— Ну, товарищи, хватит нам отсиживаться, — начал он, обводя коммунаров повеселевшим взглядом, — надо выступать. Тут вот, — Киргизов потряс зажатой в кулаке бумажкой, — Матафонов приятную весточку прислал, сговорился он там с казаком семеновским и пишет, что недовольство у них большое на власть ихнюю, человек полсотни согласны перейти к нам.

В ответ толпа всколыхнулась гулом голосов:

— Выступать.

— Ясное дело, чего же ждать еще.

— И так пятый месяц баклуши бьем.

— Макар, труби седловку.

Киргизов поднял руку, призывая к порядку:

— Тихо. Выступать будем вечером, чтобы в Курунзулае быть ближе к утру. А сейчас готовить оружие и отдыхать, ночь предстоит трудная.

Шумно разговаривая, коммунары расходились по землянкам и зимовьям, и вскоре все они занялись делом: чистили винтовки, чинили ичиги и унты, около большого точила — очередь, чтобы наточить как следует шашку; над кострами котлы с мясом, повара уже готовят, чтобы на дорожку посытнее накормить повстанцев.

На заходе солнца отряд коммунаров покинул гостеприимный Алтагачан. Перед тем как отправиться, отряд разделили надвое, первую половину взял под свое командование Киргизов, вторую — Самуил Зарубин.

За долгие зимние месяцы обжились коммунары, привыкли к этим местам, к теплым зимовьям и землянкам, полюбили их, поэтому долго, пока не скрылись за горой, часто оглядывались, вздыхали, переговаривались:

— Уходим с насиженного места.

— Прощай, Алтагачан наш, батюшка!

— Да-а, приютил он в свое время и кормил, спасибо ему.

— Эх, придется ли побывать здесь еще?

Егор, с берданкой на левом плече, шагал следом за стариком Якимовым и всю дорогу дивился, как легко, неслышно идет старый охотник. Правда, на ногах у деда мягкие гураньи унты, но ведь и на Макаре-трубаче, что шагает вслед за Егором, такие же унты, но тяжелые шаги его слышит Егор, а старика — нет.

Егор, подкидывая на плече берданку, подумал: «Ну и ружьецо мне досталось, будь оно проклято, сроду не думал, что с берданкой пойду воевать в пехоте… Хорошо еще, патронами снабдил дед Якимов, хоть и самодельные, а все ж таки патроны».

Егор пытался представить себе Курунзулай, где он никогда не бывал, предстоящий бой, и чувство страха перед неизвестностью постепенно овладевало им, неприятным холодком разливалось по телу. Ему, много раз бывавшему в боях, дважды раненному, привыкшему ко всякого рода испытаниям, было непонятно, отчего все это происходит? Или от непривычки ходить в бой пешком, да еще с такой вот берданкой, или от предчувствия какой-то беды?

Горная тропинка, по которой шли повстанцы, то петляла по тайге между деревьев, то пересекала узенькую падушку с бурливой речушкой посредине, то косогорами поднималась на лесистую сопку, на северной стороне которой еще не стаял снег. Большими сугробами, под ноздреватым, затвердевшим к ночи настом, лежал он по обе стороны обледенелой тропинки. Идти по ней в темноте надо осторожно, чтобы не поскользнуться, не удариться головой о дерево, — все внимание уделено этому, и уж не думалось ни о чем. Но как только выходили в падь, на ровную дорожку, мрачные думы, предчувствие чего-то недоброго вновь овладевали Егором. Сердясь на самого себя, он гнал прочь эти мысли, стараясь думать о другом: о Насте, о сыне, о Ермохе, воскресил в памяти сенокос, широкий луг, медовый запах кошенины. Эх, было же времечко, и неужели не вернется оно больше никогда…

Наконец тропинка вывела в падь, на проселочную дорогу, где уже перестроились, шли по трое в ряд.

— Ну теперь уж недалеко, — шепнул Егору Макар Якимов, когда дорога, огибая большую лысую гору, повернула влево.

Прошли еще немного, миновав поскотину, остановились, по рядам вполголоса передали команду:

— Ложи-ись.

Рассыпавшись цепью вдоль дороги, залегли, притаились. Егор видел, как от переднего отряда тенью отделились трое в сторону села и как растаяли в темноте.

Чтобы не спутать в темноте своих с чужими, Киргизов еще с вечера распорядился повязать всем на левые рукава белые повязки, этим и занялись они теперь. Привязывая на рукав кусок старого полотенца, которым снабдил его Макар, Егор то и дело поглядывал на село, прислушивался, но оттуда не доносилось ни единого звука, даже собаки не лаяли. Крепок предутренний сон, не видать ни единого огонька.

