— В Севастополе вам не доводилось воевать? — спросил он Суровцева, пытаясь сразу определить, какими боевыми качествами обладает новый офицер.

— Не довелось.

— А где довелось?

— В Сталинграде.

— Ara, — удовлетворенно сказал Березский, сразу проникаясь уважением к прибывшему. — Особой, стало быть, выучки.

— Вот именно.

— А как сюда попали?

— Известно как — из госпиталя, — улыбнулся Суровцев. — Был в резерве, послали сюда.

— Воевать тут трудно. С обстановкой знакомы?

— Знаком. Что же касается трудностей, то ведь на то и война, — и уже с гордостью добавил:-Того, кто стоял насмерть в городе у Волги, ничем не удивишь.

— Что верно — то верно…

Повар принес ужин. Березский и Суровцев вместе поужинали, затем Березский поднялся и сказал:

— Вступайте в исполнение обязанностей. Те, кто сегодня дрался, пусть отдыхают. Вновь прибывшим укреплять оборону, привести в порядок разбитые ячейки, блиндажи. Я пришлю сюда саперов заминировать нейтральную зону. В четыре ноль-ноль доложите по телефону об обстановке.

— Есть, — ответил Суровцев.

Березский пошел на свой командный пункт. Его пошатывало от усталости, но он был доволен. Фашисты сегодня не прошли, не пройдут и завтра, не пройдут и никогда.

На командном пункте его поджидал молодой лейтенант. Завидев Березского, он вскочил и вытянулся.

— Лейтенант Перегудов! Прибыл в ваше распоряжение!

Глянув на розовые щеки лейтенанта, Березский вспомнил Кривошеина, подумал, что, возможно, никогда не увидится с ним, таким жизнерадостным и общительным. Может быть, только после войны. А вот с замполитом простился навек. Березский любил его, как отца, как старшего друга. Был замполит гражданским по натуре человеком, обмундирование на нем висело мешком, но у него была чистая, кристальная душа и светлый ум. И вот нет теперь дяди Гриши, как называли его заглазно солдаты и офицеры.

«Завтра опять будет то же, что и сегодня, — подумал Березский и искренне пожалел юного лейтенанта, к щекам которого еще не прикасалась бритва. — Оставлю его помначштаба. Пусть сидит на командном пункте».

О своем решении он сообщил лейтенанту. У того вытянулось лицо.

— У меня предписание на должность командира взвода, — сказал он недовольно.

В его голосе Березский почувствовал такие нотки, что сразу подумал: «Не удержать. Да и какое я имею право?»

— В таком случае, — помедлив, проговорил командир батальона, — пойдете в третью роту. Там все раненые. Их отправьте в санчасть.

— А с кем же я останусь?

— Из второй роты вам дадут двадцать человек. Отправляйтесь сейчас. Солдат пришлю через полчаса. До утра укрепляйте оборону. В четыре ноль-ноль доложите.

— Есть! — радостно козырнул лейтенант.

У порога он остановился и повернулся к Березскому.

— Может быть, вы думаете, что я чересчур молод, — с некоторым смущением сказал он. — Так я вам должен сказать, что мне скоро двадцать один год и я участвовал в десанте на Феодосию… Да и вообще воевал…

Когда он ушел, Березский лег на топчан, рассчитывая вздремнуть несколько часов. Тело ныло от усталости, однако сон не шел. Припомнились малейшие детали дневного боя, обдумывались недостатки, которые следует завтра устранить. «Плохо было со связью. Надо продумать этот вопрос. Надо договориться с соседом слева о том, чтобы вышибить до рассвета фашистов с участка первой роты. Пожалуй, лучше зайти к ним с тыла, откуда они меньше всего ожидают, и коротким быстрым ударом добить. Но как? Какими силами это сделать?…»

Березский поднялся, вышел из землянки и присел на камень.

Хороша была апрельская ночь. Легкий ветерок нес влажный запах моря. Капитан глубоко вздохнул, потянулся. К нему подошел боец. Капитан узнал Бурханова, У него были забинтованы голова и правая рука.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан? — козырнул Бурханов.

Березский пригласил его в землянку. Достал флягу, налил стакан вина.

— Выпей, ты отлично воевал сегодня.

