Пока сэр Вильям разглагольствует, я с деланным интересом разглядываю камин, щедро облицованный мрамором. В Англии царит натуральный культ каминов, каждый, кому по карману завести этот аксессуар тут же бросается всячески его украшать и апгрейдить.
Я невольно задерживаю взгляд на центральной группе фигур, вырезанных в мраморе с изумительным мастерством. Судя по яблоку, зажатому в зубах дракона, перед нами змей-искуситель, коварно провоцирующий Еву. Та, полная дура, так радостно скалится в ответ, словно видит фрукты первый раз в жизни. Сам Адам, явный подкаблучник, апатично выглядывает из-за упитанной девичьей спины. Видно, что вся эта борьба добра со злом и прочая ерунда ему глубоко по барабану. Дай ему волю, завалился бы под ближайшее дерево на мягкую атласную травку да занялся пассивным отдыхом, то есть сном, разглядыванием облаков и ковырянием в носу. Кроссвордов, если я правильно помню, тогда еще не придумали.
– Теперь же мы начали отмерять часы! – делится со мной барон. – Боже, какой ужас, и куда только катится наша цивилизация? Эдак наши потомки начнут отсчитывать каждую минуту!
– Безобразие, – сочувственно киваю я.
– Благодарю за понимание, – холодно улыбается барон. – Так, а о чем это я? Ах да! Я переменил свое мнение о вас. Разумеется, замковый палач не будет вас пытать, этим займусь лично я. Ведь вы, конечно же, нагло лжете мне в лицо.
Улыбка исчезает, и предо мной сидит уже не благообразный джентльмен, а натуральный волк в человеческой шкуре.
Клацнув зубами, он заявляет:
– К сожалению, сейчас у меня нет свободного времени, я должен отъехать. Но через пару дней я вернусь, и вот тогда вам придется во всех подробностях припомнить, как вам достался перстень с рубином!
Последующая неделя оказалась одной из тех, о которых никогда не хочется больше вспоминать. Сэр Вильям Берифорд задержался дольше, чем планировал, и его великан-племянник словно с цепи сорвался. Если ранее барон хоть как-то мог сдержать его кровожадные наклонности, то теперь гигант оказался полновластным хозяином замка Молт.
Как только меня перевели в личную темницу сэра Дэниела, я сразу же понял, что ничего хорошего тут меня не ожидает. Обширная подземная темница в центральной своей части имела прекрасно оборудованную пыточную, доступную для обозрения из обеих клеток, женской и мужской. Приятным и единственным сюрпризом стало то, что меня кинули к двум недавним знакомцам, воинам сэра Ричарда. Как только тяжелые шаги тюремщика стихли, заглушённые лязгом захлопнувшейся двери, я тут же бросился проверять на прочность прутья решетки. Те и не думали трястись, дребезжать или хоть как-то поддаваться моим усилиям, даже не шелохнулись. Оглядев тяжелые каменные плиты пола, я попробовал сдвинуть с места хоть один булыжник в стене, а затем вновь вернулся к прутьям.
– Бесполезно, – каркнул из угла Престон. – Я думаю, эта клетка выдержит даже слона.
Чарльз, сидящий напротив него, коротко кивнул, а затем, пришепетывая, посоветовал:
– Рекомендую лечь поспать, ночью выспаться не удастся.
Я присмотрелся к ним внимательнее. Голова Престона была перевязана куском нижней рубахи, на котором проступали запекшиеся пятна крови, отекшее лицо Чарльза больше напоминало кусок сырого мяса, глаза превратились в щелки, на месте передних зубов зияли дыры.
– Кому-нибудь удалось спастись? – спросил я.
– Сэру Ричарду и Томасу Макли удалось уйти, – помолчав, ответил Престон. – Твой крик предупредил нас, мастер Трелони. Остальные трое погибли, я видел их тела.
– Точнее, головы, – прошепелявил из своего угла Чарльз.
Помрачнев, оба враз замолчали и, как ни пытался я вызвать их на разговор, упорно отмалчивались, отвернувшись к стене. В клетке напротив сидели и лежали семеро девушек, одна из них тихо плакала. Масляная лампа, чадящая у входа, давала слишком мало света, чтобы я мог разглядеть их лица. Я вернулся было на свое место, но что-то продолжало меня тревожить. Может быть, предчувствие надвигающейся беды?
– Что за черт? – прошептал я озадаченно. – Пусть здесь темно, сыро и холодно, но с какой это стати я так занервничал?
