для Гаевого. Ротов привык во всех случаях несогласия с партийной организацией завода апеллировать в городской комитет и находить там поддержку.

— Такие меры принимают лишь тогда, когда снимают директора, — сказал секретарь горкома.

— В данном случае его хотели спасти от этого, — горячо возразил Гаевой. — Поймите, партийная организация не воюет с директором, а борется за него. Вы считаете, что партийная дисциплина обязательна для всех членов партии?

— Да, считаю, но ваше решение подрывает авторитет директора завода.

— Мы достаточно боролись за его авторитет. И что важнее: авторитет одного коммуниста или авторитет всей организации? — вскипел Гаевой.

— Дорого и то и другое.

— Сейчас так не получается. Руководитель должен заслужить авторитет. Искусственно создавать его не следует. Если вы отмените решение парткома, Ротова это только испортит. А кроме того, парторганизации будет затруднен контроль над деятельностью предприятия.

— Это вам так кажется, товарищ Гаевой. Исправление ошибки не снижает авторитет организации.

— Ошибки здесь нет. Решение парткома совершенно правильно, по-партийному принципиально.

— Но вы перегнули, — сказал секретарь горкома. — Это случай небывалый. Директора завода, члена обкома…

— А я смотрю иначе, — возразил Гаевой. — Прежде всего не директор, а член партии, нарушающий партийную дисциплину.

— Об этом вы доложите на бюро, — сухо отрезал секретарь горкома, — а пока решение парткома на собрание выносить не рекомендую.

«Кто же прав? — рассуждал Гаевой, нервно шагая по кабинету. — Какую иную меру воздействия можно было применить в данном случае? Член партии совершил неэтичный поступок и уклоняется от явки на партком».

Парторг и раньше понимал, что решением парткома вышестоящие организации не будут довольны. Хорошая работа завода создавала для директора обстановку безнаказанности. Его авторитет рос, с ним считались, на мелкие недостатки, оплошности, просчеты, грубость не обращали внимания. План выполнялся — и все прощалось.

Так же относились к Ротову и в наркомате. Помогали всем, чем могли, все требования этого огромного предприятия удовлетворяли. Сюда направляли лучшие кадры, лучшее оборудование. Конфликты, возникавшие между директором и отдельными работниками завода, большей частью решались в пользу директора. Ротова поправлял лишь нарком, только с наркомом он считался.

Недостатки директора больше всего были видны здесь, внизу, в коллективе, и коллектив в первую очередь должен был их искоренять, искоренять как можно скорее, потому что изъяны человека подобны мелким трещинкам в слитке стали: трещинки надо тщательно вырубать, иначе при обжатии слитка они неминуемо превратятся в большие, в неустранимый дефект. Гаевой напряженно размышлял: «Если бы человека с другим характером вывели из парткома, а потом оставили, для него была бы достаточной такая встряска, чтобы задуматься над своим поведением. Но Ротов не таков. Отмену решения парткома он сочтет своей победой, отгородится от всех еще больше, и работать с ним станет совсем невозможно».

До войны горком партии вынужден был сменить секретаря партийной организации, который никак не мог сработаться с Ротовым. Лучше от этого не стало. Наоборот, хуже — директор счел себя окончательно непогрешимым и неуязвимым.

«Что же предпринять? — думал парторг. — На днях состоится партийное собрание. Значит, не выносить на него решение парткома?» Гаевой позвонил в обком. Первый секретарь болен, и телефонистка отказалась вызвать его квартиру, второй секретарь выехал в район.

Гаевой решил не выносить вопрос о Ротове на общее собрание, но от своей точки зрения не отказался.

Уже ночью, вернувшись с завода, он написал подробное письмо секретарю ЦК, попросил совета.

14

Приезд наркома на этот раз не застал никого врасплох. Неделю назад прибыли инженеры наркомата. Они разошлись по цехам, собирали материалы для доклада. Это Ротова особенно не беспокоило — завод работал хорошо. Но из долголетнего опыта он знал, что в таком огромном хозяйстве все равно обнаружится множество разных недочетов и неприятного разговора не избежать.

Предчувствие его не обмануло, но только место и тема разговора оказались неожиданными. Директору сообщили из термического цеха:

— Нарком хочет вас видеть.

«Что-то экстраординарное, иначе появился бы в заводоуправлении», — подумал Ротов и отправился в цех.

Наркома Ротов увидел у печи. Один из рабочих что-то с увлечением рассказывал ему, отчаянно жестикулируя. Директор остановился в сторонке, зная, что нарком предпочитает один на один разговаривать с рабочими.

Выслушав своего собеседника и, видимо, успокоив его, нарком сам подошел к Ротову.

— Перед заводом встала новая задача, — сказал нарком. — Увеличить выплавку броневой стали можешь?

— Хоть сегодня.

— А термическую обработку листов?

— Не могу. Термисты превысили проектную мощность печей на восемнадцать процентов.

— А как же ты думаешь выйти из положения, если переведем три печи во втором мартене на броневую сталь?

— Будем отправлять листы без термообработки. Пусть ею на танковом занимаются.