— Хотелось побыть одному, Милочка, одуматься.

— Ну и как? — попробовала выпытать Людмила Ивановна, хотя знала, что это почти бесполезно: захочет — расскажет сам, не захочет — никак не упросишь, не заставишь.

— Одумался. Еду.

— А обедать?

— Обедать потом. — Ротов поцеловал жену.

— Когда? После войны?

— После! — крикнул он уже из передней.

Лихорадочное возбуждение овладело Ротовым. Такое состояние бывает у изобретателя, ухватившегося за нить, ведущую к изобретению, у следователя, открывающего тайну преступления.

Сначала Ротов побывал на полигоне, забрал в машину несколько пробитых карт, потом заехал в термический цех, а шофера отправил в лабораторный с запиской: «Немедленно приготовить пробы на излом и доставить мне, где бы я ни был».

Уже подходя к кабинету начальника термического цеха, Ротов услышал возбужденные голоса за дверью и, открыв ее, увидел, что здесь идет совещание. Проводил его Мокшин.

«Ну и упорен. Ни на минуту не унывает», — с завистливым восхищением подумал Ротов.

Несколько человек встали, уступая директору место, но он сел на свободный стул у двери.

Споры продолжались, однако инженеры уже выступали без азарта, осторожно подбирая слова. Говорили о природе металла, об особенностях технологии, определяющих разность его свойств; приводили в пример бессемеровскую и мартеновскую сталь, которые, несмотря на одинаковый анализ, различно ведут себя при механических испытаниях.

Ротов удивлялся терпению, с которым главный инженер выслушивал всех подряд, никого не перебивая, не поправляя, словно соглашался с каждым. Он только произносил: «Кто следующий?»

В заключение Мокшин резюмировал выступления:

— Из сказанного всеми вытекает, что термисты требуют изменить режим закалки новой брони, а также провести испытания, чтобы установить оптимальный режим.

— Чтобы доказать, что из этого металла брони не будет, — вставил Буцыкин, упорно отстаивающий свои позиции.

— Да, режим нужно менять, — подтвердил старший термист.

— А вы его ни в чем не изменили? — спросил Мокшин.

Термист протянул паспорт.

— Ни в чем.

— А при термообработке карт?

— Допущено небольшое изменение, — сказал молодой мастер.

— Какое, товарищ Смыслов? — насторожился Мокшин, рассматривая нескладное смуглое лицо, источенное редкими, но глубокими оспинами.

— По совету товарища Буцыкина мы изменили температуру нагрева.

— Как? — не выдержал директор, метнув гневный взгляд на начальника бронебюро.

— Снизили ее.

— Черт бы побрал и вас и Буцыкина! — взвился Ротов. — Значит, не прокалили лист? — Он подошел к телефону, вызвал лабораторию и спросил, готовы ли пробы на излом. Узнав, что их повезли, сел на свое место.

— Я считаю, что прежде всего нужно повторить закалку листов без изменения режима, — пробасил Мокшин. — На этом категорически настаиваю.

Мнение Мокшина совпало с мнением Ротова, и тот кивнул головой.

На асфальте за окном резко затормозила машина, и в кабинет вошел взволнованный начальник лаборатории. За ним двое рабочих несли изломанные карты.

Ротон схватил пробу. В изломе были и волокна и кристаллы.

— Ну вот, полюбуйтесь! Прокалили…

Радость этого открытия заглушила у директора недовольство работой термистов. Снова вспыхнула надежда на благополучный исход испытаний.

Озадаченный Буцыкин развел руками. Даже лысина его сморщилась от удивления.

Ротов вплотную подошел к Смыслову.

— Ответственным за вторичную обработку листов назначаю вас, товарищ…

— Смыслов, — подсказал Мокшин.

— …Смыслов. Немедленно приступайте к делу. Буцыкина не слушайте. Он ведь верит только себе. И выдержите инструкцию точно, градус в градус.

21

У кабинета начальника Пермяков и Шатилов долго расхаживали в нерешительности.

— Повременим, — убеждал Пермяков. — Настроение у него сейчас дрянное.

— Хорошего можем и не дождаться, — возразил Шатилов. — То подину срывает, то броня простреливается. Да и ждать некогда — к ремонту готовиться нужно. Когда печь сломают, поздно будет. Пошли!

