– Кто отдал приказ о казни Дочери Орлеана?

– Генерал Ордена Золотых Розенкрейцеров, – шепчет епископ. – Никто не знает его имени и лица, кроме пяти членов совета.

– Все бы вам в тайны играть, прямо как дети! А кто передал приказ тебе? Имя, приметы?

– Брат Маркион. Он всегда приходит в маске, ростом чуть ниже вас, широкие плечи, осанка солдата, волосы светлые, с рыжиной. Судя по голосу, ему около сорока.

– Ну, допустим, – киваю я. – Тогда следующий вопрос: где расположено главное змеиное гнездо?

Епископ долго молчит, затем шепчет что-то, побелевшие губы не слушаются, руки дрожат.

– Что? – рычу я.

– Барнстапл. Это в Уэльсе. Замок Барнстапл.

– Барнстапл, – нахмурившись, повторяю я. – Где-то я уже слышал это слово, но вот где? Давай-ка поподробнее, – решаю я наконец. – Где он находится, какие рядом города? Выкладывай все как на духу.

– Это крупная гавань на западном побережье Англии, с огромной судоверфью. Собственно, Барнстапл скорее столица маленькой страны со своей собственной армией, флотом и десятками укрепленных замков. Постороннему туда так просто не попасть.

– Ясно, – говорю я. – Видишь, совсем не сложно говорить правду, это даже приятно…

И тут меня как молнией прошибает, в памяти всплывает давным-давно забытый разговор. Это было два год назад, бурные воды Ла-Манша, я в личной каюте покойного Эрга ван Хорстена, капитана «Святого Антония». Что-то такое он плел насчет корабельных сосен, в которых так нуждаются в Барнстапле. В голову приходит еще одна мысль, настолько простая и ясная, что я понимаю: это и есть озарение.

– У тебя есть карта Англии? – спрашиваю я.

– Есть, лежит на моем столе в рабочем кабинете, – кивает епископ. – Но зачем?

– Веди в кабинет, – требую я.

В рабочий кабинет Пьера Кошона мы входим строго по ранжиру, первым бредет владелец, вторым иду я, загораживаясь тучным епископом от возможных ловушек. Едва оглядевшись, я усаживаю господина Кошона в глубокое кресло, откуда так сразу и не встанешь, сам подскакиваю к широкому, как восьмирядное шоссе, столу, но епископа держу в поле зрения. Кто знает, вдруг у него в кабинете повсюду понапиханы тайники с оружием, а мне вовсе не хочется словить стрелу из арбалета. Нет никакого стиля в том, чтобы поворачиваться спиной к живому врагу!

Катится по полу сброшенная чернильница, разбрызгивая вокруг пачкающие капли, укоризненно шелестят скинутые бумаги. Тяжело шлепаются увесистые тома в кожаных переплетах, у одного мягко щелкает бронзовая застежка, книга открывается. Я кидаю быстрый взгляд на дивные иллюстрации, каждая из которых – настоящее произведение искусства, и тут же равнодушно отворачиваюсь.

Да, я люблю книги, и будь моя воля, в собственном особняке выделил бы специальную комнату только под библиотеку. Высокие шкафы уходили бы под потолок, радуя глаз и наполняя мое сердце тихим покоем. Мечты, мечты…

Обнаружив искомую карту, я подхожу к съежившемуся епископу и требовательно заявляю:

– Покажи мне Барнстапл!

Пухлый палец нервно тычет куда-то в область западного побережья Британии, оставляя на листе влажные пятна. Что ж, пока все логично. Похоже, цитадель тамплиеров в Англии была выстроена по тому же самому принципу, что и во Франции. Из Барнстапла так же неудобно отправляться в любую точку Ойкумены, как и из Ла-Рошели, если, добавлю, вам не надо плыть через Атлантический океан в Америку!

– Это там строят чудо-корабли? – спрашиваю я.

– Я больше ничего не знаю! – восклицает епископ. – Ко мне приходят, показывают медальон наподобие моего, и я выполняю все, что требуют посланцы ордена.

– И хорошо платят? – интересуюсь я.

– Да, у меня есть деньги. У меня много золота, драгоценных камней, я дам вам…

Толстяк что-то бормочет, сулит, потеет, в его маленьких, заплывших жиром глазках пылает сумасшедшая надежда, что я передумаю его убивать и возьму деньги. Еще он грозится выполнять все мои приказы, клянется предать прежних хозяев и начать службу на благо Франции. Загладить, как он лихорадочно шепчет, свою невольную вину, эту роковую ошибку с Орлеанской Девой.

