Василь Моргун, сокурсник Максима, многолетний его друг, тоже экономист, но с другим профилем, меньше всего склонный к теории, но незаменимый практик кооперативного дела… Общительный, с таким знанием реальной обстановки и всяческих ее хитросплетений, что смог бы в будущем соперничать с самим Рашкевичем.

И если привлечение Максима к их настоящему делу на первых порах как-то ломало жизнь Максима, нежданно врывалось в привычный ее уклад, то приобщение к делу Василя было естественным, по мнению Рашкевича. Всем складом своего характера Василь более отвечал типу «борца за вильну Украину». Он был начитан в этой части куда больше Максима, проявлял интерес более активно и вообще нес в себе нужный заряд энергии. Более того, он был сделан из того самого материала, из которого лепился характер борца.

А теперь Василь проявил себя уже в конкретном деле. Подумать только, в какой ловушке мог оказаться он, Рашкевич, если бы не своевременный сигнал Василя! Какие неожиданности подстерегают на каждом повороте извилистого, опасного пути!

Тогда, в этом одесском деле, никто не мог предположить какую-то опасность. Свои люди в окружном потребсоюзе, выполняя неписаные инструкции Рашкевича, пустили кредиты, ассигнованные государством для незаможников и середняков, по другому руслу. Да ведь это практически бросить деньги в огонь: раздать их голытьбе! Нельзя было допустить этого.

И вдруг… У Рашкевича и сейчас пробегал холодок по спине, когда он вспоминал… Посланный в командировку в Одессу Василь Моргун неожиданно вернулся в Харьков. Тут-то и понял Рашкевич, какой это целеустремленный и сообразительный человек.

— Сергей Платонович, я ведь в Одессе буквально на одной ноге повернулся. Утром приехал, а вечерним поездом — назад! Положение создалось аварийное, Сергей Платонович! — В лице Василя проступил какой-то мальчишеский испуг… — Вот как дело обстоит: кто-то стукнул насчет размещения средств, предназначенных для незаможников. Мол, деньги идут не по тем каналам: в кулацкие хозяйства. И окружном партии уже создал комиссию для проверки. Вы же знаете нашего Пилипенко, он сидит ни жив ни мертв… Не сегодня-завтра комиссия начнет проверку. А такой человек, как Пилипенко, будет всеми силами отводить от себя вину… И валить на других. Да он продаст, Сергей Платонович, вмиг продаст, если на него нажмут!

— Продаст, — согласился Рашкевич, но уже работала его мысль, его безотказная и точная мысль. И уже зрела находка. Да, единственный выход. Другой невозможен. И не нужен. И какое дело сейчас ему до судьбы Пилипенко, когда идет речь о судьбе дела? И о своей собственной тоже, потому что его судьба — это судьба дела.

Указание! Немедленное указание Одесскому окрпотребсоюзу. Твердое указание с требованием прекратить порочную практику, о которой имеются сигналы. Немедленно проверить правильность сигналов о том, что деньги попадают в руки кулаков… Установить и строго наказать виновных. Пригрозить: «Всякие послабления в этом деле буду считать саботажем и вредительством».

Не скупиться на телеграфные расходы. Немедленно передать в Одессу пространный и громовой приказ!

Это все пронеслось в сознании Рашкевича. Но он не успел еще договорить первую фразу, как увидел перемену во всем облике Василя. Тот даже привстал, словно услышанное им отвечало каким-то самым заветным его чаяниям.

— Что ты хочешь сказать?

Василь смотрел на Рашкевича взглядом безграничной преданности и даже восхищения перед умом, так быстро схватывающим самые сложные обстоятельства. И что важнее — немедленно реагирующим.

— Сергей Платонович, — тихо ответил Василь, — я ведь уже дорогой пришел к такому точно выводу и вот заготовил проект телеграммы. Пилипенко не выплывет, зачем же зря бросать ему спасательный круг. Вот такой текст спасет само дело.

Из внутреннего кармана пиджака вытащил Василь сложенный лист бумаги, на котором был набросан текст настолько близкий к тому, который сейчас вертелся в голове Рашкевича, словно они вместе его сочиняли.

— Возвращайтесь в Одессу. Ни в какие контакты с Пилипенко не входите. Помогайте комиссии делом, получите соответствующий мандат именно на этот предмет… Задним числом, — добавил Рашкевич, — выпишет его вам товарищ Черевичный.