Макаров встретил их без обычной приветливости.

— Василий Николаевич, при переделке печи на увеличенный тоннаж получается выигрыш в производительности? — скороговоркой спросил Шатилов.

— Конечно, — вяло ответил Макаров.

— Значит, примете наше предложение? — обрадовался Пермяков, придвигаясь ближе к столу.

— Я о нем еще не слышал.

Шатилов рассказал.

Устало улыбнувшись, Макаров достал из ящика письменного стола чертеж, развернул на столе, прижал углы книгами, чтобы не сворачивался.

— Она! — воскликнул Шатилов, рассмотрев чертеж.

— Триста тонн! — восхищенно протянул Пермяков, прочитав надпись под чертежом. — За чем же остановка?

Макарову было жалко разочаровывать друзей. Но что поделаешь?

— За немногим, — отозвался он. — За разрешением на реконструкцию.

— Кто не разрешает? — спросил Пермяков с угрозой в голосе, словно собирался сейчас же расправиться с виновником.

— А кто разрешит? — вопросом на вопрос ответил Макаров. — И как на нашем газе такую плавку сварите?

— Да ведь сейчас, пока газу мало, самое время на ремонт становиться, — разгорячился Иван Петрович. — А когда новую батарею на химзаводе пустят, тогда только и работать. Вот бы для нового газа новую печь справить!

— С директором говорили? — осведомился Шатилов.

— Получил отказ. Советует повременить: и так-де план напряженный, а вы еще с реконструкцией. Разве можно сейчас лишних восемь суток стоять?

— И вы сразу остыли? — попрекнул Пермяков.

— Нет, не остыл. Но вынужден повременить.

Шатилов не стал дожидаться, пока Иван Петрович закончит все свои дела, и ушел с завода против обыкновения один.

Дома он сразу лег в постель, к удивлению Бурого даже не взяв в руки книгу.

— Не ладится что?

— Все ладится, — коротко ответил Василий и, повернувшись к стене, уткнулся лицом в подушку.

Утром, едва открыл глаза — тотчас вспомнил о вчерашнем разговоре с Макаровым и решил при первом же удобном случае поговорить с директором.

В тот же день, встретив Ротова в цехе, Шатилов торопливо стал излагать ему сущность своего предложения.

Ротов не выносил разговоров на ходу и резко оборвал сталевара:

— Ясно, ясно. Сейчас это неосуществимо. Лучше думайте, как побольше взять с этой…

От глаза опытного сталеплавильщика не ускользнуло, что на печи не все в порядке — подручный метался у заслонок, потом опрометью бросился к рукоятям управления.

Перепрыгивая через ящики с материалами, Шатилов помчался к печи и увидел: против четвертого окна со свода свешивались сосульки.

Подошел директор, достал стекло, взглянул на свод и побагровел.

— Мировые проблемы решаете, а за печью не смотрите! Жжете нещадно! Теперь мне понятно, почему вы скоростник!..

Попало Шатилову и от Макарова на рапорте. Василий не оправдывался, ни на кого не ссылался. Молчал и главный виновник происшествия — подручный. Но совесть в конце концов преодолела страх, он поднялся и заявил:

— Поджег свод я. Мне была поручена печь.

— Ладно. Ты при чем? — вспыхнул Шатилов. — Печь ведет сталевар, он за нее и отвечает, — и обратился к начальнику: — Моя вина.

Разговаривать с Ротовым Пермяков ни за что не решился бы — советчиков тот не любил и ничьих советов не принимал. Идти к Мокшину считал бесполезным: доменщик. Правда, после заседания парткома он несколько изменил мнение о главном инженере — решительный, в вотчину директора полез, очертя голову, словно к медведю в берлогу. Писать наркому? Долго. Решил обратиться к парторгу. Он уважал Гаевого еще с тех времен, когда тот, молодой партийный работник, вел на заводе отчаянную борьбу с консерватизмом иностранных специалистов и всеми, кто их поддерживал.

Договорившись с Гаевым по телефону, Пермяков взял с собой Шатилова, пригласил и Макарова. Василий Николаевич пошел с явной неохотой: Ротова все равно не переубедить, да он, может быть, и прав.