Бурханов выпил, вытер черной рукой сухие, потрескавшиеся губы и сказал:

— Я вот по какому делу к вам. Сегодня убит боец Яков Лемешко. Перед боем он подал заявление в партию. Но парторга батальона убило бомбой, и заявление Лемешко не разобрали. Я вас прошу, чтобы его посмертно приняли в партию.

Березский снял фуражку и положил на топчан.

— Ты только за этим зашел ко мне?

— Да!

— Сделаем, как просишь! Чего так смотришь на меня?

— Товарищ капитан, у вас голова поседела, — тихо проговорил Бурханов.

— От пыли, наверное.

— Нет, не от пыли…

Разыскав маленькое зеркало, Березский посмотрел в него, криво улыбнулся: «Чепуха какая», но в душе очень огорчился. Надев снова фуражку, бодро сказал:

— Лишь бы голова была целая. А седина — это ничего!

Они вышли из блиндажа.

— Хороша ночка, — заметил Бурханов. — Если останусь жив, после войны приеду сюда вино пить. Верю, что опять зацветет тут жизнь, будут играть дети, трудиться люди. Недаром кровь проливали за этот кусочек земли.

— Да, зацветет, Малая земля соединится с Большой, — проговорил Березский и положил руку на плечо Бурханова: — Прощай, Василий. Желаю тебе быстрее залечить раны.

— Зачем же прощай? — возразил Бурханов. — Я еще вернусь в свой батальон. Лечиться буду в береговом госпитале. До свиданья.

Они обнялись.

Пройдя несколько шагов, Бурханов обернулся и крикнул:

— Товарищ капитан, место свято — ни на шаг не отступайте!

— Будь уверен! — ответил капитан.

На Безымянной высоте

1

Утром над этим случаем смеялись все. Первым еще вчера вечером рассмеялся ефрейтор Роман Петраков. Впрочем, он не ефрейтор.

Он моряк, и в пехоте оказался по стечению фронтовых и иных обстоятельств. Чтобы не спутали его с обыкновенным пехотинцем, он носил бескозырку, а ворот гимнастерки не застегивал, чтобы виднелась полосатая тельняшка. Когда его называли ефрейтором, он поправлял: «Извиняюсь, не ефрейтор, а старший матрос».

В тот день он находился в боевом охранении на Безымянной высоте.

Много было их, безымянных высот на фронтах Отечественной войны.

Была такая и на Малой земле. Первые дни десанта тут вела бой 165-я бригада полковника Горпищенко. Ей удалось отвоевать часть высоты, до дороги, ведущей из Новороссийска в поселок совхоза «Мысхако», и угол кладбища.

Потом ее сменила 176-я Краснознаменная дивизия генерала Бушева. Ей удалось в ряде мест продвинуться за дорогу. Но вершина так и осталась за немцами.

На Безымянной высоте не было никаких построек. Вся она бугристая, серая, плешивая. Лишь местами на ней росли колючие кустарники, называемые на Кавказе держидеревом.

На дороге и по обеим ее сторонам зарыты тысячи противопехотных и противотанковых мин. А со стороны немецкой обороны воздвигнуты проволочные заграждения и разбросаны так называемые малозаметные препятствия.

В тех местах, где наша оборона выходила на дорогу, находились боевые охранения. От них до немецкой обороны было рукой подать — сто, а где и пятьдесят метров.

Вот в одном таком боевом охранении и находился бывший матрос, а ныне пехотинец Роман Петраков. Всего тут было шестеро солдат во главе с командиром отделения сержантом Иваном Безуглым.

Под вечер, когда еще было светло, на посту стоял Роман. Остальные спали или занимались своими делами — чистили оружие, писали письма, чинили обмундирование.

Позевывая от скуки, Петраков время от времени выглядывал из ячейки и смотрел в сторону вражеской обороны. Смотрел равнодушными глазами. Вот уже который день на участке тихо. Спокойно ведет себя противник и по всей оборонительной линии Малой земли. Видимо, выдохся. Правда, они днем и ночью методически обстреливают плацдарм минами и снарядами. Но на это малоземельцы, привыкшие к грохоту ожесточенных сражений, уже перестали обращать внимание. Война есть война, и свист пуль такое же неизбежное явление, как жужжание пчел на пасеке.