— Зарница взошла, — донеслось до Егора откуда-то сбоку, — светать скоро будет.

— Покурить бы.

В ответ сердитый шепот Макара:

— Ты что, сдурел?!

В это время из села вернулся один из дозорных, Викулов. Запыхавшись от быстрого бега, он плюхнулся на землю, рядом с поднявшимся на локте Киргизовым.

— Удача… фу-ты черт… запалился.

— Ну! — затормошил его Киргизов. — Говори толком.

— Взяли живьем… всю заставу… пропуск узнали ихний… «гильза»…

— Молодцы ребята! — повеселел Киргизов и, не расспрашивая больше, вскочил на ноги, по цепи покатилась его команда: — Поднимайтесь быстро, на ходу стройся по три… вперед!

Шорох, звяк оружия, и вот уже вся колонна, стараясь не шуметь, скорым шагом двинулась за Киргизовым в село.

Огороды, плетни, заборы, широкая темная улица. Здесь отряд повстанцев разъединился: первый отряд Киргизов повел в центр села, второй по команде Зарубина рассыпался цепью по огородам и гумнам северной окраины.

Егор, пристраиваясь между двух гряд, видел, как влево от него дед Якимов старательно, словно на охоте, прилаживал свою берданку на рожках. Правее Егора грузно ворочался Макар, за ним смутно белела в темноте папаха Ивана Чипчеева.

Пропели уже вторые петухи, в окнах кое-где замелькали огни, задымили трубы. Утреннюю тишину вдруг разорвал выстрел, хлопнул второй, третий, гулко бахнула граната, и стрельба, все более усиливаясь, растекалась по всему селу. В двух местах короткими очередями заработали пулеметы, по улицам заметались пешие и конные. И странное дело, в этот момент Егор не почувствовал страха, угнетавшего его с вечера в походе. Им овладело привычное состояние боевого азарта, которое не раз испытывал он, когда ходил в атаку. Он даже начинал злиться, что где-то идет бой, а они здесь лежат без дела.

Но вот как из-под земли вырос Самуил Зарубин.

— К бою готовсь! — крикнул он, взмахнув наганом. — В атаку, за мной… ура-а!

— Ура-а! — вместе с другими подхватил Егор, словно пружиной подброшенный с земли. С берданкой наперевес кинулся он вслед за Самуилом, слыша за собой топот многих ног. С разбегу перескочив низенькое прясло, Егор миновал двор, ограду и одним из первых выскочил в улицу.

— За мной! — все так же размахивая наганом, кричал Зарубин, бегом направляясь в широкий проулок.

Когда выскочили на задворки, Егор понял, что Самуил хочет рассыпать свой отряд вдоль речки за селом, чтобы преградить белым путь к отступлению на Борзинский тракт. Но он опоздал, из села уже неслась лавина всадников, не менее сотни человек. Не соблюдая никакого строя, мчались они полным галопом, усердно работая нагайками. Не отставала от них запряженная тройкой зеленая тачанка, с которой по зарубинцам хлестнули из пулемета.

Фью, фью, фюйт — высвистывали пули беляков. Бежавший недалеко от Егора боевой повстанец Гавриил Васильев выронил из рук винтовку, присел, схватившись левой рукой за правую.

— Ложи-и-ись! — заорал Самуил. — Стрельба пачками, огонь! — И первый разрядил свой наган по убегавшим.

Упав на какую-то выбоину, Егор, кинув свою берданку на ком мерзлой земли, ловил на мушку далекие фигуры беляков, слал в них пулю за пулей, досадуя, что кончаются патроны, а ствол ружья так раскалился, что уже нельзя держать в руках.

Бой закончился к восходу солнца. Зарубинцы, подобрав двух убитых и одного тяжелораненого, возвращались в село. С искренним радушием встречали их сельчане, один другого наперебой зазывали к себе в гости. В избах хлебосольные хозяйки хлопотали около жарко топившихся печей: варили, жарили, пекли колоба, чтобы на славу угостить лесовиков-коммунаров, а вместе с ними и бывших семеновцев. Шестьдесят пять человек их перешло на сторону повстанцев. Все они как были, так и остались на своих лошадях и при своем оружии, потому что это были не пленные казаки, а такие же активные участники восстания, решившие добровольно встать под алые знамена революции.