И Василь уехал.

…Да, на этом деле они потеряли Пилипенко! Но на этом деле укрепился и Василь. Вернувшись в Одессу, он стал свидетелем триумфа Рашкевича, который получил сигнал раньше всех, отреагировал раньше всех. И должным образом.

Дом отца Григория стоял на пригорке, на отшибе от села. И не при церкви, как водится. Совсем отдельно. Синий купол и золотые луковки старой терновской церкви стали видны только теперь, когда облетела пышная листва поповского сада. Этот купол и луковки и те стойкие тополя, что еще сохранили не тронутый тлением лист, придавали некую благостность светскому жилищу священника Григория Кременецкого.

От всего веяло здесь на. Рашкевича миром и отрадой, и сам хозяин умел поддержать это впечатление, умел обуздывать свой неукротимый характер, научился держать речь неторопливо, опускать очи долу, складывать персты благочестиво, ронять, как бы в бессилии, кисти рук на обдуманно уложенные складки щегольской шерстяной рясы.

Уже много лет носит рясу Гришка Кременецкий, уже много лет служит он автокефальной церкви.

Рашкевич не был верующим, не был и специалистом по церковным делам, но ценил огромные возможности автокефальной церкви для их дела. Именно автокефальной. То, что она была украинской православной церковью, открывало ей огромные возможности на селе. Поставив себя в положение независимости от Московской патриархии и открыто с ней враждуя, автокефалиеты с любого амвона любого украинского села призывали народ к поддержке дела освобождения Украины от большевиков.

Поэтому было особо ценно положение уцелевшего Григория Кременецкого. А то, что он уцелел после разгрома «Спилки визволення Украины», объяснялось именно мудрой ставкой на «вторую колонну», предусмотрительностью опытного полководца, придерживающего до времени резервы.

Сейчас приспела пора действия и для Григория.

Хорошая. позиция была у него в приходе: богатые села Терновка, Григорово, Варваровка… Крепкие зажиточные крестьяне. Хозяйства, оснащенные добрым инвентарем, сильные сытые кони, породные коровы, птицы полон двор у каждого…

Конечно, как всюду: без батрацкого труда такие хозяйства не создавались. И тут возникало то роковое обстоятельство, что в богатом селе выросли и укрепились эти самые горластые, которых сейчас подымает и без меры жалует большевистская власть.

Позиция отца Григория на Старобельщине значила не меньше, чем Титаренко в Старобельске. Это были два крыла, необходимые в полете. Равной силы должны были они быть, чтобы дать нужный размах для дела.

И если Титаренко можно было поручить самое острое, самое келейное: действия решительные, связанные с риском и кровью, действия, обговоренные с глазу на глаз, — только так… то отцу Григорию доставалась задача, которая решалась на миру, на народе, прилюдно. Использовать каждый повод, чтобы раздуть пламя недовольства, протеста, сбить толпу покрепче под хоругвями, под крестом, под звон колоколов повести за собой, став во главе…

На высоты горние зовет отец Григорий, когда выходит на амвон, высокий, статный, внушительный. Но не пренебрегает земным, едва сойдет с амвона. И самых слабых на земле не чурается: укрепляет дух женщин. Подымает их на борьбу во имя детей, во имя их будущего. Во имя незалежной Украины.

Женщин трудно подвигнуть на новое. И не надо. Надо учить их крепче держаться за старое. Не поддаваться на удочку хитрых большевиков с ихней сатанинской идеей коллективизации. С ихней затеей всем колхозом спать под одним одеялом. И жинки — кто какую ухватит! И свальный грех уже «на повестке дня», как теперь говорится. Женщины на такую «повестку дня» ярятся скорее и охотней мужиков.

И эта задача по характеру Григория, страстного, напористого. Он умеет выхватить христианскую душу из самого пламени. Склонил в свою веру счетовода Терновского сельсовета, бывшего большевика Опанасенко. И теперь он его верный оруженосец. Склонил не только божьим словом, разумеется, а и водкой и деньгами. Опанасенко запросто сделал бежавшему из мест заключения Савке Курному документ без изъяна. С этим документом Савка, правда, засыпался на Харьковщине по мокрому делу, но тут выручила родная сестра отца Григория, настоятельница монастыря.