— А зачем скулить?

— Э, брат, если земля жесткая, вол винит вола. Так вот и мы с тобой…

Между тем, под широкую тень чинары уже привычно собирались нохурцы. Завязывался пустой разговор. Шутили, смеялись. Рассказывали и печальные новости. Старик в плоском тельпеке, с бородой, деленной на три клочка, сообщил:

— Говорят, в Бахардене парень Муррук-бай тоже уволок дочь у бедняка Тогка из Арчмана. Привез ее в Дурун к арчину и остался там с ней ночевать. Отец с односельчанами кинулся в погоню, дурунский арчин вышел на порог и кричит: «Кому не жалко своей жизни, пусть входит в мою дверь!..» Понимаете, какое дело… Выходит, лежи под сапогом, да еще глаз не открывай!

Таких случаев в тот день наслышались семинаристы немало, разбоя и обид, — как грибов в дождливую весну. Каждый спешил поделиться и своими горестями. Но верно говорит народ: в горах не без волка, в народе не без вора. В тот день в тени нохурской чинары среди дехкан, окруживших городских юношей, затесался краснобородый волк. Когда все смеялись — он опускал глаза. Когда мрачнели — скалил зубы. Он нетерпеливо дергался, ёрзал на месте и, наконец, не выдержал, вмешался в разговор.

— Что переливать из пустого в порожнее? Все мы давно друг друга знаем, все переговорено, пересужено. Давайте-ка лучше послушаем ученых парней.

Все замолчали.

Кайгысыз слышал кое-что о краснобородом. Надо бы с ним поосторожнее, но он любил брать быка за рога и сразу спросил:

— А что бы ты хотел услышать?

Тот замялся, потер глаза, будто пыль в них набилась, и сказал:

— Небось в городе читаете газеты, вся Россия перед вами, как на ладони…

— Какие же новости ты бы хотел узнать? — настойчиво спрашивал Атабаев.

— Разве мало новостей? В газетах пишут, где какие бунты, как простой народ схватывается с богатеями и начальниками. Неужели туркмены не избавятся от гнета белого царя?

Кайгысыз улыбнулся.

— Где бунты, — твои начальники знают лучше, чем мы. А от нас можешь передать им, что ждем не дождемся свержения царя…

Мухаммедкули почувствовал, что его друг лишнее болтает, и незаметно нажал локтем на его колено, но тот закусил удила.

— Скажи тем, кто тебя послал, что я ненавижу предателей, презираю тех, кто прямое делает кривым, из мухи лепит слона! — кричал Кайгысыз. — Передай, да и сам запомни, что любой доносчик получит от меня по шее! Лучше сидеть в коровьем навозе, чем дышать одним воздухом с таким, как ты! Убирайся отсюда!..

Краснобородый воровато оглянулся и, не найдя ни в ком сочувствия, припустился бежать.

Атабаев погрозил ему вслед кулаком.

Воспользовавшись общей растерянностью, Мухаммедкули тихо сказал по-русски:

— Соскучился без жандармов?

— Лучше год быть верблюдом, чем сорок лет верблюдицей!.. До каких же пор стоять на коленях?

— Лучше молча делать дело, чем со связанными руками подставлять грудь под штык.

— Может и так… — задумчиво сказал Кайгысыз.

— Сомневаешься?

— Виноват. Не могу быть таким хладнокровным, как ты.

— Ну, если я хладнокровный…

— Все-таки поспокойнее меня.

— Потому что не лезу на рожон?

— Долго ты будешь пилить меня? — взмолился Кайгысыз.

— Пока не назовешь старшим братом.

— Старший брат! — сказал Кайгысыз и поднял вверх обе руки.

Никто из нохурцев не мог понять этого спора, но каждый догадывался, что речь идет о краснобородом. Люди недовольно ворчали.

— Такого мерзавца — прикончить — и все!

— Кто его убьет — попадет на небо.

— Руки чешутся убрать эту падаль с дороги.

Крепкий парень с усами, закрученными, как рога, вдруг толкнул своего соседа.

— А ну вставай! Согнулся, будто выкапываешь дикий лук. Сейчас же неси дутар! А Клыч принесет гиджак… свою скрипку.

— Молодец! — сказал Кайгысыз, — угадал мои мысли.

— А ты думаешь, среди нохурцев нет зрячих? Я даже умею отгадывать желания.

