– Все они сирены, эти женщины! – неопределенно хмыкает господин Кёр.

Во взгляде его я ловлю острое сожаление о том, что как-то не принято у воспитанных людей допрашивать собственных сотрудников с помощью палача, дабы те без заминки выкладывали все, что знают, то, о чем догадываются, и даже то, что всего лишь предполагают. Не то поведал бы я Жаку все как на духу, и врать бы не пришлось.

– Ну да ладно, – заходит господин Кёр с другого бока. – Поделись-ка, что ты знаешь об ордене храмовников?

– Все, что знаю? – чешу я в затылке, подумав, начинаю рассказывать.

Сначала излагаю факты, а затем мысли и выводы. Выслушав меня, Жак Кёр ухмыляется.

– Негусто, – признает он. – Правда, о тамплиерах мало кто знает. В свое время инквизиция недаром засекретила материалы этого дела, очень уж силен был орден, еле-еле осилили всем миром. – Нахмурившись, он добавляет: – Ты, главное, усвой, что тамплиеры поклонялись дьяволу!

Поймав мой скептический взгляд, Жак сбивается на полуслове, но тут же поправляется:

– Ты, конечно же, прав, антихристу. Прости, оговорился.

– Послушай, – говорю я. – Розенкрейцеры – и твои и мои враги, и этого для меня вполне достаточно. Не надо ничего выдумывать и убеждать меня в их связях с дьяволом.

– Выдумывать? – скалит зубы Жак. – Вот еще! Невелика ты птица. Говорю, что знаю, я ведь еще успел застать дряхлых дедов, что брали тех, настоящих тамплиеров. Такое рассказывали!

– Деды тебе расскажут, – поджимаю я губы. – У тебя ум за разум зайдет от их откровений, после чарки любой из них семерых англичан завалит одной левой. Одно непонятно, отчего не мы Британию топчем, а они наши земли захватывают.

В конце концов мне все же приходится выслушать его откровения. Многое из того, что я узнаю, для меня внове. Например, то, что на груди тамплиеры носили кусок льняной веревки, что означало неразрывную их связь с неким существом Бафометом, странным созданием с женской грудью и головой козла. И была та веревка вроде как оселедец у казаков, за который Бог должен был выдернуть их из океана огня в конце мира, только вот спасать храмовников должен был вовсе не Господь. Многочисленные изваяния Бафомета инквизиторы обнаружили в сотнях тайных святилищ, многие из них были окроплены свежей человеческой кровью. И вообще, Бафомет – анаграмма слова «Мессия», то есть тот, кто явится в мир и подчинит его своей воле, преданных вознаградит, противников низринет.

– Не понял! – строго говорю я.

Что-то Жак совсем разволновался, брызжет слюной, машет руками.

– Если церковь и так открыто предсказывает приход Иисуса, можно сказать, ежедневно трубит об этом на всех перекрестках, то какого такого Мессию ожидали тамплиеры?

Жак криво улыбается:

– Доходит помаленьку?

– Антихриста?! Так ты хочешь сказать, что против них ничего не фабриковали?

– А зачем? – вскидывает тот брови. – Больше того, когда дворянин становился тамплиером, туда сразу же записывали и всю его семью. Вступившие получали такие льготы, что никто и не думал протестовать, все дружно хлопали в ладоши. А затем так же беспрекословно топтали распятие, лили человеческую кровь на тайные алтари, предавали и убивали. Когда инквизиторы начали разбираться, запачканными в грязи оказались такие имена, что по личному приказу короля Франции Филиппа Красивого материалы судебного процесса пришлось засекретить!

Две следующие недели я только и делал, что ел, спал и гулял, еще через неделю начал совершать короткие конные прогулки, день ото дня они становились все длиннее. Тогда же я попросил и получил оружие: меч и привычные мне метательные ножи. Когда же я счел, что достаточно уже окреп, то попросту не вернулся. С кривой ухмылкой я вспоминал обещания Кёра о непременном моем помиловании, едва лишь я сотворю чудо и справлюсь с врагами Франции.

Да пошли вы к черту вместе с подаренным мне поместьем в Нормандии, да и мои дворянские права засуньте куда поглубже! Так далеко, чтобы лишь опытный проктолог смог разглядеть. Ничего мне от вас не надо, и делать я для вас ничего не собираюсь!

