Когда Яркин отошел, Кланя сердито обернулась к подружке:

— Ты чего, Ирка, щиплешься, как сумасшедшая?

— Тебя не ущипнуть, так сама не догадаешься, — зашептала Иринка. — Ведь он намекал, чтоб ты с ним пошла, а ты рот открыла и на луну смотришь! — Девушка возмущенно развела руками. — Такого парня игнорируешь — обида берет!

— Если жалко, возьми да пожалей, — с невозмутимым равнодушием ответила Кланя. — И чего ты вечно ко мне с нам пристаешь? Ну, дружили мы в школе, сейчас дружим — разве этого мало? Или обязательно целоваться надо, иначе нельзя?.. А я ничего в этом хорошего не вижу. И вообще не понимаю: как соберутся, так только и разговоров о парнях да о любви этой самой! Как будто без нее и прожить нельзя! Для меня так все ребята одинаковы.

— Просто ужас, какая та бесчувственная! — крикнула Иринка. — И чего я с тобой дружу, не понимаю! Засохнешь около тебя, в ледышку превратишься!

— Нет, поди, по-твоему буду из-за каждого пустяка кипеть, — ответила Кланя. — Бывало Гриша на вечорке пройдет мимо, не взглянет на нее, она уже повеситься готова. Ну, не дура ли?.. А я так не могу. И провожания всякие тоже терпеть не могу… Ну, Ванюшка — парень мировой, ничего плохого не скажешь. На людях, как нормальный человек, а как пойдем вдвоем, так он и начнет вздыхать. Идет, молчит и вздыхает. Чего ты, спрашиваю, засопел: насморк у тебя, что ли? Молчит. Нет, в одиночку я его не выношу. Страсть тяжелый!

Иринка и Фрося рассмеялись, Груня тоже не сдержала улыбки.

Поскрипывал под ногами снег, падали от изб косые тени, блестели под луной крыши, на встречном пригорке стояли белые березки, точно в подвенечном уборе, в бахроме инея.

— А я сегодня Матвею письмо написала, — сказала вдруг Фрося и засмеялась затаенно, нежно. — Замуж за него прошусь!..

Она шла, улыбаясь, на матово-светлом ее лице влажно поблескивали темно-карие глаза.

— Нет, правда, Фрось, или шутишь? — Иринка подскочила к ней.

— Правда, — раздельно и тихо проговорила Фрося и снова рассмеялась. — Боюсь только, откажется он от меня!

— Вечно чего-нибудь выдумывают! — недовольно проговорила Кланя. — Хоть бы на фронт поскорее! Курсы кончила, чего тянут — не понимаю!

— Берегут нас, золотце ты мое бронзовое, бе-ре-гут, — насмешливо протянула Иринка и обняла подружку за талию. — Мы еще с тобой повоюем, нагоним страху на врага!

Как свечи, потрескивали на морозе тополя. Гулко стреляя, лопался на реке лед. Плыли в лунном тумане горы. Тайга таилась за распадком косматым зверем.

— Где-то теперь наши ребята? — вслушиваясь в морозную ночь, глядя на далекие фосфорически мерцавшие под луной вершины ледников, раздумчиво заговорила Иринка. — Лежат, поди, где-нибудь на снегу… А может, в землянке… Что-то с тех пор, как немцев от Москвы погнали, тихо на фронте стало…

Груня шла, сжав кулаки, глядя себе под ноги, на вспыхивающий в лунном свете снег.

— О чем ты опять, Грунь? — наклоняясь и стараясь заглянуть ей в лицо, тихо спросила Фрося.

Груня не ответила. Разве станет легче от того, что люди узнают о ее горе?

— Ты не кручинься, слышь? — зашептала Фрося. — Ведь мы вместе будем работать. Всё одолеем.

Груня вздохнула и подняла голову — в теле точно распрямилась упругая пружина, дышать стало свободнее.

Ныряла в облака луна, то затягивая распадок сумеречной пылью, то обливая улицы ярким светом.

Напротив Груниных ворот девушки остановились: Клане надо было сворачивать в сторону, Иринке и Фросе — идти дальше.

— Когда теперь звеном соберемся? — спросила Кланя.

— Припоздали мы нынче немного, за настоящий урожай надо с осени драться, — сказала Груня, — но что успеем сделать — наше! Завтра схожу к председателю, пускай дает семян, начнем вручную отбирать, по зернышку.

