«Спать, должно быть, уже легла, — повторял про себя Глеб. — Жалко будить её. Устает она, небось. Шутка ли, одной на дежурстве со всеми больными остаться. Зевать будет, и прикрывать рот рукой, и подсмеиваться надо мной, а я-то…»

Он закрыл глаза, старался ни о чем не думать, — только обрывки мыслей оставались еще в отяжелевшей после выпитого коньяка голове.

— Глеб, — шепнул Быков, останавливая коня и прыгая в снег, — я тебе вот что хочу сказать…

Глеб открыл глаза, свесил ноги с брички, увидел узкую загогулину потускневшего месяца и вдруг понял все.

— Несчастье?! — крикнул он, бросая в снег башлык и расстегивая тулуп. — С Наташей несчастье?..

— Надо быть мужчиной, Глеб, — ответил Быков хриплым, прерывающимся голосом, не оставляющим никакой надежды, и показал на маленький огонек, медленно ползущий навстречу.

— Погоди! Не говори минуту… — ответил Глеб, сжимая руками виски. Прошла минута — и он выхватил вожжи из рук Быкова.

— Едем!.. — крикнул он и не узнал собственного голоса.

Лошадь понесла под уклон.

Через десять минут, которые показались ему вечностью, у поворота дороги Глеб увидел солдата с фонарем, выбежавшего навстречу.

— Приехали? — спросил солдат, размахивая фонарем, и тихо добавил: — Беда-то какая…

Глеб узнал однорукого солдата из госпиталя, но расспрашивать был не в силах и только прислушивался к сиплому шепоту Быкова. Он понял, что разговор идет о Наташе, о чем-то таком, чего ему, может быть, и не следует знать…

— Наташа убита?

Быков молчал.

Они прошли мимо здания госпиталя. На месте дома оставалось теперь только черное, занесенное снегом пожарище.

Быков ожидал слез, крика, даже истерики, — ведь знал он, как были в последние годы напряжены нервы Глеба, сколько пришлось ему пережить из-за Васильева, из-за временного разрыва с Наташей, и каменное спокойствие друга испугало его.

— Плачь, — сказал он, — плачь, легче будет! Выплачешь горе.

Глеб тихо спросил:

— Как она погибла?

— Немецкий аэроплан сбросил бомбы.

— Но ведь над госпиталем был флаг Красного Креста?..

— Это его не останавливает.

— Неужели «Черный дьявол»?

— Он самый.

Глеб схватил руку приятеля и сжал её до боли.

— Петр, — сказал он, — я завтра вылетаю в разведку и если встречу «Черного дьявола»…

Он не договорил, но Быков понял все и почувствовал, как приливает кровь к голове.

«Куда ты полетишь такой-то? — подумал Быков. — Бой хладнокровия требует, а у тебя руки будут дрожать…»

— Что ты, Глебушка, завтра обсудим, — сказал он уклончиво.

— Уже решено, — ответил Глеб, и в голосе его была такая уверенность в своей правоте, что Быков не осмелился возражать приятелю.

Они подошли к халупе, в которой стоял гроб с телом Наташи.

— Ты её видел в гробу? — спросил Глеб.

— Видел, — поспешно отозвался Быков.

— Она одна убита?

— Еще восемь человек раненых…

— Её нужно похоронить отдельно, не в братской могиле…

— Я уже договорился.

Глеб казался совсем спокойным, — только чуть дрожали посиневшие губы.

Перед тем как войти в халупу, Глеб снова спросил:

— Лицо обезображено?

— Нет…

— Лучше, что я увижу её такою, какою она при жизни была, — скороговоркой промолвил Глеб. — Послушай-ка, Петя…

Он остановился на пороге, вглядываясь в сумрачную полумглу освещенной двумя свечами халупы, и зашептал на ухо:

— Ты первый войди, попроси, чтобы посторонние ушли. Она одна тут лежит?

— Одна.

— Я подожду, а ты поди, ушли людей.

Быков вернулся через несколько минут. Глеб все в той же позе стоял у дверей и беззвучно плакал.

— Ну как? — спросил он Быкова.

— Никого нет. Можешь идти.

Быков долго ждал Глеба и медленно прохаживался по двору, прислушиваясь к голосам, доносившимся из соседних халуп: где-то неподалеку пели печальную старую песню; трогателен был её простой напев:

Прошло часа два. Быков ходил по двору, не решаясь войти в халупу. Начинало светать. Песню давно уже допели.

Глеб вышел из халупы сутулясь и медленно проговорил:

— Простился…

Он помолчал, словно это короткое слово трудно было ему выговорить, и тихо сказал:

— Сейчас же хоронить её надо.

Хлопоты, беготня по халупам, разговоры с санитарами, похороны, волнение о приятеле утомили Быкова, и днем, когда подъезжали к аэродрому, он задремал, не выпуская вожжей из рук.

Насупившись, сняв шапку, распахнув тулуп, сидел Глеб под ветром, и казалось ему, будто тупая боль под ложечкой, которую он начал ощущать еще вчера, жгла тело изнутри. И странно, именно боль успокаивала его, потому что, если бы не было мучительного чувства физического страдания, он способен был бы броситься с обрыва или размозжить голову о каменную кладку стены.

Ясно и зримо было все, что видел он нынешней ночью. Звон лопат, вгрызавшихся в землю, и тяжелый гул мерзлых комьев, падавших на гроб Наташи, еще отдавался в ушах Глеба.

Часу в девятом приехали на аэродром. Тентенников, опираясь на палку, ждал их у въезда в деревню. Лицо его отекло: за ночь, мешки набрякли под глазами.

Он ничего не спросил, только головой покачал и медленно пошел по следам брички к аэродрому.

Победоносцевский самолет сделал круг над аэродромом и медленно начал набирать высоту. До расположения противника от деревеньки, где стоял отряд, было не больше сорока верст. Огромный сверкающий простор распахнулся перед Победоносцевым. Белые горы курились, как и вчера утром, ветер клубил снежную пыль над могучими вершинами.

Над холмами и узкими долинами должен был Глеб лететь на запад. Он мечтал только об одном: о встрече с «Черным дьяволом», бомбившим вчера Наташин госпиталь. Он был почему-то уверен, что обязательно встретит того самого летчика, который убил Наташу. «Сердце подскажет», — думал Глеб, вглядываясь в ясную, светлую даль.

Он не чувствовал ни холода, ни усталости. Бывают случаи, когда человеку в одно мгновение вспоминается вся прожитая жизнь. Глеб чувствовал теперь, как приходит на память обрывочная, разорванная и снова сшитая из разноцветных клочьев воспоминаний его собственная судьба.

Было страшно подумать о том, что случилось вчера. Руки Наташи, восковые бледные руки её, сложенные на груди, снова вспомнились Глебу, и чувство ненависти к «Черному дьяволу», виновнику стольких смертей, становилось сильнее с каждой минутой.

Там, за лесом, начинались позиции врага. Вот напоследок черной тенью прошли линии русских окопов. День был ясен, но голубоватая дымка скрадывала очертания на краю горизонта.

Синие и зеленые облачка рассыпались неподалеку. Глеб понял: стреляют по нему. Клубятся невдалеке разрывы шрапнели. Он повернул к лесу. Аэроплан бросило в сторону. Потом он качнулся еще раз и снова начал набирать высоту. Торжественно и плавно гудел мотор. Опять Глеб поверил в свою предстоящую победу.

Вдали над долиной клубились облака. Глеб хотел обойти их над лесом, но вдруг увидел самолет, вынырнувший из облаков. Он летел навстречу Глебу, и летчик сразу узнал характерные очертания «альбатроса».

«Не тот ли самый убийца?» — подумал он и почувствовал, как судорога сводит колени.

Он не ошибся: самолет был выкрашен в черный цвет — знак «Черного дьявола».

Встреча, о которой он мечтал столько времени, наконец произошла. Глеб боялся теперь только одного: как бы летчик не уклонился от боя. Он был уже уверен, что «альбатрос» — убийца Наташи.

«Альбатрос» повернул обратно, и Глеб прибавил газ.