В кошеле позвякивали полсотни золотых монет, позаимствованных у Жака Кёра, путь же мой лежал в славный город Руан, где английские прихвостни два месяца назад сожгли одну юную девушку.

Низкое небо затянуто тучами, второй день подряд не переставая моросит холодный дождь, улицы вечернего Руана словно вымерли. Я медленно бреду вперед, старательно огибая глубокие лужи и кучи гниющего мусора, край рясы заботливо придерживаю. Ненавижу, когда одежда пачкается всякой дрянью. Мне не требуется факел или лампа, я и так прекрасно вижу в темноте, спасибо бывшему наставнику за год, проведенный в подземном каменном мешке. А еще, как говорится в одном детском стишке, «теперь я нюхаю и слышу хорошо».

Нужный мне дом стоит в самом конце улицы Кожевенников, позади него находится небольшой пустырь, по колено заваленный мусором. Я громко стучу, затем еще и еще раз. Скрипят половицы, входная дверь с силой распахивается, в мой живот упирается арбалет. Я поднимаю глаза от острого наконечника стрелы, давящего мне прямо в солнечное сплетение, на широкоплечего детину с опухшим лицом, владельца арбалета. Когда мой кроткий взгляд встречается с его глазами, налитыми кровью, я приятственно улыбаюсь.

– Кого там принес нечистый? – рявкает он басом. Изо рта моего собеседника воняет едким запахом какого-то пойла и гнилыми зубами, в густой бороде полно крошек, волосы не чесаны, грязная одежда благоухает застарелым потом.

Незаметно поморщившись, я елейно говорю:

– Я мирный служитель Господа нашего, брат Робер. А вы, если не ошибаюсь, городской палач Руана, мэтр Фуго?

Отпихнув меня в сторону крепким плечом, палач выглядывает наружу и, не обнаружив там никого живого, успокаивается.

– Проходите, святой отец, – говорит он. Короткий коридор тут же переходит в небольшую комнату, обставленную без изысков: обеденный стол, три стула с деревянными спинками и комод. Судя по обилию пустых кувшинов и полному отсутствию закуски, палач в запое. Мэтр Фуго молча наполняет два деревянных кубка, один пихает ко мне, второй осушает одним глотком. Я подношу было кубок к губам, но тут же отставляю его в сторону. Пить подобное барахло может только горький пьяница.

– Ну, чего надо? – переходит к делу палач.

– Я послан храмом Святой Екатерины, что в Фьербуа, – признаюсь я. – Братию интересует, правда ли, что это вы сожгли ведьму Жанну? И хотелось бы из первых уст узнать, присутствовали ли при казни черти, хохотали ли они, утаскивая заблудшую душу в ад, ну, вы понимаете?

Палач вновь наливает себе кубок, на сей раз позабыв про гостя. Выпив, он коротко приказывает:

– Выметайся вон.

– Как это? – хмурю я брови.

– А так! – гневно заявляет палач, а затем вскакивает и, потрясая перед моим лицом литыми кулаками, кричит: – Мне стыдно, понимаешь? Я ночей не сплю, вспоминаю, как она умирала. Я даже в церковь каждое воскресенье стал ходить, а на деньги, что мне заплатили за казнь Девы, купил книгу с молитвами! – Мэтр Фуго машет рукой куда-то за спину, в голосе его крепнет негодование. – А вы все ходите, все расспрашиваете!

Палач крепко хватает меня за грудки и быстро шепчет, брызжа слюной:

– Это все ошибка, понимаешь? Никакая она не ведьма! – Лицо его темно, в глазах страх и раскаяние, толстые губы дрожат. – Дева так страшно кричала, а когда она наконец замолчала, из пламени костра вылетела белая голубка и полетела прочь.

Мэтр Фуго разжимает руки и, повернувшись ко мне спиной, глухо, еле слышно бормочет:

– Тогда-то я и понял, что это ошибка. Ошибка! Проклятая чертова ошибка! Она и в самом деле была святой, а я – проклят!

Вот и развеялась последняя надежда на то, что каким-то чудом Жанне удалось остаться в живых. В мое время существовала легенда, будто бы Орлеанской Деве удалось спастись, и она вновь воевала против англичан. Увы, это оказалось всего лишь сказкой, уж палачу-то виднее, кого он казнил на самом деле! Я бесшумно встаю, голос мой холоден как лед: