— Рисковал ты со своими «катюшами».

Терновский пожал плечами.

— Все рисковали. Зато я удовлетворен, как артиллерист. «Катюши» в морском бою — грозное и верное оружие. Адмирал сказал, что наш опыт переймут не только черноморцы, но и балтийцы, и на Северном флоте.

— Очень хорошо. А все-таки, как там дела? Почему в Южную Озерейку десант не состоялся? — стал допытываться Дубровин.

Леднев и Терновский переглянулись.

— Чего скрывать, — решительно тряхнул головой Леднев. — Сорвался десант в Южную Озерейку.

— Почему?

— Говорят, немцы знали о нем и подготовились к встрече. Встретили таким огнем, что пришлось отойти. Десант на Мысхако оказался удачнее. Куниковцы хорошо зацепились. А на третьи сутки высадились бригады полковников Потапова и Горпищенки. Ты знаешь их, герои Севастополя. Теперь все силы Черноморского флота брошены на поддержку куниковскому отряду.

— Молодцы морские пехотинцы! — с восхищением отозвался Дубровин.

— Бравые ребята, — подтвердил Леднев и с тяжелым вздохом сказал: — А Куникова три дня тому назад похоронили.

— Как? — вскричал Дубровин и откинулся на подушку.

— Об этом бы не надо, Ваня, — осторожно заметил Терновский Ледневу.

— Из песни слов не выбросишь, — мрачно сказал Леднев, потирая подбородок. — Похоронили мы Цезаря. Что ж, на то война, Ваня. Здесь, в этом госпитале, умер он на операционном столе. С тяжелым ранением привезли его сюда.

После некоторого молчания Дубровин тихо спросил:

— А еще кто?

Леднев и Терновский опять переглянулись. Терновский вынул из кармана флотскую газету, в нерешительности подержал ее в руке, потом развернул и протянул Дубровину.

— Вот о Пете напечатано, — сказал он.

Дубровин отстранил газету и попросил:

— Ты по-человечески расскажи.

Терновский спрятал газету, почему-то почесал забинтованную голову и повернулся к Ледневу.

— Давай ты, Ваня.

Хмуря брови, Леднев неожиданно осипшим голосом проговорил:

— Врач предупреждал нас, чтобы не говорили с тобой о смертях и прочих неприятностях. Но ты же, Ваня, моряк. Это медикам, может, не понять, а ты же флотской закалки и нечего скрывать. Так я думаю.

— Правильно, — подтвердил Дубровин, не сводя настороженных глаз с Леднева.

— Одним словом — погиб наш друг Петр Крутень. Прямое попадание снаряда в мостик. Сразу насмерть.

У Дубровина захватило дыхание. Он глотнул воздух и закрыл глаза, и так лежал несколько минут. Леднев и Терновский молча смотрели на него. Потом Леднев кивнул головой и тихо сказал:

— Пошли, Жора. На сегодня хватит. Врачу скажем, чтоб дали ему вина.

Дубровин слышал его слова, но удерживать друзей не стал. На сегодня действительно хватит…

В эту ночь он долго не мог заснуть. Думал, думал…

На следующий день дежурная сестра принесла показать ему сына. Неиспытанное ранее отцовское чувство нахлынуло на Дубровина, когда он смотрел на розовое, сморщенное личико сына.

— Адмирал уговорил показать вам, — сообщила сестра. — Видите, весь в вас. Любуйтесь, только быстрее.

Через минуту она унесла ребенка. А Дубровин лежал и продолжал улыбаться.

Ветер разогнал тучи, и на голубом небе засияло солнце. Дубровин смотрел в окно, через которое в комнату лился яркий свет, и чувствовал, что и на его сердце так же светло и празднично.

— Скоро весна, — радостно сообщил он вошедшему врачу.

— Да, скоро весна, — подтвердил тот.

Одна ночь

Началось прямо по Гоголю.

— А ну, повернись, солдат!.. Знатный вид! И где ты такую шинель достал? Шили на двоих, а досталась одному…

Старший краснофлотец морской пехоты Семен Калюжный, громко смеясь, поворачивал из стороны в сторону коренастого бойца, одетого в необычайно широкую и длинную шинель. Стоявшие вокруг морские пехотинцы смеялись, отпуская шутки по адресу новоприбывшего. Наконец тому, видимо, надоело.

— Отстань! Посмеялись и хватит!

