— Не знаю, не знаю, — немного заикаясь, повторил Саша слова своего командира.

— Гаврик, Маню Маринкину смело пиши, — услышали ребята замечание Наташи Копыловой, которая, забавляя детей, прислушивалась к их разговору. — На сбор придут с детьми, а она хорошо умеет с ними…

— Согласен, — сказал Гаврик.

— Смело можно писать, — взмахнул рукой Саша.

— Она будет двенадцатая, — писал Гаврик. — Ну, а дальше… землянка Быковых?

— В ней сидит Вовка, — засмеялся Вася.

— Почему в такую погоду непременно сидит он в землянке? — чуть удивившись, спросил Гаврик.

— Сапог порвал, — подсказал Саша.

— Сильно?

— Сильно.

— Тогда запишем под вопросом и переходим к землянке, в какой живет Петя Гуда, — писал и одновременно разговаривал Гаврик.

День был ясный. С моря повевала легкая полуденка. Иногда она нагоняла пышные, как молодые сугробы снега, облака. Синева неба над заливом, над холмистой степью и над донскими гирлами становилась и чище и глубже, а солнце ослепительней играло на прибрежном мелководье. Из-за камней до Гаврика и его помощников доносилась тихая песня:

Забежал Миша. На плечах у него были вилы. Он спешил в степь.

Гаврик, обрадовавшись, стал быстро отчитываться в своей работе.

— Миша, вот посмотри наш план… Миша, погляди, как мы написали список!

— По-моему, хорошо! А что Наташа говорит? — спросил Миша.

— Они глазастые. Ни одной землянки не пропустили, — ответила Наташа.

— Миша, мы тут с помощниками, — Гаврик сначала посмотрел на Наташу, потом на Сашу и Васю, — не захотели Юрку Зубрикова вписывать… Он и не пионер…

— Давайте мне список. Со степи забегу к Зинаиде Васильевне и спрошу ее.

— Мы договорились с восходом солнца скликать на сбор, — сказал Гаврик, обращая внимание Миши на участие ребят в общем деле.

Саша и Вася впервые молчаливо отчитывались перед старшим товарищем в своей, пусть совсем маленькой, работе для будущего пионерского отряда. Они волновались и потому, что этим товарищем был Миша Самохин, только вчера вернувшийся из Сальских степей, откуда он пригнал для колхоза коров и привел лошадей. Они волновались, когда Миша назвал их «молодцами», волновались, когда Гаврик отвечал ему: «Кадры, Миша, хорошие».

В эти минуты Саша Котиков почему-то краснел, вытягивался и, хмурясь, часто поправлял белобрысый чуб, стараясь упрятать его под козырек черной кепки, а Вася Жилкин, умиленно глядя из-под белой овчинной шапки, нетерпеливо переступал с ноги на ногу. На предупреждение Миши и Гаврика о том, что завтра утром как только над крышей землянки взовьется флажок, надо бежать сюда за распоряжением, Вася сказал:

— Я побегу, как мотоцикл.

— Я тоже не от-ста-ну, — растягивая слова, сказал Саша и гуще покраснел.

Завидев Ивана Никитича, взбиравшегося от мастерских на южный склон, Миша побежал догонять его. Убежали домой и Саша с Васей. Гаврик и Наташа, забрав детей, пошли к землянке Копыловых.

— Я лучше сразу сварю кашу и для Борьки и для Нюськи. Дров тоже пойдет меньше, — говорила Наташа.

Гаврик молчал. Он стыдился признаться, что завтрашний день его тревожил значительно больше, чем любой из самых трудных дней похода через Сальские степи. Он теперь должен был думать, будет ли и завтра такая солнечная и теплая погода, кто и почему завтра может не прийти на сбор, где достать еще один топор… Да и поточить их надо, чтоб легче было рубить сибирьки…

— Мама, мы с тобой мало разговариваем.

— Мы и видимся редко.

Этими словами поздно вечером начался коротенький разговор между Мишей и Марьей Захаровной.

Миша сидел на полу дота. Перед ним стояла зажженная лампа и лежала развернутая записная книжка. От матери его отделяла железная печка. В ней догорали дрова, а на сковороде жарился картофель. Помешивая его ножом, Марья Захаровна продолжала:

— Ты вот сегодня у Зинаиды Васильевны был… С Иваном Никитичем совсем не расстаетесь. Оба они — хорошие наставники. В матери меньше нуждаешься. Забот у тебя стало больше.