– Я виноват только в том, что исполнял преступные приказы, – частит епископ. – Я всего лишь невольное орудие настоящих негодяев и мерзавцев. Это все они, это они хотят поработить нашу милую Францию!

Я слушаю господина Кошона внимательно, не пропуская ни слова.

– Я выступлю с разоблачением! – восклицает он громко. – Я всем расскажу, кто настоящие враги нашей любимой Родины!

– Какая же ты мразь! – качаю я головой.

– Да-да, вы абсолютно, совершенно правы! – говорит епископ, преисполнившись надежды. – Но только живым я смогу быть вам полезен, учтите это. Я еще много чего знаю!

Он пронзительно вскрикивает, глаза вылезают из орбит, пухлые руки прижимаются к распоротому животу. Брезгливо поморщившись, я тщательно вытираю кинжал о бархатную занавесь и оглядываюсь, проверяя, не забыл ли здесь чего.

– С удовольствием задержался бы, чтобы размотать твои кишки и прибить их гвоздями к полу, – холодно говорю я. – Извини, дела. Вот так, на бегу, и проходит вся жизнь, некогда толком расслабиться, поговорить по душам.

Когда я выпрыгиваю из окна кабинета во двор, за спиной раздается пронзительный вой. Похоже, епископ Кошон осознал, что вскоре встретится с Создателем, и не очень-то рад предстоящему свиданию. От себя добавлю, что смерть от перитонита – скверная штука, но кто скажет, что палач Жанны д'Арк не заслужил ее? Да знаю я, что все люди братья и каждый злодей имеет шанс не только раскаяться, что для таких мерзавцев раз плюнуть, но и исправиться, во что лично я не верю. А верю я в то, что если негодяев почаще убивать, то всем остальным жить становится значительно проще и веселее. Только не надо заводить старую песню насчет того, что никто не вправе решать, кому жить, а кому умереть. Хватит, надоело, когда тебя принимают за полного дурачка!

В гостиницу «Кот и Молочница» я возвратился уже под утро, зевающий слуга пренебрежительно глянул на вусмерть пьяного постояльца, что лыка не вяжет, громко лязгнул засов, оставляя ночь за порогом. Проскользнув к себе в комнату, я упал на кровать и сразу же уснул.

Спал я недолго и проснулся к обеду, настроение – лучше не бывает. Правильным было бы немедленно оставить столицу, но я решил задержаться и поглазеть на коронацию. Последний же день я потратил на знакомство с Парижем. Обошел остров Сите, с которого некогда началась история города, посетил собор Парижской Богоматери и капеллу Сент-Шапель, словом, времени я даром не терял.

Вернулся я за полночь, но в «Коте и Молочнице» жизнь просто кипела, никто и не думал ложиться спать. Прислуга носилась как угорелая, хозяин гостиницы во весь голос распекал повара, не стесняясь в выражениях, а постояльцы, собравшись в общем зале, веселились изо всех сил. По пути на третий этаж я не встретил ни единой души, мягко скрежетнул большой бронзовый ключ, звонко щелкнула собачка замка, дверь комнаты открылась.

Едва прикрыв ее за собой, я сразу же почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. Тихо лязгнул кинжал, покидая ножны, но не успел я нанести удар, как незваный гость железными пальцами стиснул мое предплечье.

– Ну, здравствуй, Робер, – произносит знакомый голос. – Франция становится тесноватой, если мы постоянно натыкаемся друг на друга.

– Приветствую, – отзываюсь я, лихорадочно размышляя, как же мне следует поступить. – Какого черта ты делаешь в моей комнате? – наконец спрашиваю я.

– Извини, Робер, но сегодня я буду задавать вопросы, – заявляет Жак Кёр.

Входная дверь за моей спиной распахивается, в комнату мгновенно набивается чуть не десяток мужчин. Все рослые, широкие в плечах, лица суровые, глядят жестко. Не говоря худого слова, у меня забирают все оружие, на дверь накидывают засов. Похоже, что все, кто должен был ко мне зайти, уже здесь, и больше мы никого не ждем.

– Итак, сьер Робер, что вы делали вчерашней ночью в особняке епископа Кошона? – переходит к делу Жак Кёр.