Все кругом оживились, раздались голоса повеселее и послышался смех. Музыканты и певец вышли на середину круга. Поначалу казалось, что дутар ссорится с писклявым гиджаком, но потом звуки их слились воедино, а седоватый певец-бахши брал все выше и выше…

Народ прибывал и прибывал со всех концов аула, в стороне собрались девушки и поглядывали на поющего из-за своих тяжелых покрытий — кто из-за края пуренджика, кто поверх ящмака, а кто из-под руки. И до чего же были красивы их глаза, блестевшие издалека, как звезды.

А бахши пел:

Песни начались, когда солнце перевалило за полдень, и продолжались под звездным небом до самой полуночи. Никто не ушел из-под старой чинары, никто не переменил своего места, никто не шевельнулся… Кайгысыз смотрел на нохурцев, завороженных музыкой, и думал о волшебстве искусства, которое заставляет забывать горе и нищету, дает людям силы бороться с судьбой.

Наконец, музыка смолкла, народ разошелся по домам, а друзья-семинаристы все еще лежали под чинарой, молча глядя, как поднимается в бархатном небе созвездие Улькера и тянет за собой Три звезды…

Когда Атабаевы вернулись в Ташкент, они услышали печальную новость: неблагонадежный студент Кайгысыз

Бабаев родом из аула Мене, который начальство не уважает и о царе говорит плохо, подлежит исключению. Нохурские доносы подкрепили решимость учительского совета.

Наступили тревожные дни для Атабаевых. И тут случилось неожиданное: Мухаммедкули думал, что он в одиночку будет бороться за своего друга и вместе с ним покинет в знак протеста семинарию. Но оказалось, что он не один: студенты не дали в обиду Кайгысыза, собрали сходку и написали письмо, что если их туркменского товарища изгонят из семинарии, то вместе с ним уйдут и все выпускники.

Это был первый выпуск Туркестанской учительской семинарии. Пойти на риск политического скандала администрация не решилась, и дело об Атабаеве было прикрыто. Но только не в тайных канцеляриях жандармского отделения: Кайгысыз Атабаев родом из аула Мене уже имел в охранке свою персональную папку.

Скитания

Можно ли наглядеться на море?

Привыкшему к простору пустыни Кай-гысызу видимое однообразие казалось бесконечно разнообразным, полным неповторимых подробностей. Волна находит на волну, изгибы гребешков, пузырьки пены каждый раз по-новому складываются, и это неуловимое, незаметное беглому взгляду различие создает картину бесконечного движения жизни. Жизнь волн морских — жизнь барханов пустыни… Кайгысыз стоял на вершине горы, позади великолепного, как мавританский замок, вокзала. Там, внизу под ногами Красноводск, грязный, пропахший рыбой город, зажатый между морем и горами. Жалкий вид с горы — россыпь одноэтажных домишек, две пристани — одна из них пароходного общества «Кавказ и Меркурий», другая — «Восточного общества», да чахлый городской сад: похоже, что дети, играя в песочек, натыкали увядшие веточки между овальными и круглыми клумбами. Скучный вид… А если еще вспомнить, что в этот притиснутый к бесконечным водным просторам город пресную воду привозят в цистернах из Баку и вдоль улиц выстраиваются длинные вереницы женщин с ведрами, — совсем невесело делается. А если к тому же подумать о собственной участи…

Не от хорошей жизни занесло Кайгысыза в Красноводск. После окончания Ташкентской учительской семинарии его и Мухаммедкули направили учителями русско-туркменской школы в Мерв.

Молодые учителя, приехавшие из столицы Туркестана, вызвали к себе в маленьком городке большой интерес, что не замедлила отметить полиция. Было состряпано очередное дело, в котором утверждалось, что Кайгысыз и Мухаммедкули собирают в чайной народ и рассказывают непристойные истории о муллах и ишанах, говорят, что те держат народ в темноте. Среди знакомых Атабаевых были и местные богатеи, которые тоже стремились приобщиться к просвещению. Нападки на первых туркменских учителей могли показаться местной знати оскорбительными и полиция не решилась арестовать Атабаевых. Их только перевели из Мерва в Бахарден. Тихий, пустынный Бахарден. И еще четыре года провели неразлучные друзья в этом забытом богом и людьми, глухом городке.