И хотя Мария Захаровна все это сказала так просто и с такой хорошей улыбкой на своем загорелом, обветренном лице, Миша заметил, что она чем-то была встревожена, — встревожена так, как вчера, когда удивленно спрашивала его: «Мишка, неужели ты стал большой?»

— Правда, мама, забот стало больше, — устало, но весело усмехнулся Миша. — А что в тебе не нуждаюсь — это ты придумала.

— Картошки жареной давно не ел? — шутливо спросила мать.

— Давно.

— Ну, а больше я тебе ни на что не нужна.

— Неправда. Я тебя сильно ждал. Утром мы выбросим флажок к сбору.

— От Руденького слыхала.

— Ну вот… И мне надо с тобой посоветоваться. У Зинаиды Васильевны температура. К ней не пустили, а товарищ Руденький, сама знаешь, в тракторной бригаде.

— Давай советоваться, — ответила мать.

— Мама, а если ребят соберется мало-мало!

— Ну, сколько мало?

— Вот столько, — вздохнул Миша, показывая матери кончик пальца.

— Да, это мало, — согласилась Марья Захаровна и подумала. — Только вы с Гавриком не дожидайтесь, пока полсотни соберется. Те ребята, что первыми придут, большей частью будут надежными хлопцами. С ними и начинайте. Робкие потом придут.

— Мама, а если сделать так, как ты, когда первый раз повела колхозников в поле зарывать окопы: «А ну-ка, храбрые, за мной!» Алексей Иванович сейчас же за тобой, дедушка Опенкин за тобой… Потом другие, потом еще и еще, и потянулись в степь с лопатами, с носилками, с косами, — широко взмахнул рукой Миша.

— Можно и так, если лучше не сумеете придумать, — улыбнулась мать.

Подумав, Миша сказал:

— Гаврик что-нибудь придумает. По военным делам он, мама, куда умнее меня. Он как настоящий командир!.. Мы только не могли с ним придумать, надо ли звать в поход к Песчаному кургану таких; как Юрка Зубриков и Алеша Кустов.

— А почему же не звать? — удивилась Марья Захаровна.

— Как же их звать, если про Зубрикову и про бабку Кустову дедушка Иван Никитич рассказывал такое…

Мише пришлось рассказать, как они с Иваном Никитичем по дороге в степь зашли на южный склон. Там Иван Никитич жарко заспорил с женой Зубрикова. Зубрикова называла старика бездушным и в конце сказала, что она со своей усадьбы никуда не тронется: сядет посреди двора, протянет ноги и ни за что не встанет. Старик ей строго ответил, что «если на этом месте решат всем колхозом сажать сад, то всем колхозом нам нетрудно будет тебя поднять и переселить туда, где все люди живут».

— Мама, а мне дедушка сказал, когда отошли от южного склона: «Михайло, — говорит, — Зубрикова и бабка Кустова — бабка Гуля точь-в-точь похожи на воробьев: клюют, где рассыпано!»

Марья Захаровна, внимательно прослушав сына, засмеялась:

— А по-моему, смеяться тут вовсе нечему, — немного обижаясь за невнимание к тому, что было сказано Иваном Никитичем, протяжно проговорил Миша.

— Миша, я смеюсь, что дед Опенкин за словом в карман не лезет. Но про Юрку и Алешу он тебе ничего не говорил… Если бы спросил, он бы тебе сказал: ребят надо звать.

— Мама, а почему ты Зубриковых и Кустовых не зовешь в степь, в бригаду? — краснея с затылка до ушей, заволновался Миша.

Марья Захаровна заметила это. Собирая на стол, она в эту минуту неожиданно ощутила большую материнскую радость: колхозные дела, интересные люди, общая с ними работа вводили ее сына в круг серьезных вопросов. Сын со дня на день становился взрослей, умней и серьезней. От нее, от матери, теперь требовалось значительно больше, чтобы в жизни быть сыну и самым близким советчиком и самым хорошим наставником. Верно, поэтому она заговорила с какой-то особой осторожностью, как будто ей трудно было подбирать нужные слова: