Полные воспоминаний, ходили мы по земле, обильно политой нашей кровью, но не отданной врагу. Мы находили памятные места, могилы товарищей и не раз смахивали тяжелые слезы. Что ж, это естественно. Видимо, такие чувства испытывает каждый фронтовик, приехав много лет спустя на место памятных боев.

— Тут я был ранен, — сообщал бывший командир батареи Ефим Никодимович Ковалев, теперь агроном буковинского колхоза имени Ильича.

— Здесь находился штаб нашего отряда, — говорила бывшая медсестра куниковского отряда Надежда Степановна Лихацкая, теперь работница санатория «Машук». — А вот там был ранен Куников.

— Наш медсанбат располагался в этой балке, — час спустя рассказывала Анна Андреевна Сокол. — Тут было операционное отделение. Однажды упала бомба, когда шла операция…

Бывший инженер штаба корпуса Петр Александрович Попов, ныне работающий в Краснодаре инженером-строителем, нашел поржавевшую кирку. Он обрадовался находке.

— Таких кирок на Малую землю завезли несколько тысяч, — сказал он. — Эту же каменистую землю саперная лопата не берет. Кирками пришлось вгрызаться.

Да, это кирка заслуженная. Кирки помогли нам опоясать Малую землю траншеями, окопами, блиндажами, спасаться от ожесточенных бомбежек, артиллерийских обстрелов. Попов взял кирку с собой, чтобы отдать в Новороссийский музей.

Было что вспомнить и Николаю Андреевичу Неможенко, бывшему начальнику разведки дивизии.

— Вон там, — указал он рукой, — на Безымянной высоте проходила оборона нашей дивизии. Под тем домом был подвал. Там жили разведчики.

Его жена Тамара Филипповна несколько раз с удивлением спрашивала:

— Ну как вы могли держаться тут, когда вас видно было отовсюду?

Неможенко пожал плечами:

— А я теперь и сам не пойму. И немцы тогда удивлялись… Но факт остается фактом — держались.

Бывший замполит морской бригады Федор Васильевич Монастырский, ныне полковник в отставке, написавший книгу воспоминаний «Земля, омытая кровью», показал нам у поселка совхоза место, где совершил подвиг воспитанник бригады юнга Витя Чаленко.

Мы пришли в балку, которую тогда называли Куниковской улицей. Здесь находился штаб 176-й дивизии. По скатам балки, как соты в улье, лепились землянки. Эта балка была самой оживленной. По ней доставлялись грузы с берега на передовые позиции.

Аркадий Михайлович Альтшуль, работавший секретарем дивизионной газеты, пытался разыскать землянку редакции. Место он нашел, но, конечно, от землянки осталось одно воспоминание — она оказалась заваленной землей и заросшей колючим кустарником.

— Тут, при свете коптилки, я писал очерки о героях, — почему-то с печальным вздохом произнес он.

Малоземельцы помнят его очерки и зарисовки о Малой земле. Сейчас он сед, его глаза часто влажнеют при воспоминаниях. Но это по-прежнему инициативный, нисколько не постаревший душой журналист. Бывший инструктор политотдела дивизии Александр Амвросиевич Поначевный, ныне педагог в Черновицах, сказал мне, что Аркадий Альтшуль является душой землячества участников боев за Новороссийск в Черновицкой области, А их там живет немало — около шестидесяти человек.

Мы были желанными гостями у виноградарей и рыбаков Малой земли. Нас угощали виноградом, вином, рыбой. А с какими замечательными людьми мы познакомились!

В совхозе нас встретила статная, загорелая женщина. На ее груди Золотая звезда Героя Социалистического Труда, несколько орденов. Это бригадир Люба Стеклова.

— О, на Малой земле есть, оказывается, и Герои труда! — изумленно воскликнул Бабич.

— Даже три, — улыбнулась Стеклова.

— Так это же здорово! — Бабич повернулся к Альтшулю. — Об этом надо написать, Аркадий. Напиши о преемственности подвигов.

Аркадию не надо подсказывать. Он уже записывал в блокноте о том, что виноградарям после войны пришлось засыпать на плантациях добрый десяток тысяч воронок от бомб и снарядов, сотни метров траншей, разминировать около шестидесяти тысяч мин. Записал он, и что совхоз выращивает на площади 650 гектаров десятки сортов винограда «мускат», «каберне», «чаус», «шасла», «рислинг», «алиготэ», «саперави»…

— Запиши, Аркадий, — добавил я, — что в совхозе три Героя Социалистического Труда — Люба Стеклова, Галина Гаркуненко, Василий Блохин. А у рыбаков рыбколхоза «Черноморец», которые живут в Куниковке, есть тоже Герой — капитан-бригадир сейнера Владимир Вологин. А орденоносцев среди виноградарей и рыбаков — добрая сотня.

Аркадий записывал и повторял:

— Это же замечательно, ну просто замечательно!

Мы возвращались с Малой земли, когда наступила ночь. Совхоз, Куниковка, весь город были в электрических огнях. Тысячи электрических звезд на другом берегу Цемесской бухты отражались в воде. Удивительно красив был этот ночной пейзаж. Но в нашем автобусе вспомнились и другие ночи — подвешенные на парашютах светящиеся бомбы, пунктирные линии трассирующих пуль, разноцветные ракеты, гул ночных бомбардировщиков, взрывы снарядов, бомб, стоны раненых.

— Есть легенда о возрождающейся из пепла птице Феникс, — сказал Альтшуль. — Сегодня мы видели не легенду, а быль…

Однажды я получил письмо из Сибири. Мой читатель писал, что во время отпуска был в Новороссийске, ходил на Малую землю и там около Суджукской косы прочел на постаменте памятника погибшим десантникам фамилию и инициалы А. С. Ткаченко. В музее читателю сказали, что Ткаченко был командиром корректировочной группы и погиб в районе рыбзавода. Далее читатель писал, что знал одного лейтенанта Александра Семеновича Ткаченко, который после излечения в госпитале жил в Сибири, а потом уехал в город Донецк.

Я стал наводить справки, списываться с малоземельцами. И наконец получил письмо от самого Ткаченко. Да, это был тот самый Ткаченко, который сменил корректировщика лейтенанта Воронкина, когда в помощь куниковскому отряду высадились 165-я и 255-я бригады, «Мне уже сказали, — писал он, — что я лежу в братской могиле в районе рыбзавода. А на самом деле я жив, но не очень здоров. Но ничего, креплюсь, понемногу работаю. Недавно даже защитил диссертацию и стал кандидатом исторических наук, преподаю историю в одном из вузов Донецка. Написал книгу воспоминаний «Победные залпы» о действиях артиллеристов-азовцев». Я написал ему о традиционных встречах малоземельцев в сентябре и пригласил приехать.

Утром 15 сентября ко мне в номер новороссийской гостиницы вошел высокий, атлетического сложения человек, одетый в форму морского офицера, опирающийся на трость.

— Я Саша Ткаченко, — отрекомендовался он.

Так я встретился с воскресшим из мертвых.

В тот же день мы поехали к памятнику на Малой земле. Долго молча стоял он у памятника. Потом повернулся ко мне и в задумчивости сказал:

— Странное чувство испытываешь, когда смотришь на свою могилу. Остро припоминается все… Надо попросить, чтобы убрали мою фамилию.

Но спустя некоторое время сказал иное:

— Не скажу. Пусть остается. Когда-нибудь умрет кандидат исторических наук Ткаченко, но ему памятник уже не поставят.

Как же случилось, что Ткаченко оказался похороненным?

Произошло это при следующих обстоятельствах.

Корректировочный пост Ткаченко находился на крыше разрушенного здания рыбзавода. Отсюда под непрерывным огнем противника телефонисты Василий Зарькин, Василий Делинский, сигнальщик Михаил Портнов, радист Петр Шелакин, Григорий Пономарев, Петр Бабанский и Тихон Кудий обеспечивали регулярную связь с корабельными и береговыми батареями, со штабом десантников. На седьмые сутки Ткаченко был тяжело ранен в бедро. Но он не покинул пост, а продолжал вести корректировку огня до тех пор, пока не потерял сознание. Матросы на руках отнесли его в санчасть. Там заполнили на него карточку. Здесь, в подвале рыбзавода, раненые дожидались ночи, когда приходят корабли для отправки раненых в госпиталь в Геленджике.

Матросы любили своего лейтенанта, они решили сами отнести его к берегу и погрузить на корабль, не дожидаясь санитаров. Несколько минут спустя на рыбзавод налетели вражеские самолеты. Одна бомба угодила в санчасть. Все раненые и врачи, находившиеся там, были убиты. А Ткаченко в полночь был погружен на «морской охотник». В сибирском госпитале он пролежал более года и после излечения его признали непригодным к военной службе. Потом был на партийной работе в Сибири, учился и только спустя десять лет переехал в Донецк.