...Постылая жизнь, в которой госпожа Голубцова не находила ничего достойного для себя, обессиливала ее, подтачивала изнутри. Не раз у нее появлялась мысль покончить со всем разом, благо мостов предостаточно, а Нева глубока. И лишь мысль о сыне, бледном и тихом создании, что целыми днями неслышно слонялся по квартирке или сидел на подоконнике, часами разглядывая уличную жизнь, останавливала ее.

Спасением были книги. Они помогали хоть ненадолго уйти от печальной реальности. Помимо остатков отцовской библиотеки по всем углам на полках валялось много всяческой печатной продукции: и толковой, и бросовой. Любовь Ивановна, стараясь убить ненужное ей время, хваталась за все. Что-то по прочтении первых же страниц летело на растопку печки, но иногда она увлекалась настолько, что по полдня не вставала с дивана и читала до головной боли.

Нечто подобное, вызвав не просто интерес, а целую бурю восторга, случилось, когда в руки Любови Ивановны попало небольшое сочинение Александра Дюма-сына «Дама с камелиями».

Если романы его папаши с бесконечными королями, кардиналами, виконтами и маркизами Любовь Ивановна не очень жаловала, находя и сюжеты, и характеры героев весьма однообразными, то маленькая книжка молодого Дюма захватила ее целиком. Каждую страницу она переворачивала с сожалением, будто движение пальцев сокращало удовольствие, которое скрасило ее беспросветное существование теплом надежды и мечты.

Любовь Ивановна была не одинока. Шквал восторгов, с каким встретил «Даму с камелиями» Париж, докатился до России, не только не растеряв своей силы, но, кажется, утроив ее из-за особого отношения к любовным драмам, на которые так отзывчиво русское сердце.

                             

В зрелых годах Александр Дюма-сын порицал женщин, ступивших на дурную дорожку, считал свою «Даму с камелиями» пустяком и совершенно не напоминал того ошалевшего от любви юнца, который, дрожа от волнения, читал записку знаменитой куртизанки: «Сегодня вечером в водевиле. Ложа №29». Как давно это было! Теперь он упивался своей литературной известностью и не подозревал, что лучшее произведение уже давно им написано, а его любовь к Мари Дюплесси обессмертила их обоих.

Да! Это был рассказ о любви к женщине, падшей, презираемой обществом, которая и сама сознает свою греховность, страдает от этого и все же не может отказаться ни от дорогих удовольствии, ни от роскоши, ее окружающей. Не может даже во имя искренней любви, цену которой хорошо понимает.

Нечего и сомневаться, Дюма-сын, описывая свой роман с куртизанкой, весьма идеализировал образ прекрасной и несчастной Мари Дюплесси.

Но что до того читателю, а главное, читательницам? Им хотелось истории о любви – красивой, романтичной, обреченной, – и они ее получили, читали, не отрываясь, обливая горючими слезами страницы и жалея лишь о том, что книга такая короткая...

Дюма-сын за свою достаточно долгую жизнь написал много всего: и пьес, и стихов, и прозы. Но ничто не могло сравниться с его реквиемом по погибшей молодой любви. «Дама с камелиями» осталась вечным памятником двадцатичетырехлетнего автора безвременно погибшей подруге – Мари Дюплесси.

...Сочувственно перелистывая страницы «Дамы с камелиями», Любовь Ивановна поневоле задумывалась о том, что ее собственная история началась с падения, в котором она, в сущности, была не виновата. От нее так же откупились быстро исчезнувшим золотом, оставив один на один с жизнью суровой и безжалостной.

Мысль же Дюма о том, что Мари Дюплесси, став игрушкой в руках богачей, не переставала тяготиться своим позорным занятием и мечтала о тихом женском счастье, особенно пришлась по душе Любови Ивановне.

Сытым дамам и господам легко рассуждать о морали! Но каково терпеть вечное унижение бедностью молодым и очаровательным женщинам? Разве они не знают, что быстротекущее время скоро, очень скоро превратит их в жалких старух? Не станет ли им тогда безумно жаль, что когда-то так неразумно они распорядились своей молодостью и красотой?

И читая о безвременной – в двадцать четыре года! – кончине больной, всеми оставленной Мари, Любовь Ивановна с ужасом размышляла о собственном будущем. Мало-помалу она пришла к мысли, что чистота, добродетель, нетронутый житейской грязью мир – они существуют далеко не для всех. И она не из числа тех счастливиц, которые получают все блага словно по мановению волшебной палочки.

А потому ей надо надеяться только на себя. И первым делом выбросить из головы романтические бредни, которые только осложняют жизнь. С нее хватит! Она больше никогда не станет жертвой. Она заставит сделаться ею кого-нибудь другого – иначе не вырвать своего благополучия у скряги-судьбы.

Потоки женских слез по поводу сочинения Дюма-сына продолжали литься, но и мужчины отдавали ему должное. Феноменальный успех «Дамы с камелиями» не оставил равнодушным Федора Михайловича Достоевского, который устами одного своего героя говорил, что этой удивительной исповеди человеческого сердца «не суждено ни умереть, ни состариться». Правда, о женщинах, подобных Мари Дюплесси, писатель отзывался без всякой сентиментальности :

«Камелия все более и более в моде. Возьми деньги да обмани хорошенько, то есть подделай любовь, – вот что требуют от камелии».

Камелии! С букетом этих цветов Мари Дюплесси появлялась в ложе театра, смущая добродетельных дам своею красотой, роскошью туалетов, блеском драгоценностей.

Камелии! После невероятного успеха романа Дюма так стали называть в Петербурге женщин, добывавших себе средства к существованию продажей своих ласк.

Вместе с этим словом прижилось на русской почве и другое понятие – «демимонд», «полусвет». В этом тоже чувствовалось влияние Парижа, вслед за которым в России стали избегать более привычных уху грубых слов применительно к женщинам не слишком строгой нравственности. Чаще стали говорить: «актриса», «камелия», делая, конечно, различие между ними и теми, кто ищет клиентов на улице.

«Полусвет» – это общность мужчин и женщин, которые связаны отношениями, не предполагающими строгого следования законам морали. Здесь кавалер мог приятно проводить время с приглянувшейся дамой, будучи твердо уверен в том, что она более ни на что не претендует, кроме некоторой суммы из его кармана. Как и в высшем свете, здесь устраивали ужины с танцами, но во всем было больше интимности, свободы обращения, а веселье чаще всего заканчивалось уединением в каком-нибудь укромном уголке, куда почти не долетали звуки веселых полек и кадрилей.

Адреса мест, где представителям обоих полов предоставлялась возможность «с приятностью» провести время, были всем известны. И устройство подобных заведений не требовало больших усилий. Какая-нибудь ловкая мадам снимала помещение с гостиной, небольшим залом для танцев и местом для уединения с приглянувшейся красоткой.

Здесь можно было встретить весьма респектабельных мужчин, банкиров, членов дипломатического корпуса, чиновников высокого ранга, людей титулованных с громкими аристократическими фамилиями. И никогда – великосветскую даму.

Любой полушепот, легкий намек на посещение неподобающего места бесповоротно губил репутацию женщины из общества. Даже если лишь какая-то досадная случайность привела ее сюда. Даже если речь шла отнюдь не о любовном свидании. Хотя, говоря по правде, для чего тогда существовали эти салоны, назначение которых каждому было очевидно?

Да и к чему они здесь, светские дамы? Как легко и просто, откинув всякую условность, здесь можно провести время с представительницами полусвета, то есть с «камелиями».

По описаниям знатоков такого рода удовольствий, внешне они ничуть не уступали носительницам знатных фамилий: