- Но не все могут себе это позволить… - пошутил супруг.

 Юля часто разговаривала с мужем на богемные темы, и он против своей воли стал интересоваться жизнью совершенно чуждой для него интеллигенции.

 - Ежели ищо поживу тут пару годков, - пошутил он и пригладил непокорные пряди, - то стану настоящим городским…

 - Сколько раз я тебе просила не говорить: ищо, зараз или што! – упрекнула его в ответ вечно спешащая жена.

 - Всю жизнь так разговаривал и не собираюсь меняться…

 - Так ты меня любишь…

 - Свари лучше борща! – перевёл разговор Григорий.

 - Некогда… - призналась Юля и убежала к очередному знаменитому больному.

 - Семья без борща - это сожительство. – Подумал он, глядя на её ладную задницу.

 Григорий специально на встречах с представителями богемы употреблял хуторские словечки и выражения. Юлю это очень злило, она со временем всё реже ходила в гости с казавшимся необразованным спутником. На самом деле он увлёкся новой стороной жизни, пристрастился к чтению и почти всё время проводил за книгой.

 - Сколько всего умные люди написали! – восхищался Шелехов, читая очередной роман.

 … Их семью живо коснулся самый громкий, поистине эпохальный скандал, который произошёл в связи с публикацией за рубежом отвергнутого советскими издателями романа Бориса Пастернака "Доктор Живаго". Присуждение вслед за тем его автору Нобелевской премии 1958 года вызвала настоящую истерику в советской прессе.

 - Чего они на него взъелись? – удивлялся Григорий, читая хлёсткие передовицы газет. – Человек прославил Советский Союз на весь мир, а его сжирают.

 - У нас в стране лучше не высовываться! – съязвила супруга.

 Травля великого поэта усиливалась вместе с ростом его славы и привела сначала к его вынужденному отказу от премии - под угрозой высылки из страны, - а затем к болезни и смерти.

 - Десятилетиями нагнетавшийся ажиотаж о необходимости "каждого честного художника" служить партии и народу привёл всё-таки к последствиям во многих случаях необратимым. – Объяснила Юлия.

 - У нас в стране все процессы необратимые…

 Общественная атмосфера нагнеталась известным по опыту 1946 года способом, когда первый секретарь Ленинградского обкома партии Жданов раскритиковал Зощенко и Ахматову. О событиях двенадцатилетней давности в ту пору вспоминали не без оснований: и тон обвинений и "оргвыводы" в 1958 году были практически одинаковыми. Пастернака не называли, как Зощенко, "пошляком", а предпочли "образ" - "свинья в огороде"...

 - Сегодня у нас провели обсуждение и осуждения опального поэта. – Однажды сообщила супруга.

 - А вы то здесь, каким боком?

 - Представляешь, - возбуждённо щебетала Коновалова, - встают заведующая отделение и говорит: "Я, конечно, Пастернака не читала, но...".

 Дело Пастернака велось публично. Лишь в литературных кругах знали о другой драме тех лет - аресте выдающегося романа писателя-фронтовика Василия Гроссмана "Жизнь и судьба". В феврале 1961 года главный редактор "Знамени" Вадим Кожевников лично отправил в ЦК Суслову рукопись романа, принесённого автором в его журнал, - с соответствующим своим "редакционным заключением". Тут же дома у Гроссмана были изъяты все существовавшие экземпляры этого произведения. Гроссман заслужил "предсказание" главного тогдашнего партийного идеолога Суслова:  "Это будет напечатано лет через 250 - 300". 

 От широкой проработки Гроссмана спас, видимо, недавний, получивший мировой резонанс скандал с "Доктором Живаго". Самому автору это помогло мало: арест его детища для него был слишком тяжёл. Последовали болезни и смерть.

 … В последние месяцы 1962 года доктор Коновалова часто бывала в доме у Анны Андреевны Ахматовой, которая в силу возраста часто болела. 

 - Я восхищаюсь её ташкентскими стихами, посвященными Ленинграду, Родине. – Счастливая от долгожданной встречи Юля делилась впечатлениями с мужем. - Встретиться с нею было моей заветной мечтой.

 - Дай мне почитай её стихи! – попросил Григорий.

 - Я принесу с работы сборник… 

 Юлия перевела дух и снова затараторила:

 - И вот я иду к Ахматовой. Какие чувства я испытывала, передать невозможно: ведь я шла к великой поэтессе!.. В узкой тёмной комнате меня встретила высокая седая женщина, стройная и величественная, вся светящаяся добротой и радушием. Анна Андреевна пригласила меня сесть, и мы сразу же разговорились, как добрые старые знакомые. Я почувствовала себя легко и свободно, словно дома.

 - Ты же лечить пришла?

 Радостная супруга засмеялась:

 - Я даже забыла, зачем пришла, а потом конечно осмотрела её и выписала лекарства.

 - И какое у неё здоровье?

 - Ходить придётся часто…

 С этого дня она регулярно виделась с Ахматовой и однажды предложила той выступить у них в больнице перед персоналом и пациентами. Оказалось, Анна Андреевна до сих пор волновалась перед выступлением:

 - А поймут ли меня, Юленька?.. Поймут ли мои стихи?

 - Всё будет хорошо. 

 Примерно через неделю Анна Ахматова - в тёмном жакете, в длинной тёмной юбке – вышла на импровизированную сцену в ленинской комнате. Зал встретил её аплодисментами.

 - Здравствуйте, дорогие мои! – начала великая поэтесса.

 Она много и охотно читала в тот вечер: лирику, стихи о Пушкине, о Ленинграде. Голос у неё был несколько глуховат. Она читала так, словно говорила с близкими друзьями. Медработники слушали, затаив дыхание, просили почитать ещё и ещё. Анна Андреевна устала, но была счастлива. Она сказала, что не помнит, когда выступала перед такой благодарной аудиторией.

 - Юленька, приходите ко мне с мужем в гости! – пригласила она на прощание.

 - Обязательно зайдём.

 Когда они пришли к дому на улицу Красной конницы, дверь им открыла незнакомая женщина.

 - Анна Андреевна сейчас выйдет! – церемониально сказала она и указала направление движения.

 Гости прошли в другую комнату. Она была очень скромно обставлена, у стены стоял большой «бабушкин» сундук. Вслед за ними в комнату вошла Ахматова. Она появилась в тёмном платье, на плечи была накинута бледно-сиреневая шаль, царственная и величественная, с седыми волосами и глубоким взглядом. Они учтиво поздоровались.

 - Сегодня у нас будет многолюдно. – Предупредила она и вздохнула.

 - Как интересно!

 - Садитесь к столу…

 В течение получаса подтянулись остальные гости. Они расселись кто где и начались разговоры. Поэтесса уселась поглубже на свою тахту, Григорий присел на стуле ближе к двери. Если Ахматовой было нужно что-то из её вещей, ей передавал их, чтобы она не нагружала ноги.

 - Сегодня ко мне вернулось раньше написанное стихотворение, которое я забыла. – Негромко сказала Анна Андреевна. - Оно было посвящено Пастернаку

 - А как называется?

 - «И снова осень валит Тамерланом...»

 Ахматова была обрадована случайной находке: из-за того, что она плохо помнила свои стихи и далеко не всегда их записывала, а архив её много раз погибал.  

 - Часть стихов пропала навсегда. – С сожалением призналась она.

 - Какая потеря для поэзии! – заохали гости.

 После такого признания она захотела почитать стихи. Чтение стихов началось с того, что она разыскала в чемоданчике, стоявшем на окне необходимую запись, так как поэтесса не была уверена, помнит ли она свой текст.

 - Браво! – кричали слушатели после каждого стихотворения.  

 Поздно вечером из театра возвратилась Нина Антоновна - очень оживлённая хозяйка дома. Её сопровождал импозантный артист по фамилии Рохлин. Подали чай, к которому обычно не полагалось ни стихов, ни серьёзных разговоров. Доминировал непринуждённый трёп артиста театра комедии Рохлина, зубоскала и остряка, не оскорблявшего цензурой острые анекдоты.

 - Как мы разговариваем? – не обращаясь к кому-то конкретно, сказала Ахматова. - Обрывками неприличных анекдотов...