И он оттолкнул Калюжного. Тот отлетел на несколько шагов.

— Силен парень! — с явным уважением заметил моряк и уже миролюбиво проговорил: — А ершистый!.. Надо понимать шутки, раз в морскую часть попал.

Новоприбывший стоял, широко расставив ноги, и поправлял на себе шинель. Он искоса глянул на Калюжного и усмехнулся:

— А я сам не против шуток, но смеяться над собой не позволю. Вздую, ежели что!

— Вздуешь? — переспросил Калюжный, широко открыв глаза.

— Вздую, — невозмутимо повторил тот.

— Вот за это ты мне нравишься, — неожиданно заключил Калюжный. — Пойдем-ка к старшине.

— Это зачем же? — недоуменно пожал плечами боец.

— По дороге расскажу.

Он взял солдата под руку, повел в развалины портовых зданий.

Последнюю неделю Калюжный скучал. Черт его дернул заболеть в то время, когда отряд майора Куникова готовился к десанту под Новороссийск. Списали в госпиталь, а когда оттуда вышел, отряд Куникова уже дрался под Новороссийском. Калюжного зачислили в морскую бригаду, которой командовал полковник Горпищенко.

Конечно, и в роте автоматчиков были отличные ребята, но душа рвалась туда, в куниковский отряд. Там были его старые друзья и лучший друг Миша Карницкий. Вместе с ним войну начали, дали клятву не разлучаться до смерти. Без Михаила Калюжному было одиноко: не с кем побалагурить, некому поведать свои думы, сердечные тайны. Может быть, это и было причиной того, что его потянуло к ершистому новичку.

По дороге Калюжный узнал, что фамилия новичка Степкин, звать Иваном, родом он из Рязанской области, до войны был столяром на мебельной фабрике, в армии с начала войны, служил в пехоте стрелком, был ранен и после излечения в госпитале попал в морскую пехоту.

— Так, значит, в десантных делах не разбираешься, — подвел итог своим расспросам Калюжный. — Это сразу видно! Салага ты, по-нашему. Ну, ничего, привыкнешь. Сегодня ночью будем десантом высаживаться около Новороссийска. А ты в шинели, да еще такой несуразной. Видел кого из наших в шинели?

— Да ведь холодно, — заметил Степкин.

Калюжный мельком взглянул на Степкина и рассмеялся.

— Холодно? Да в десанте семь потов прошибет, захочешь в одной тельняшке остаться. Да, кстати, тебе выдали ее?

Степкин расстегнул ворот гимнастерки и показал полосатую тельняшку. Калюжный одобрительно кивнул головой.

— Сейчас твою шинель на бушлат или ватную куртку обменим. Тогда настоящий вид будешь иметь.

Вечерело. Рота автоматчиков сидела в порту, дожидаясь погрузки. Рябоватый усатый лейтенант Малеев, хмурясь, подзывал к себе то одного, то другого командира взвода и что-то говорил им отрывистым голосом. Калюжный и Степкин молча глядели на командиров, на серое море, думая каждый свою думу. Калюжный нетерпеливо поглядывал на запад — скорее бы темнело, да в путь. Впереди встреча с друзьями. Как-то они там?

Степкин уже был одет в ватную куртку, туго подпоясанную ремнем. Из карманов выглядывали гранаты. Теперь он имел такой же бравый вид, как и все остальные. Но на душе у него было неспокойно. Он с тревогой посматривал на черные, тяжелые волны и заранее испытывал тошноту.

— Боюсь, укачает меня, — признался он Калюжному. — По мне, легче в самую жестокую атаку пойти, нежели болтаться в море.

— Не напускай на себя страху заранее, — проговорил назидательно Калюжный. — Море смелых любит.

Закурили из одного кисета. Затянувшись крепким махорочным дымом, Степкин внимательно посмотрел на Калюжного. Кто хоть раз видел Калюжного, тот надолго запоминал этого моряка. У него большой, с горбинкой нос, черные блестящие глаза, широкие скулы. Между носом и лбом резкая поперечная борозда, широкие брови, бронзовое от загара лицо. Силой и мужеством веет от этого человека.

— Послушай, — проговорил Степкин, осененный догадкой, — ты не тот самый Калюжный?

— Не тот, — поняв о ком говорит Степкин, ответил моряк. — Не дорос еще до того. Того Алексеем звали. Да ты откуда знаешь о нем?

— Стало быть, знаю.