— Вот это командир, сразу поставила задачу! — одобрила Кланя. — Ну, я пойду… Вон вижу, мать огонь не гасит, ждет…

— А меня ребятишки ждут, — как бы удивляясь и радуясь чему-то, проговорила Фрося. — Микеша прямо с рук не сходит, ласковый такой… Мамой зовет, чудно мне!

Смеясь, она обаяла Иринку, и они зашагали по дороге.

У калитки Груня невольно задержалась, услышав приглушенный, полный скрытого нетерпения голос Иринки: «Только ты никому — ладно? Знаешь, Гриша пишет, что как только он вернется…»

Груня улыбнулась. Какие они хорошие, девчата! С нами никакая работа не страшна и легче переносить горе.

Стоя в тени ворот и с жадностью вдыхая студеный воздух, она с надеждой думала о завтрашнем дне. Он казался ей началом новой, еще не изведанной жизни.

Глава седьмая

В небольшом домике на отшибе деревни шла веселая суматоха. Фрося и Кланя, в обрызганных известью красных косынках, белили стены, Иринка, подоткнув подол юбки, встав одной ногой на голик, терла до скрипа давно немытые половицы.

— Фокстрот, а не работка! — смахивая со лба бисерный пот, подмигивая подругам, говорила она. — Говорят, под «сухую» плохо плясать… За милую душу! К вечеру так натанцуюсь, за ноги тащи — не услышу!..

Снаружи, приставив к бревенчатой стене шаткую лесенку, Ваня Яркин ввинчивал большие сверкающие изоляторы, словно прятал за наличники белых голубей. Включив свет, он стал прилаживать над самым карнизом жестяную, намалеванную крупными буквами вывеску: «Хата-лаборатория колхоза «Рассвет».

— Ну как, на уровне? — крикнул он стоявшему внизу Зорьке.

— Па уровне-то, на уровне… — услышал он голос Груни, — а вот чем мы будем печь топить? Дров-то нету!

Она стояла на снегу в черной своей барнаулке, нагруженная свертками, с чемоданчиком в руке и ласково щурилась.

— Да, загвоздка! — Яркин сбил кулаком на лоб кубанку, потом снова водворил ее на место. — Ну, ничего, не тревожься!.. Привезу сейчас своих из дому, а завтра кого-нибудь в лес пошлем!

Груня молча кивнула ему и прошла в избу. Девушки уже домывали пол.

— Да вы когда успели? — удивилась Груня.

— Мы ведь теперь не рядовые колхозницы, а из звена высокого урожая, — отводя падающие на глаза русые прядки, ответила Фрося, карие глаза ее светились лаской.

Груня невольно залюбовалась девушкой. Какая она милая, эта Фрося! С тех пор как она взяла на себя заботу о Матвеевых ребятишках, в ней появилось что-то неуловимо новое — в походке, во взгляде, в голосе.

— Что ж, теперь давайте будем прибираться, — сказала Груня. — Я вот из дому шторки принесла!..

Она прошла по влажному, в желтых плешинках краски полу, разложила на столе дождемер, прибор для анализа семенного зерна, пробирки с образцами удобрений, учебные плакаты.

— У меня дома два горшка с цветами мешаются, пойду принесу, — сказала Иринка.

— Айда! — подхватила Кланя. — А я термометр у себя возьму — все равно он у меня лишний, раз в год на него смотрю!

— А чего же я нашей хате подарю? — протянула Фрося. — Разве сноп, что с осени оставила?

— Вот красота! — обрадованно сказала Груня. — Неси, Фросенька. Лучше ничего и не придумаешь!

Через час на чисто выскобленных подоконниках стояли обернутые станиолем горшки с цветами — махровая герань, малиновые колокольчики «слезок», алые, словно прозрачные «огоньки». В переднем углу на широкой лавке уселся косматый светло-бронзовый сноп. Когда кто-нибудь из девушек бежал по избе, он вздрагивал густыми усами-колосьями.

Яркин привез дрова, с грохотом вывалил у печки охапку поленьев и стал бросать их, березовые, пахнущие морозной свежестью, на широкий под. Затрещала, скручиваясь, береста, весело запылал огонь, бросив на пробирки, стоявшие в штативах на полочке, зыбкие малиновые блики.

Просыхая, дымилась стены. В избе запаяло жилым духом.

— Вот здорово, а? Хоть университет открывай! — оглядывая разукрашенные плакатами стены, радостно заключил Яркин.

До полуночи мигали теперь приветные огоньки в хате-лаборатории, парни и девушки расходились отсюда запоздно. Иногда забредал дед Харитон, слушал, вытягивая худую, как у ощипанной курицы, шею.