И только тогда я понял, что в подземелье, поверх разлитых в нем ужаса, обреченности и безнадежности, царит запах свежей крови и недавней смерти. Не одной смерти, а множества смертей! Воздух и стены темницы настолько пропитались воспоминаниями о сотворенных здесь душегубствах, что я, с моей собственной сотней покойников на счету – это если не считать дотла сожженный Саутгемптон, – ощущал их почти физически. Казалось, если я прислушаюсь чуть-чуть внимательнее, то различу предсмертные крики и проклятья умирающих, но стоило ли стараться? Если я не ошибался, то лужи, разлитые по полу вокруг чудовищных пыточных агрегатов, образовались из недавно пролитой крови. Похоже, наступающая ночь не сулила нам ничего хорошего.
На войне быстро привыкаешь к пыткам. Ткнуть раскаленной головней в пленника, не желающего развязывать язык, либо пощекотать острым кинжалом рачительного хозяина, укрывшего накопленное добро, там обычное дело. Но на войне ты применяешь силу к врагам, выступающим под чужими стягами, а если грабишь гражданских, то отчетливо осознаешь, что они иные, не наши, и оброки с налогами платят неприятелю. В конечном итоге именно на их деньги снаряжаются те полки, которые нам еще только предстоит разгромить. Словом, даже если сам ты не практикуешь методы силового воздействия, то к тому, что их применяют твои боевые товарищи, относишься вполне индифферентно и даже с одобрением. Стоит ли жизнь одного пленного чужака, до смерти замученного под пытками, жизни одного нашего солдата, который благодаря этому не попал в засаду и остался жив? Если вы скажете «нет», то любой, кто знает о войне не понаслышке, плюнет вам в лицо. И будет прав, разумеется.
А вот с вечера до утра пытать похищенных женщин, добиваясь, чтобы их жизненные силы сконцентрировались в черепе, – это патология. За подобные фокусы я бы лично вешал этих затейников за ребро на ржавый крюк, особо не разбираясь, было у них трудное детство, или же их поведение является следствием перенесенного в детстве энцефалита. По моему глубокому убеждению, разбираться во «вменяемости на момент преступления» могут только полные идиоты либо, наоборот, весьма умные люди, активно зарабатывающие на старость. Я тщательно зажимаю уши, пробую говорить вслух, петь, читать стихи, но все бесполезно. Пронзительные крики девушки раскаленными иглами вонзаются в мозг. Как обычно, жертву пытает лично сэр Дэниел, замковый палач лишь помогает ему при необходимости.
Под утро дверь в подземелье распахивается, и по ступеням мягко спускается невысокий тощий человечек, мэтр Альберт. На вид он чуть старше меня, у него блеклые глаза, редкие светлые волосы, мягкое интеллигентное лицо и хорошая добрая улыбка. Мэтр Альберт – здешний алхимик, главный идеолог и специалист по приготовлению лечебных настоек. Он не спеша подходит к девушке, растянутой на пыточном столе, внимательно заглядывает в ее глаза, выкаченные от нестерпимой боли, а затем благосклонно кивает.
Я отворачиваюсь, за спиной раздается глухой удар, девушки, запертые напротив, тихо скулят от ужаса, а кто-то из них громко рыдает и все никак не может остановиться. Подхватив отрубленную голову за длинные волосы, алхимик привычно сует ее в кожаный мешок, сутулая фигура споро взлетает по выщербленным каменным ступенькам, следом тяжело топает гигант. В дверях сэр Дэниел сгибается чуть ли не втрое, протискивается боком, едва не сорвав дверь с петель.
В непрерывных пытках проходит четыре ночи подряд. Я чувствую, что еще немного, и сойду с ума. Радует одно, под влиянием стресса ожоги, полученные от лесных разбойников, заживают на глазах. Похоже, мой организм мобилизовал все свои защитные силы. Следующей ночью пытают сразу двоих девиц, наутро в клетке напротив остается только одна, высокая, светловолосая и голубоглазая. Как шепчет мне Престон, это и есть леди Эмилия, любовь сэра Ричарда Йорка. А на шестой день пытки начинаются сразу же после полудня, длятся всю ночь, и когда рано утром я слышу тупой удар, которым сэр Дэниел отрубает девушке голову, то опускаюсь на колени. Я молюсь, и все, чего прошу у Господа, – только возможности хотя бы частично поквитаться со зверьми в человеческом облике.